Степанов и Князь

Климонтович Николай Юрьевич

Утром Князь залезал в свой джип и отъезжал, поскольку зарабатывать на любимый напиток все-таки было нужно. Семен же, у которого после большой дозы дурного советского шампанского — Князь предпочитал полусухое — болела голова, отправлялся на прогулку в Александровский сад для, как он выражался, мордопорядка. И пересчитывал кремлевские башни, названия которых знал назубок — интересовался архитектурой. Башни, как правило, были на месте.

В голове у Семена накопилось множество разноприродных, кое-как сложенных фактов и сведений, шло это от послеармейской тревожности, жизнь два года текла без него, вдруг он что-то пропустил, не прочитал, вдруг что-то не узнал, что узнали другие, и не сможет поддержать беседу. И подчас он говорил Князю: Не знаю, как ты, Шиш, но чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что е действительно равно эм цэ квадрат.

Не кажется ли вам странной эта дружба?

Дружба Князя, ветвистое генеалогическое древо которого доставало аж до Рюрика, и деревенского, в сущности, парня, пусть и сына поселковых начальников. К тому ж, один слабо верующий, другой воцерковленный православный. Было и еще одно отличие: Семен глотал книги без разбора, я еще улучу минутку и приведу список прочитанных им за последний год книг, тогда как Князь был убежден, что настоящему рыцарю книг читать совсем не надо. И темпераменты разные: Семен был образцовый сангвиник, тогда как Князь — скорее флегматик. Однако так уж вышло, что, едва познакомившись, они испытали прилив острой обоюдной симпатии.

Поначалу у Семена были снобистские мотивы — снобистские как бы наоборот, Князь же был джентльмен, и снобизм ему был чужд. Но скоро они привыкли друг к другу, притесались и сблизились, и разница между княжеским достоинством одного и простолюдинством другого стала стираться. Что, пороли наших крестьянских девок на конюшне, приступал, бывало, к Князю Семен. Случалось, что и пороли, разумно соглашался Князь. При этом оговаривалось, что предки семеновской матери, заведовавшей кассой, крепостными никогда не были, потому что у них на Севере никогда не было такого права. Это было сомнительно, но Князь не возражал, что ж, Сема, хорошо, соглашался он. Потому, быть может, что поместья Шишовых были не на Севере, а в черноземной Орловской губернии, где в одном из родовых гнезд Князя был краеведческий музей, тогда как второе стояло руиной, хоть и с табличкой памятник культуры охраняется государством, вокруг валялись битые кирпичи с вензелями К.Ш.

Кроме повышенного, несколько даже воспаленного, дружеского чувства, каковое они питали друг к другу, были еще и побочные обстоятельства, сближавшие их. У Семенова нет-нет да напоминал о себе врожденный порок сердца, а у Князя левый глаз нешироко открывался, он им видел хуже, чем правым, и был малость кривоват. Но в целом оба были ребята крупного склада, Семен повеликанистей, но и Князь тоже немелкий налитой мужчина; у обоих усы: у Семена ржавые, он немного покуривал, у некурящего Князя черные. Оба еще могли в кулаке давить грецкие орехи, оба в зрелом возрасте оказались холосты, и оба схожим образом относились к женщинам: не сговариваясь, они находили, что в половом акте есть нечто безвкусное и провинциальное. Где бы найти такую, чтоб знала не только когда нужно прийти, но и когда нужно уходить, говаривал Семен. Это у Бунина был солнечный удар, вторил Князь, а у нас одно лунное затмение. При этом оба были хороши собой. Семен погрубее, но зато посмешливее, умел валять своего в доску парня, что многих вводило в заблуждение, подталкивая к неуместному панибратству. Князь же обладал даром прелестного обаяния, особенно когда шевелил усами, скрывавшими верхнюю губу, чуть оттопыривал пухлую нижнюю и щурился, глядя на собеседника веселыми блестящими карими глазами. Оба были искренне и убежденно безбытны, и оба склонны к безделью. Князь даже лелеял мечту изваять памятник Лени, впрочем, был расположен к рукомеслам, самодельно исполнял всякие штуки, тогда как Семен работал в технике коллажа, то есть один исповедовал крафт, тогда как другой — чистый арт, хоть и оснащенный технически. Оба давно миновали период копирования и разочарования, и оба знали наизусть Жизнеописание Челлини. Оба были в меру честолюбивы, но не тщеславны, романтичные циники и рыцари вместе, оба искатели не без оттенка мечтательности. Обаходили на два вершка над землей, быть может, не осознавая этого. Они были в возрасте, когда еще возможен путь и побег, когда не умерла еще страсть искать и рыскать, шастать и шляться в попытке не отпустить молодость или хоть ее повторить. Надо идти в отрыв, чтобы жизнь сбылась, говаривал Семен. Беглец — древний человек, а нынешних любить совсем не нужно, и не стоит жить среди этих людей, соглашался Князь. Так они и решили отправиться, а просьбы бывших жен были лишь поводом, внешним толчком, сигналом трубы, мол, пришла пора сбираться в поход.

Сборы были недолги, многое ли могло понадобиться им в дороге, шампанское и водовку купят по пути. Семен взял лишь сумку, приготовленную для посещения бассейна, а у Князя, как он вечный странник и скиталец, несессер всегда был с собой и тряпочный заплечный мешок — сам сшил — в багажнике. Они, не оглядываясь, проехали насквозь милый постылый город с его старым Кремлем и Новым Арбатом: Семен как провинциал холил завоеванную им Москву, Князь же, безвозвратно

потерявший город своего детства, нынешнюю Москву не любил, как казавшуюся некогда прелестной девушку, которая, повзрослев, обнаружила самый уродливый нрав.

Они достигли шоссе Энтузиастов, оставили позади уютные желтенькие трехэтажные дома Перова, каковые некогда построили пленные немцы, свернули на кольцевую, протащились в пробке по Люберцам. Вокруг простирались зады бесформенно расползшегося города, обездоленные его окраины. Проплывали с цветными неприличными граффити бетонные стены промышленных зон и заброшенных фабрик. Были и надписи, одна гласила: Кончай бухать, переходи на кокаин. Другая — Люська, курят только дуры и шлюхи. По широкой площади автобазы бегали вкруг ржавого автобуса, хромого, без одного колеса, приблудные псы. Возле трехэтажных бараков, где по балконам на веревках сушилось, исполняя роль дверных табличек, исподнее жильцов, по лавкам сидели терпеливые старухи. Они дожидались, когда умрут и их свезут на кладбище, оно было тут же, через дорогу, единственное во всей округе приглядное место. Жизнь на этих малолюдных окраинах казалась отчего-то еще теснее городской, и отсюда еще острее хотелось вырваться на простор и свежий воздух.

Князь теперь был равнодушен и к посаду. Степан же, находя столицу истинной отрадой, исподволь ненавидел неопрятные пригороды, сильно смахивавшие на поселок его нездорового отрочества… Километров через сорок от кольцевой дороги, уже далеко за Люберцами, джип встал.

Джип перегрелся и встал, и Князь залез под машину, а вылезая, заключил, что, скорее всего, полетел бензонасос. Семен помочь товарищу не умел, в автомобилях не только что не разбирался, но даже водить не мог. Он, как всякий фантазер и собиратель раритетных сведений, побаивался самодвижущейся техники и бежал точных наук. К счастью, неподалеку нашелся центр автомобильного обслуживания, автосервис по-нашему. Оказалось, что здесь обслуживают только марки отечественного автопрома, автомобильной промышленности, если расшифровать, но Князю удалось за сотню договориться с каким-то замызганным малым-автомехаником, чтобы тот хотя бы взглянул, в чем там дело. Малый заглянул под капот, потом велел затолкнуть машину на яму, полез и сообщил, что бензонасос в порядке, но пробит шланг и тосол на хрен вытек. Здесь не было запчастей для импортной техники, но целый шланг нашелся, и негодный был заменен. Пока Князь сторожил джип, чтобы малый с него под шумок что-нибудь не снял и не отвинтил, Семен сбегал в лавку за тосолом и весь оплескался, поскольку крышки на обеих банках не были плотно, как полагалось бы, закручены. И его синтетическая демисезонная курточка пошла проплешинами. Вот, плохо учился в школе, теперь гайки крутит, отозвался Семен об автомеханике, снимая куртку с целью ее осмотра. Да, класс троечников, подпел Князь, которые всех стран объединились. Куртку было решено бросить в багажник, взамен Семен получил вполне приличную кофту крупной домашней вязки изделия Кати из Мнёвников.

Второй раз джип встал еще километров через десять. На этот раз никакого сервиса рядом не наблюдалось, зато был пост ГИБДД, и расшифровать эту аббревиатуру не всякому пешеходу под силу. И тогда Семен сказал: Слушай, кум, а бросим-ка мы здесь эту нашу колымагу и пойдем пешком, а на обратном пути заберем. Князь посмотрел на свой автомобиль, потом взглянул на милиционеров на посту, со скучной миной поджидающих очередную жертву для отъема у нее денег на пропитание семей. Милиционеры тоже глянули на них, потом на авто Князя и не заинтересовались. Старье, только и сказал один брезгливо. И просвет маловат, поддакнул другой неприязненно.

— Хорошо, Сема, пусть так и будет, как ты сказал, — согласился тогда с товарищем Князь.

Они огляделись: справа был поломанный лес, слева — мокрое и грязное волосатое поле. Семен захватил свою сумку, а Князь достал из багажника самодельный заплечный мешок, расшитый, как у Слепцова, автора очерков об Осташкове. И они как выехали из мастерской в спортивных тапочках, так и пошли, но не по трассе, а вбок, вверх по холму, увязая в раскисшей весенней почве. Потому что оба понимали, что невозможно свернуть с раз выбранного пути.

Первым Князь, и Степанов пошел за ним.

А кумом атеист Семен называл Князя, поскольку тот некогда был крестным отцом его дочери. Дочь Семен крестил на тот случай, если Бог все-таки есть.

Поэт, приятель Семена, написал однажды мы в лес вошли со стороны реки, не имея в виду, конечно, никаких покушений на божественную и бессмертную Комедию. Так и Степан с Князем вошли в сумрачный лес со стороны дороги. Лес по некоторым археологическим признакам некогда был усадебным парком. Они наткнулись на остов ротонды, а там и на пруд, за гладью которого шла широкая просека для линии электропередачи. Под проводами раскинулся пустырь с колеей, полной талой воды. В стороне жались заброшенные и заколоченные, ржавые самовольные гаражи, наскоро слепленные некогда из краденого листового железа.