Степан Буков
Шрифт:
И сейчас, когда Буков сказал эти обидные слова: "Кто на что способен", видя, как побледнел при этом Должиков, смутился и произнес сипло:
– Ну, погорячился, понятно?
– Спросил участливо: - Так ты, выходит, на оккупированной территории жил? Натерпелся. Оттого такой весь издерганный. С какой стороны ни коснись - больно.
– Засуетился, протянул пачку немецких сигарет: - Закуривай.
– Нет.
– Ты что, от меня взять не хочешь?
– Нет, просто не курю.
– Правильно, и не кури. Оберегай здоровье.
– А зачем?
– То есть как это? Чтобы жизнь себе
– Вы что же, и в бою такие советы давали?
– Войну мы пришибли в самом, как говорится, ее первоисточнике. Теперь одна забота - благополучие жизни своему народу вернуть. И тебе тоже.
– А почему мне?
– Я солдат, - значит, перед тобой виноват, что до твоих мест немца допустил.
– Напрасно так говорите.
– Почему же? Ты думаешь, передо мной виновный, что не воевал, а я думаю, перед тобой виноватый, что воевал плохо.
– А вы, оказывается, добрый.
– Ну, не ко всякому. Ты, Витя, вот что: если так, сыграй что-нибудь, чего пожелаешь.
– А я не умею.
– Что значит "не умею"?
– Ну просто - не умею, и все.
– Так зачем при себе такую габаритную и ломкую вещь таскаешь?
– Сказать?
– Как пожелаешь.
– Ну, понимаете, гнали людей расстреливать. А мы бежали рядом. Я и Соня отца искали. А какой-то человек мне крикнул: "Мальчик, держи!" - и бросил скрипку. Женщины детей бросали в толпу, чтобы спасли, а он скрипку. Так она у меня и осталась.
– А Соня - это кто?
– Сестра.
– Где же она теперь?
– Нигде, убили.
– За что?
– Просто так. Шла домой, а они ее убили.
– Отец где?
– Отца я нашел. Они не зарывали, пока весь ров не заполнится. А потом я в управе у них служил, сначала курьером, потом писарем.
– Зачем же вдруг такое - служить им?
– Попросили.
– Они?
– Нет, наши. Но нас один предал.
– А ты как же?
– Выжил? И очень просто - я весь свой паек маме отдавал. Питался совсем плохо, началось вроде дистрофии. Так что, когда допрашивали, били, я раньше других терял сознание, и тогда совсем не больно. А тех, кто сильнее меня, очень искалечивали, некоторые в камере умерли. А когда на расстрел повели, я идти не мог. Чтобы не задерживать колонну, мне велели в кювет вниз лицом лечь и выстрелили сюда вот, видите, где волос на затылке нет. Ну, я очнулся, уполз. Рана зажила, но вот со зрением стало плохо. Но я с этим дефектом все-таки радистом работал, и очень, знаете, удачно. А потом, когда снова стал видеть, хуже работал, внимание рассеивалось, стал ошибки делать. Но товарищ Зуев меня с этой работы не снимал. С его мнением очень считались.
– Кто считался?
– Ну кто, подпольная группа. Он для связи был заброшен. А потом меня из нее отчислили.
– Почему?
– За нарушение дисциплины.
– Что ж ты так?
– Совершил проступок. Мне было приказано передать ракетницу с патронами одному человеку на железнодорожной станции, чтобы он нашим самолетам сигналил ночью, куда бомбить. Я пошел и вдруг предателя встретил. Я в лицо его знал. Он на допросах присутствовал. И прямо ему в рожу из этой ракетницы выстрелил почти в упор.
– Правильно сделал!
–
– А я бы на твоем месте тоже в него шарахнул!
– горячо заявил Буков.
Должиков осмотрел орденские планки на груди Букова и недоверчиво произнес:
– Неправда, вы бы так не поступили.
– Ты что, считаешь, я такой хладнокровный?
– Но ведь вы же меня здесь за отношение к немцам" осадили... Ненавижу я их.
– Твое право, Витя.
– Так вы теперь согласны с тем, что я сказал?
– Нет, не согласен: когда такие ребята, как ты, есть, значит, мы самые надежные для всех людей. Человеческое война из нас не вышибла. И из тебя тоже. Ты вот взял и весь мне раскрылся, а почему...
– Ну, и как вы думаете, почему?
– За меня стыдился, что я тебя по неведению за иного парня принял.
– Какого такого иного?
– Ну, бывают всякие, - неловко пробормотал Буков.
– А ты вот какой. И живо осведомился: - Не возражаешь меня к себе в напарники взять?
– Ну что вы так...
– Правильно спрашиваю. С такими, как ты, всякий захочет.
Вечером, сидя на койке, Должиков спросил Букова:
– Если хотите, я сыграю.
– Выходит, умеешь.
– Когда слепым был, меня один товарищ в отряде учил.
– А скрипку как же сохранил?
– Не я, товарищи в отряд принесли. Думали, если я ослеп, так должен обязательно стать музыкантом.
– Усмехнулся: - Почти по Короленко.
– Читал, знаю...
– сказал Буков.
– Сильно написано.
– Сентиментальная штука, и все.
– Ну, это ты брось, за самое живое берет.
– Выдумка. Я слепым был - знаю.
– А я хоть и не был, а переживал, словно сам я настоящий слепой. Ну ладно, играй.
– Не буду.
– Почему?
– Не захотел, и все.
– Ох, и орех ты в скорлупе колючей.
– Потом, помедлив, Буков сообщил: - Ты учти, я храпун. Буду беспокоить - кидай сапог.
– Я лучше посвищу.
– А я говорю - сапогом, свист на мне пробовали, не действует... Выждал, спросил: - Спишь?
– Встал, бережно подоткнул одеяло вокруг Должикова. Тот вдруг всхлипнул.
– Ты что, Витя?
Не дождавшись ответа, Буков снова улегся, закурил, положив руку под голову, и так долго еще лежал, сильно затягиваясь, выдыхая дым в противоположную сторону от койки, на которой спал Должиков.
V
В состав группы Букова кроме Должикова входили: минер Кондратюк, электрик Сапежников, сапер Дзюба, сержант из разведбата Лунников. Все они были, как говорил Лунников, "заслуженные фронтовики республики".
Пантелей Кондратюк - грузный, солидный, упитанный - держал себя с генеральской сановитостью из уважения к самому себе за то, что выжил. Все годы войны он извлекал и потрошил всевозможные взрывные ловушки бесчисленных конструкций и систем, снабженные самыми хитроумными комбинациями. Кондратюк мастерил подобные же "сюрпризы" для противника, вкладывая в это дело тонкое лукавство и даже остроумие, упорную жажду переиграть врага в состязании на техническую выдумку.