Степной рассвет
Шрифт:
— Сплошные загадки у вас, Александр Евгеньевич.
— Хм. Но вы ведь, старший лейтенант, и сами любите загадывать загадки окружающим. Или нет?
— Я?! Что-то не замечал за собой такого.
— Значит не особо вы наблюдательны. Так я вас жду…
Павла поймала за рукав единственного оказавшегося рядом сержанта-танкиста из экипажа приданного плацдарму ХТ-130, и спросила насчет рации. Ей повезло, машина этого сержанта оказалась радиофицированной, и уже через три минуты она говорила с Кольчугиным.
— Товарищ майор! Лейтенант Колун докладывает. Поставленная вами боевая задача выполнена.
— Ты, что ли, пилот?! Мне уже доложили как ты словно ошпаренный в атаку на танке ехал. Нормально закрепился-то?
— Захватили главный узел обороны с двумя батареями. Присылайте сюда артиллериста, пусть командует тут.
— Начарта Иволгина пришлем. Он хоть и лежачий, зато любыми орудиями командовать может. А ты, вояка, слыхал, что за тобой сюда целая делегация явилась?
— Знаю про это. Я прямо на позиции им секретную матчасть уже передал. И прямо здесь с одним представителем
— Хрен с тобой, лейтенант, сдай дела любому младшему командиру и лети до хаты. Только зря ты там к своему штурвалу прилип. Слышишь меня?
— Слышу, но не очень понимаю. Вы о чем?
— Ты подумай, может, настоящее-то счастье тебя в пехоте ждет. А?! А я тебя за все хорошее к награде представлю. Глядишь и в ротных скоро будешь. Ну как, Колун, пойдет?
«Опять меня молочными реками и кисельными берегами соблазняют. И опять отказывать нужно. А, между прочим, харьковская-то Баба Соня не наврала мне тогда. И рано я нынче с жизнью прощалась… М-дя-я. О, сколько нам открытий чудных, готовит охрененья дух…»
— Спасибо за приглашение, товарищ майор, но это вряд ли. Всего вам доброго, Алексей Спиридоныч!
— Все равно подам на тебя представление, лейтенант. Хорошо ты у меня воевал. Но раз уж тебе небо милей, то смущать тебя больше не буду. Желаю тебе, чтоб летал долго и всегда с прибытком. Счастливо тебе, пилот!
— Спасибо, товарищ майор. И вам счастливо!
«А ребятам-то я спасибо так и не сказала. Как там Гнатюк с Лесницким, как Максимов и остальные бойцы? Некрасиво это получается. Вместе воевали, а я по-английски куда-то сваливаю. Не по-товарищески это…»
«Бой» длился уже с четверть часа. Но «противник» никак не хотел подставляться под начальственную очередь. Ведомые уже хотя бы по одному разу «поразили» бомбера, а комиссар Вершинин продолжал мазать. Ему было обидно, и немного стыдно этой своей потери квалификации, но сдаться и отступить он никак не мог. Иначе он не чувствовал бы себя вправе наставлять эту молодежь основам партийно-комсомольской мудрости. И вздохнув глубоко, он снова и снова бросался в новую учебную атаку на «неуязвимый» Р-6. Поставленный на его учебно-боевой И-4 вполне современный М-25 теперь позволял разгонять металлический полутораплан до приемлемых трехсот двадцати километров в час. Пластмассово-свинцовые очереди рассекали утро.
Трудности этого учебного боя были вполне закономерны, ведь последние три года летал полковой комиссар крайне редко. Комиссарская доля ежедённо требовала его неусыпного надзора за чистотой чувств, помыслов и деяний подконтрольной ему «паствы» 23-го истребительного авиаполка. Это было его главной задачей и призванием. Во всей 69-й авиабригаде комиссар Вершинин считался лучшим знатоком человеческих душ. С начала 38-го года когда чистка рядов докатилась и до Киевского военного округа, комиссар постоянно работал на опережение. Чтобы отвратить от своих птенцов разящий удар карающей руки НКВД, он показательно сёк своих же подчиненных сам. Делал он это с выдумкой и артистизмом. Иногда прилюдно, чаще тет-а-тет, а иной раз даже подпольно… Был даже случай, когда пятеро распивших банку спирта техников были им дружно отправлены не на полковую, а на гарнизонную гауптвахту. Там нарушители дисциплины должны были остатками собственной недопитой водки оттирать до белизны всю мебель, заляпанную чернилами комендантской роты и писавших объяснительные подконвойных. В другой раз, за подделки актов списания, комиссаром был памятным для всех казнокрадов способом наказан кладовщик БАО. Списавший себе домой с десяток ящиков тушенки «нэпман» был «с повинной» отправлен пешим порядком в управление НКВД, где честно рассказывал обо всех своих подельниках, и вскрывал все схемы утаивания барышей и их последующей реализации. За это к Ильичу в особняке на улице Парижской Коммуны относились с большим уважением и юмором, называя его «контрразведчиком тылового обеспечения». Случай с Павлом Колуном в коллекции полкового комиссара стал редчайшим исключением из правил. Чуть было не уволенный за пьянство и разврат, обиженный на весь белый свет парнишка, неожиданно стал образцом добропорядочности, да еще и новатором летного дела. Вот этого Ильич долго понять не мог, и последний месяц регулярно ходил мрачным, все у него валилось из рук. В строгий ряд его представлений о разнообразии жизненных коллизий этот случай никак не вписывался. Изменения, произошедшие в бывшем комзвена, смотрелись настолько неестественными, что навевали тягостные мистические раздумья, способствующие вящему интересу политработника к изучению эзотерических текстов. Но долго незамеченным это запойное чтение продолжаться не могло, и в один совсем не прекрасный день, чуть было не уличенный своим же особистом в отпадении от лона марксистско-ленинской парадигмы комиссар, решил навсегда завязать с мистикой. Вселился ли кто-то там в Павла Колуна или нет, Сергей Ильич постановил больше не думать об этом, но при этом строго следить за боевым и политическим духом вверенного ему полка. После той памятной беседы с Петровским, комиссар 23-го авиаполка завел себе «дневник изменения боеспособности». К этому его также подтолкнули канцелярские новации подозреваемого им в несанкционированной реинкарнации старшего лейтенанта. Оценив пользу заполнения введенных Колуном формуляров боевых вылетов, Вершинин взял разлиновал дополнительными графами толстый гроссбух и стал заносить в него всю информацию, влияющую на боевую и моральную готовность вверенной ему авиачасти. Еженедельно
Наконец, в десятой по счету атаке ему все же удалось подловить Р-6, и повысечь искры из прикрытой дюралевыми экранами мотогондолы М-100А Добившись этого трудного успеха, комиссар покачал своему «врагу» крыльями, и стал умиротворенно заходить на посадку. Несмотря на ехидные ухмылки подчиненных, он был собой доволен. Хоть и медленно, но к нему возвращалось умение воевать. Сейчас он гораздо лучше понимал того самого Пашу Колуна, которого долгое время числил в разгильдяях. Главное теперь было не отступать с этого победоносного пути. И что спустя час поразило Ильича сильнее всего, так это то, что на его лекции в Ленинской комнате, когда он в шутку рассказывал о собственных переживаниях в том учебном бою, ни одного сонного выражения на лицах он не увидел…
Командир сентая полковник Нагуми был встревожен. С момента прорыва коммунистов на восточный берег сразу на двух плацдармах, в воздухе никак не удавалось добиться превосходства. Генерал Мориги уже трижды выразил ему свое неудовольствие. Три девятки двухмоторных «Мицубиси», ведомые им на плацдарм были обязаны раз и навсегда поставить точку в этом противостоянии. Позиции коммунистов было необходимо перекопать 500-фунтовыми бомбами. Перекопать так тщательно, как японский крестьянин рыхлит свое рисовое поле. Вчера на совещании в штабе ВВС командующий авиацией группировки рассказал о новейших самолетах русских. Пришли новые сведения, что таких самолетов им удалось собрать около пятидесяти. Ночные бои над плацдармом показали опасность нового врага. Причем, как рассказывали пехотные офицеры, эти самолеты были без пушек, но зато хорошо бронированы. Получая осколки и пулеметные трассы в крылья и фюзеляж, они продолжали нагло летать над головами и траншеями, сея смерть из своих восьми пулеметов. Генерал не поверил, что русские сняли пушки за счет установки большого количества пулеметов, тем более, что на японских позициях сразу же резко увеличились потери артиллерийских орудий вместе с расчетами. Танкам тоже досталось. Но танкисты и кавалерия выдавали прямо противоположные сведения о чрезвычайно крупном калибре бортовых орудий «Нагинаты». Мориги списал все эти разночтения на панику и недостаток знаний об авиации у наземных командиров. Судя по его рассказу против «Нагинаты» бороться было действительно трудно. Самолет был скоростным и не уступал Ки-27 в вертикальном маневре. А заманить их в ближний бой пока не удавалось никому. Кстати, появились еще сообщения о новой модификации русских истребителей-монопланов Поликарпова. Новые машины имели на вооружении крупнокалиберные пулеметы и также были опасны в бою. Генерал Мориги произнес речь, призывающую каждого командира звена достойно выполнить свой долг, закрыв маньчжурское небо для гайдзинов. Сейчас полковник пристально вглядывался в небо.
— Здесь Мияги. Вижу истребители противника с юго-запада, превышение полмили.
— Спасибо, лейтенант. Группу «поликарповых» вижу. Стрелкам приготовиться.
В этот момент сбившаяся в два этажа группа истребителей противника окуталась огненными всплесками и в сторону бомбардировщиков потянулись дымные следы.
— Внимание всем!!! Это «Нагинаты»! Приказываю всем трем шутаям разойтись по эшелонам. Высота между группами не менее пятисот футов. Мой шутай пойдет на восьми тысячах футов. Не давайте им прицельно бить по плотному строю. Приказываю растянуть порядки!
Новый залп вражеских пушек по головной группе «Мицубиси» увенчался только одним прямым попаданием, но еще два самолета получили осколки в моторы и вышли из строя со снижением..
«Если мы рассредоточимся, то они начнут бить нас поодиночке. Если соберемся вместе, разобьют дальним огнем своих мощных пушек. Проклятые демоны! Мы уже встречались с этими северными гайдзинами над Ханькоу и Нанчаном, тогда они воевали честно. Но самурай никогда не считает количество мечей у врага. Он всегда бьет его своим мечом».