Степной рассвет
Шрифт:
— Нет никакой паники. И не пролетят они мимо, старшина. Слышишь, звук моторов с юго-востока нарастает? И высота судя по всему небольшая. Моторы точно не наши, и хотя у японцев они часто одинаковые для всех, но сейчас это не истребители это бомберы идут. А к кому тут ещё идти? Вот так-то, дружище. Ступай сам к Лесницкому, и «Березу» чтоб мне не использовать! Там станки еще то дерьмо, да и снарядов с гулькин хрен. Разрешаю только ШКАСами и пехотными авиацию встречать.
Павла встала во весь рост над траншеей, и срывая связки, прокричала паре разбросанных по позициям «эрзац-зенитных» расчетов свое наставление к бою.
— Зенитчики! Слушать меня внимательно! Наши позиции на самом краю, поэтому
Главные слова были сказаны, и больше драть глотку стало не о чем. Скрывшись до плеч в овальном окопе, Павла прижала к плечу неудобный самодельный приклад ШКАСа. Алжирским невольником, под упирающимися в японский ранец кривыми кустарно выполненными сошками, скрючился второй номер импровизированного зенитного расчета. Впереди на стволе неровным проволочным эллипсом покачивался согнутый из толстой проволоки «эрзац-прицел». Справа и слева впереди нее, приготовились к бою расчет второго ШКАСа и расчет одного из «максимов». Вот из-за сопок колонной трехсамолетных звеньев вынырнуло десятка полтора одномоторных самолетов с неубирающимися шасси. Облетев позиции по кругу, бомбардировщики разделились на две группы. Одна группа нацелилась на артиллерийские позиции, а вторая стала лениво заходить на наиболее мощные узлы обороны плацдарма…
«А вот теперь, товарищи партийцы, комсомольцы и беспартийные настал и наш черед. Приготовиться… Вслух можно и не командовать, один хрен не услышат. Я им своими трассами все покажу… Ждём пока… Ближе, еще ближе… Огонь! Вот так, ребятушки… Чуть выше прицел… За моей очередью следите, черти! Еще выше! Н'a тебе, зараза узкоглазая! Еще добавим… Молодцы, ребята! Ай молодцы! Только не расслабляемся. Вон они, гады. За моим огнем смотреть…»
Вышедший на боевой курс бомбардировщик внезапно оказался в пересечении нескольких пулеметных трасс. Дернувшись из стороны в сторону, он сбросил бомбы мимо цели и неуверенно заковылял в сторону откуда пришел. Следующие за ним Ки-30 тоже сбили прицел и, не сбросив бомб, пошли на второй круг. Из других мест плацдарма к самолетам также тянулись разноцветные строчки сверкающих редкими трассерами пулеметных очередей. Кроме зенитчиков Павлы, стреляло около десятка пулеметов. Японцы поняли свою ошибку, только когда один из самолетов, задымив, вскоре закувыркался вниз. Экипаж сбитого бомбера успел выпрыгнуть с парашютами. После этого звенья бомбардировщиков набрали высоту около двух километров и снова пошли на цель. На этот раз вдоль реки.
— Прекратить огонь! Я сказал, прекратить огонь! Расчетам вместе с оружием в укрытие!
Однако новый приказ понравился не всем, а земляк старшины боец Щуренко из отделения Максимова даже решился высказать свое недовольство вслух.
— Товарыщ лейтенант, вон же воны лытят! Тильки скомандуйтэ, мы йих як в пасху розмалюемо…
— Бегом в блиндаж все! На такой высоте в них даже снайпер не попадет. Всем в укрытие! Я остаюсь за наблюдателя. Максимов! Через полчаса бойца мне на смену…
Белый шелковый платок приятно холодит шею, затянутую красивым оливковым кителем с петлицами
В прицеле дымятся позиции коммунистов, за спиной штурман командует поправку к боевому курсу. Пилот вдруг вспомнил слова, которые снова повторил перед вылетом командир шутая. «Станем подобны грому». Сам генерал Гига командующий авиацией Квантунской армии недавно приезжал на аэродром Ганчжур из Хайлара чтобы напутствовать вылетавших на задание пилотов. Это были его слова. Генерал тогда провожал своих крылатых воинов с улыбкой. И все пилоты и наземные специалисты помнили как пару недель назад он лично сидел за штурвалом бомбардировщика, возглавляя строй армады возмездия. Ни один пехотный генерал императорской армии не пользовался такой же любовью своих солдат, возможно ни один из них не любил так своих солдат. А этот генерал любил своих пилотов, и пилоты отвечали ему тем же.
«Станем подобны грому. И если нам суждено сегодня уйти, чтобы потом вернуться в храм павших воинов, и остаться там навеки среди вечноцветущих ветвей сакуры, то капли пролитой нами крови окрасят сотни и тысячи восходящих солнц на крыльях наших самолетов. И наступит день, когда белое знамя с пылающим солнцем ласково укроет пока еще прозябающие в дикости окраины огромной державы. И вот тогда даже чванливые гайдзины склонятся пред дворцом императора, испытывая страх и уважение…»
Пулеметные трассы врага кривым уродливым веером встают перед капотом. Слышны попадания пуль в крыло и мотор. Руки все сильнее сжимают штурвал в ожидании боли.
— Мы на боевом курсе, господин поручик. Вижу дым из под капота!
Несколько пуль залетели в кабину. Треснуло остекление, но сами пилоты еще не ранены.
— Мы не свернем с курса… Мы станем подобны грому, Сатори.
— Да, командир… Приготовиться к сбросу… Батарея в прицеле… Сброс!
— Обороты двигателя падают! Сатори! Связь с командиром шутая!
— Командир, связи нет!
Дымящийся самолет терял скорость. Плохо слушаясь рулей, он неуклюже разворачивался на обратный курс, когда первые языки пламени пролезли в кабину в районе педалей.
— Капрал Сатори! Покинуть самолет!
— Есть покинуть самолет!
Два парашюта раскрылись в небе километрах в восьми южнее плацдарма. Комбинезон пилота дымился. Боль от ожогов он почувствовал лишь когда вылезал на крыло. А когда кольцо парашюта было неуклюже выдернуто, сознание оставило пилота. К спускавшимся японским летчикам уже скакали манчжурские конники, но пилот их не видел…
Поэт не солгал насчет тишины украинской ночи. Но ночь, увы, не вечна, и за окном уже клубился сереющий туман. Мягко выцветали предрассветные тени, а певцы рассвета уже заводили свои любовные песни. Посреди комнаты, судя по многочисленным царапинам и потертостям на нем, стоял настоящий походно-боевой чемодан командира РККА.