Степные хищники
Шрифт:
— Нам бы командира вашего повидать, — вмешался Рыбченко.
— На что?
— Расспроситься.
— О чем?
— Чью руку вы держите.
— Га! Да он сам ни черта не знает, — откровенно расхохотался парень. — Им мужики вертят, как хотят.
— А вы что же?
— А что нам, драться с народом?
— Что за люди? — донесся от избушки резкий окрик.
— Соболевские эскадронцы приехали, — окликнулся часовой.
— Караул, в ружье! — немедленно последовала команда.
— Комвзвод, тикаем! — крикнул Рыбченко и поскакал. Тополев за ним. Оба мчались, пригнувшись
У моста караульный начальник, хохоча, подошел к часовому.
— Видал, как я их?
Часовой тоже рассмеялся.
— Ребята не пришли? — спросил он немного погодя.
— Дождешься!
— Хоть бы хлеба прислали, — жрать хочется.
— Поди, догадаются. Давай, подменю тебя! — предложил начальник караула.
— Вали! — согласился парень, отдал винтовку и направился в пустую избушку. Там он разулся, лег на скрипучий топчан и через минуту безмятежно захрапел.
— Зря ты в панику ударился, — сказал Тополев, переводя лошадь на рысь.
— Ничего не зря: обезоружили бы и точка. Слышал, как карнач [8] заорал: «В ружье!» Поди, не почести нам отдавать.
— А часовой-то тоже себе на уме, простачком прикинулся, — заметил Тополев, в душе соглашаясь с Рыбченко.
Висевшие в эскадронной канцелярии старинные часы неожиданно захрипели. Одна гиря стремительно поехала вниз, а из распахнувшейся дверки терема выскочила кукушка и прокуковала один раз. Половина одиннадцатого. В это же самое время за окном послышался стук подков, и голова Тополева проплыла мимо окна.
8
Карнач — караульный начальник.
«Приехали», — обрадовался Щеглов. Однако, выслушав доклад начальника разъезда, нахмурился:
— Хоть бы с начальником караула поговорил.
— Д’ак он сразу же завопил: «Караул, в ружье!»
— Часового бы прихватили с собой.
— В нем семь пудов верных будет.
— Да-а, — протянул Щеглов и еще больше помрачнел. — Из Уральска приехал член Военного Совета Почиталин. Он уже вызывал меня, спрашивал, когда вернетесь. Сейчас ступай к нему и доложи!
Тополев с готовностью поднялся, но тут же сел.
— А вы не пойдете со мной?
— Нет, мне голова на плечах не мешает.
— А моя, что же, помеха?
Наступило молчание. Командир эскадрона неподвижно уставился в окно, командир взвода тяжело сопел.
— Чего же сидишь? Ступай! — по-прежнему не глядя, произнес Щеглов.
Тополев заерзал на скамейке и, вздохнув, проговорил:
— Все ж таки старых друзей в беде оставлять не положено.
В этот момент Щеглов вспомнил, что этот самый Тополев отвел удар белогвардейской шашки от его головы. Поморщившись, он порывисто встал.
— Пойдем!
Разговор с членом Военсовета был краток. Выслушав доклад о результатах разведки, Почиталин окинул командира эскадрона и его подчиненного насмешливым взглядом и сквозь зубы
— Шляпы вы, а не разведчики, — время провели, а ни черта не узнали. Из тебя, — повернулся он к Щеглову, — такой же командир, как из селедки протодьякон, а тебе, милок (это — Тополеву), богадельней заведовать, а не взводом командовать.
Кровь бросилась в голову Щеглову. За два года гражданской войны он не заслужил ни единого упрека, напротив, по канцелярским инстанциям шло представление его к ордену Красного Знамени.
Почиталин уголком глаза следил за молодым командиром и заметил, как у того пальцы сжались в кулак, дрогнули губы, как, переломив себя, Щеглов встал по стойке «смирно».
— Разрешите мне самому съездить?
— Куда?
— К Капитошину под видом посыльного, вроде с пакетом от вас.
— Еще что? — поморщился Почиталин.
— Больше ничего. Узнаю и доложу.
Член Военсовета задумался: предложение дельное, но рискованное.
— Не боишься, что он тебя на луну отправит?
— За что? Он и знать не будет, кто я такой.
— Ну что ж, езжай! Пакет я сейчас приготовлю. Кстати, когда будешь в отряде Капитошина, постарайся найти Честнова. Имей в виду, что при любых обстоятельствах это — наш человек, и тому, что он скажет, вполне можешь верить. Документы свои отдай комиссару, — заключил член Военсовета.
Щеглов вызвал командира второго взвода Костю Кондрашева и приказал ему с первым отделением сопровождать себя. Пока седлали, собирались, Щеглов оглядел обмундирование, нет ли в костюме чего-нибудь командирского. Стоптанные сапоги, выцветшая гимнастерка, мятая фуражка — все как-будто самое будничное, только суконные галифе…
«Еще какой-нибудь хлюст позавидует», — криво усмехнулся комэск и одел простые хлопчатобумажные.
— Отделение, стой! — послышалось снаружи, и в окно заглянула кудлатая голова Кости.
Восемь бойцов, девятым Кондрашев, десятым — комэск.
— За мной шагом ма-арш! — по-кавалерийски растянул команду Щеглов. — Рысью ма-арш!
Ехали переменным аллюром: верста рысью, верста шагом. Жара. Гнедые спины лошадей быстро потемнели от пота. С нудным жужжанием кружатся в воздухе слепни, оводы. Отбиваясь от них, кони трясут головами, машут хвостами.
На полдороге — хутор Атаманский, десятка четыре добротных казачьих домов, обнесенных тесовыми заборами.
— Санька, домой не заедешь? — поддразнил Кондрашев рослого красноармейца-казака Александра Сумкина. — Вот Павлишка обрадуется!
Сумкин промолчал, но, когда проезжали мимо его дома, покосился и тяжело вздохнул: близок локоть, а не укусишь. Всего четыре месяца тому назад Сумкин женился на своей хуторской казачке, а вот сейчас приходится проезжать мимо. Эх, жизнь казачья, судьба собачья! И куда комэск гонит? Что за спех? Кони в мыле, — так недолго спины потереть. Сумкин рукавом отирает пот с лица, от чего на щеке остаются грязные полосы. На солнце набегает облачко, и степь из блестящей разом становится смуглой, как Павлишкины загорелые руки. Умеет молодуха обнимать ими своего милого, супруга богоданного. «Поедем назад, — обязательно выпрошусь хоть на минутку», — решает Санька.