Степь ковыльная
Шрифт:
А вскоре после тех состязаний женился он на Оксане Затуливорота, дочери переселившегося на Дон украинского казака. Через год друг и побратим его, Колобова, одностаничник Денисов Иван взял в жены Одарку, сестру Оксаны. Но недолго довелось им кохаться с женами: пошли они в набег против татар крымских, и там сложил свою буйную голову Иван. Как поется в песне старой: «…попадала ему пулечка промеж бровей, что промеж бровей, промеж ясных очей, упал казак на черну гриву…» А еще через год померли от приключившейся тогда в народе лютой хворобы Оксана и Одарка.
«…Остался у меня лишь Павлик, одна утеха в жизни. Что с ним будет, ежели умру? Хороший парень, умница, собой пригож… Недаром Таня Крутькова с него глаз не сводит. Отдаст ли только Тихон свою дочь за Павла? Ох, что-то не похоже».
Неожиданно тупой тяжкой болью заныла старая рана в боку. Вот не ко времени! Колобов достал из походной сумки медный стаканчик, насыпал в него щепоть землицы донской, взятой им бережно из нагрудной ладанки, прибавил столько же зелья порохового, долил настойкой полынной, размешал пальцем. Потом перекрестился на восток, выпил залпом, удовлетворенно вздохнул: показалось, что боль в боку сразу утихла. Закусил куском вяленой тарани.
Налетевший предутренний ветерок всколыхнул высокие степные травы. Издалека донеслись крики журавлей, диких гусей. Звезды начали меркнуть.
Колобов стряхнул с себя дремоту, разбудил молодых казаков и дал приказ, чтобы двадцать станичников взяли в охват табун со всех сторон.
— Как только, ребята, окружите, перебейте табунщиков, завойте по-волчьи, чтобы табун перелякать, и гоните его спешно на север. А я вот с ними, — показал он на оставшихся десятерых казаков. — Мы с тылу будем вас прикрывать, ежели ногаи вдогон кинутся.
Вскоре из темноты послышался хватающий за сердце протяжный тоскливый вой, как будто огромной волчьей стаи, а вслед за ним — пронзительный свист и гиканье.
Едва коснувшись стремени, старый казак взлетел на коня, ударил его плетью и помчался к табуну. Вслед за Колобовым понеслись и остальные.
Гулебщики угнали большой табун — около трехсот голов. Из под ног коней испуганно вспархивали птицы; разбегались, прядая ушами, зайцы, рыжеватые корсаки; осторожно юркали в свои норы суслики.
Казаки уже приближались к родной станице, когда начала находить гроза. По небу ползли мохнато-седые тучи. Точно сдерживая свой гнев, глухо зарокотал вдали гром. Косматые тени побежали по степи. Заполыхали в небе молнии, рассыпая огненные стрелы, вихрем понесся ветер. И таким же вихрем налетела злая погоня — сотни две ногайских наездников. Закипела жаркая схватка. Ярость разгоряченного дыханья, звон клинков, ржание коней…
На всю жизнь запомнилось Павлу, как, свистнув по-змеиному в воздухе, тонкий ремень аркана тугой струной сжал, тяжким удушьем сдавил его горло. Петля аркана захлестнула, рванула нзад, запрокинула, вышибла из седла. Бессильно волочился Павел по траве, а степь быстро бежала под
Не миновать бы тогда ему злой смерти, если бы не спас его Колобов. Как смерч, налетел он на ногая, волочившего в петле Павла, и острым клинком зарубил его. Но подстерегла здесь и Колобова неожиданность: когда старый казак склонился над племянником, перерезая аркан, выстрелил старику в спину другой ногай. Урядник как подкошенный рухнул на землю.
А из станицы уж неслись казаки…
Увидев подоспевшую помощь, ногаи повернули назад. Но беду они причинили немалую: пятерых гулебщиков насмерть зарубили, десяток переранили. Стон и плач поднялись во многих куренях…
…Колобов лежал в своей хате на турецком ковре, с подушкой под головой. Тут же, у изголовья, положили саблю старого казака с серебряной, отделанной чернью рукояткой, два пистоля турецких и шеболташ — широкий ременный пояс с прикрепленными к нему ножом булатным, рогом для пороха, сафьяновым гаманцом — мешочком для пуль и стальным мусатом — огнивом.
Рану перевязали, но пуля засела где-то глубоко, извлечь ее трудно, да и некому: врач был только в Черкасске, за двести с лишним верст от станицы.
Постепенно, мучительно возвращалось сознание к Колобову. Наконец он раскрыл глаза. Твердое, иссохшее лицо его было, казалось, спокойно, но по высокому лбу текли струйки пота, в груди клокотало, дыхание было частым, прерывистым.
Медленной вереницей шли думы. Смерть? Нет, он не боялся, к мысли о ней давно привык, — ведь столько раз в боях смерть стояла рядом с ним, жадно заглядывая в очи. Жизнь? Но ведь немало прожито, пора на покой старым костям, пора перевернуться кверху дном чарке с хмельной брагой жизни.
С трудом приподняв веки, он посмотрел долгим взглядом на Павла, стоявшего у его изголовья. Горестно всхлипывал Сергунька, крупные слезы текли по его щекам.
— Позвать попа? — спросил Павел, видя, что Колобов шевелит губами, силясь сказать что-то.
— Пока не надо, — с трудом проговорил старый казак. — Шумни-ка Крутькова.
Сергей рванулся, выбежал из хаты.
Помолчав, старик тихо, почти шепотом, спросил Павла:
— Как ногаи?
— Десятка два убитых и раненых своих увезли с собой. А коней ни одного не отбили.
— Хорошо… А только не забудут они этого. Берегтись теперь надобно.
Спустя минуту, собравшись с мыслями, добавил:
— Ты, Павлик, дюже не горюй… От смерти нигде не упрячешься… Что ж, жил долго. Служил, как умел… Дону, родине… Служи и ты честно.
Потом устало смежил глаза. Когда он снова открыл их, то увидел в зыбком тумане, что к нему легкой, летящей походкой приближается женщина. Она стала подле него на колени, бережно взяла его руку, поцеловала. Ее горячие черные глаза напомнили покойную жену.