Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
– На мятежные скопища мужиков и то Стрельцы были слабы, а дворянское ополчение пригодилось только расправы чинить после того, как мятежники клали ружье. Едино лишь нового строя войско пригодно к сражениям, – говорил Матвеев. – Не потому говорю, что сам я служил в полках иноземного строя, не потому, боярин. А кто разбил разинские полки? Юрий Барятинский. У Юрья Никитича сплошь было новое войско. Без него бы во веки веков не осилить воров, а с иноземными биться и паче!..
– Иноземному войску цена высока, Артамон Сергеич, – возразил Афанасий.
– Я не о том говорю, Афанасий Лаврентьич. Не рейтар нанимать. Иноземцы
– Не миновать! – оживленно воскликнул Ордын-Нащокин.
– Ан зубы у них вострей на суше и на море, – продолжал Артамон. – И нам от них перенять надо много, тогда их побьем. Не то нам сидеть без моря, как и доселе сидим.
«Разумница», – сказал про себя боярин, почуяв единомышленника.
Они заговорили о грамотности, о науках. Оказалось, что Артамону и в этих делах приходили мысли, подобные мыслям Ордын-Нащокина: он говорил, что нужно издать закон, по которому обучение грамоте должно стать обязательным для всех торговых и служилых людей.
– Срамно видеть русскому человеку у кормила державного, в государевой Думе, древних родом и знатных, кои аза не ведают и припись свою под приговором Думы поставить не разумеют!
– Ныне уж родовитых спесь под лопату глядит, Артамон Матвеич, – согласился Ордын-Нащокин. – Родовитости с разумом не тягаться! Дал бог Руси великого и разумного государя, который в ближних своих не древности рода ищет, а разума, – намекнул он на общую их незнатность и в то же время на общую близость к царю.
– И в приказных, и в людях торговых разумные головы есть, кои не хуже способны вершить державное дело, да велика нелюбовь к таким людям бояр. Хованские, Долгорукие да Голицыны не хотят уступить места в торге. А дай только волю русским купцам – сколь пользы они принесут державе! Бояре так промыслов не устроят, как бы наладил купец, а нет ему подлинной воли! Оттого иноземный купец всюду нашего давит, что бояре корыстью сами хотят с иноземцами торговать...
Заговорили об иноземных делах. Матвеев пересказал содержание рижских «Курантов» [Куранты – газета {Прим. стр. 426}], привезенных кем-то из иноземцев и еще не читанных Ордын-Нащокиным, в которых со смешною наивностью рассказывалось о разинском мятеже.
– И не по дурости пишут такое, – сказал Артамон. – Умыслом пишут – чтобы унизить нашего государя и всю державу. Страху хотят нагнать на торговых людей иных государств, чтобы, страшась разорения и грабежу, не ездили к русскому торгу, а самим бы приехать и цены свои давать, какие хотят положить.
После отъезда гостя Ордын-Нащокин признался себе, что ни с кем из бояр не провел бы время так хорошо.
«Молод еще, не так много видел. А съездит в посольствах, посмотрит, послушает – да и скажет такое слово, какого другим не сказать! – подумал боярин о новом царском любимце. –
Через несколько дней царь призвал Афанасия Лаврентьевича для беседы «в комнату» в неурочное время, как, бывало, звал раньше. Боярин подумал, что выбрал правильный путь, сблизившись с новым царским любимцем, не проявив к нему неприязни и ревности...
Царь встретил Афанасия почти что по-старому – обнял, поцеловал в плечо, усадил, расспрашивал о здоровье, потом завел речь о шведских делах.
В прошлом году близкий друг и приятель Матвеева полковник фон Стаден {Прим. стр. 427} был послан царем в разные страны для призыва в Россию мастеров и разных ремесленных людей. Несколько дней назад он возвратился, заходил по делам в Посольский приказ, но ни единым словом не обмолвился Ордын-Нащокину о том, что ему сказали в пути два важных шведских генерала, встретившись в Риге, – они предложили фон Стадену сообщить царю, что предлагают учинить союз со своим королем против общих шведских и русских неприятелей на условиях высылки пяти тысяч войска, ста тысяч рублей деньгами и помощи военным снарядом.
Слушая государя, Ордын-Нащокин чувствовал, что жилы на лбу и на шее его наливаются кровью настолько, что могут лопнуть. Возмущение, раздражение, стыд, досада и злоба – все вместе не давало ему дышать... Так, значит, уже не он первый теперь узнает о великих посольских делах! Значит, теперь другие по посольским делам входят мимо него к государю!.. Ордын-Нащокин знал обоих шведских вельмож – графа Врангеля и графа Тотте. Он понимал, что это они, зная его неприязнь к шведам, просили доложить государю мимо него о их предложениях. Так неужели же шведские генералы для русского офицера, посланного приказом Посольских дел, значат больше, чем тот, кто его направлял в зарубежные страны, и что же такое стал в Посольском приказе Ордын-Нащокин?!
Кровь шумела у него в голове, и в глазах темнело от волнения. Он плохо слушал рассуждения государя, хотя изо всех сил старался не пропустить ни слова.
Царь говорил дальше о том, о чем несколько дней назад в гостях у боярина рассказал Артамон, – о шведских курантах, в которых были напечатаны унижающие царя ложные известия с разинском мятеже. Царь просто сказал, что куранты привез из Риги тот же фон Стаден.
Если даже шведские генералы просили фон Стадена быть тайным поверенным государя в отношении союза со Швецией и он им поклялся не разглашать никому их предложения, кроме самого государя, то не могли же они взять клятву, что он никому, кроме царя, не покажет печатных курантов, которые может читать – и читает – каждый рижский купец!..
Царь подал Ордын-Нащокину перевод из курантов, написанный аккуратным почерком самого Артамона:
"... Царское величество ищет случая со Стенькой мириться, к чему склоняется также и Разин, но токмо таким намерением:
1. Чтобы царское величество его царем астраханским и казанским почитал.
2. Чтобы царь на его войско из своей царской казны ему дать указал двадцать бочек золота.
3. Он же, Стенька, желает, чтобы великий государь ему выдать изволил осьми человек его ближних бояр, которых он за прегрешения их казнить умыслил".