Стерегущий
Шрифт:
Голубов тесно соприкасался с Особым комитетом по делам Дальнего Востока. В отведенной ему небольшой комнатке здания Министерства иностранных дел у Конюшенного моста стояло несколько несгораемых шкафов, где он хранил документы и дела Особого комитета, а также пишущая машинка «Ундервуд», на которой он собственноручно переписывал нужные копии.
С семьей Макаровых камер-юнкер был знаком года два. Аля Макарова ему нравилась. Девочка переставала быть ребенком, становилась на его глазах взрослой девушкой, почти невестой. Голубов стал ухаживать за ней и не скрывал своих намерений войти в адмиральскую семью зятем.
В кабинет, заполненный клубами сигарного дыма, из зала доносились оживленные голоса,
За столиком, у спиртового кофейника, сидели Галевич, Писаревский и Верещагин. Ближе к окну стояли с сигарами молодые офицеры.
Макаров подошел в ту самую минуту, когда Голубов рассказывал о новой афере Безобразова, создававшего в Манчжурии, при поддержке князя Эспера, Ухтомского и других влиятельных лиц, общество разработки каменноугольных копей.
Адмирал нервно зашагал по кабинету, затем налил себе чашечку кофе и залпом выпил одну за другой две рюмки ликера. Прихлебывая кофе, он продолжал слушать Голубова, говорившего сейчас, что лесную концессию в Корее на реке Ялу, принадлежащую владивостокскому купцу, решено превратить в анонимное акционерное общество с допущением акций общества на петербургскую и московскую фондовые биржи. Вопрос в принципе решен бесповоротно, но при распределении акций между учредителями вышла заминка, не устраненная до сих пор. Соискателями «контрольного пакета», то есть пятидесяти одного процента акций, дающих право решать все дела общества тем, в руках кого находится пресловутый «контрольный пакет», выступили известный французский банкир Госкье и порт-артурский коммерсант Гинзбург, монопольно поставляющий сейчас уголь Тихоокеанскому флоту. В особом совещании были высказаны мнения, что если «контрольный пакет» попадет в руки таких неустойчивых держателей, заинтересованных главным образом в своих барышах, то не исключена возможность продажи ими своих акций даже японскому правительству, особенно в момент биржевого ажиотажа, когда цена акций возрастет в несколько раз против номинальной.
— Оставляя в стороне биржу, — заметил хмуро Галевич, — я должен сказать, что концессия на реке Ялу — такая же закваска войны с Японией, как и наше проникновение в Манчжурию.
— Почему вы считаете, что это самое, как вы изволили выразиться, «проникновение» в Манчжурию — закваска войны? — спросил Писаревский, дергая серьгу. — Ведь распространение нашего влияния на Манчжурию было начато не путем ее завоевания, а экономическим: постройкой железной дороги, организацией крупного банка. От этого Китаю стало хорошо, да и нам не плохо: получили выход к открытому морю, к незамерзающим берегам Тихого океана.
— В Петербурге или вообще в европейской России высказываемый вами взгляд вполне обоснован, — возразил Галевич, — а вот на Дальнем Востоке правоты за ним не признают. Во время войны тысяча восемьсот девяносто пятого года Япония отняла от Китая Формозу и Пескадорские острова и потребовала от него Ляодунский полуостров с Порт-Артуром, в чем, как мы знаем, ей отказали. Но притязания остались. Притязания на Манчжурию, Корею и Сахалин.
— Вас просто страшат япошата, — с едкостью в голосе произнес Писаревский, — а вот мы и за неприятеля их не считаем. Просто шапками закидаем.
— Страшат? — переспросил Галевич. — Да, так. Но что же тут позорного? Вы ждете легкой победы, а мы там, на Дальнем Востоке, опасаемся серьезной войны. Вы поймите: для японцев великая честь победить Россию, а для нас разгромить государство, меньшее нас в пятьдесят семь раз, — никакой. Японцы будут драться как черти. Военный дух Японии — ее сила. Сейчас это военная держава. Ее правительство дисциплинированно. Весь народ — войско. Армия и флот готовы к выступлению каждую минуту.
Крылов, офицер в сюртуке морского образца, с глазами, в которых светился ум, с энергичным, приятным
Пользуясь возникшей внезапно тишиной, он сказал:
— Позвольте и мне молвить словечко. Владимир Францевич во многом прав. Я только что вернулся из Порт-Артура, где по поручению морского министерства знакомился с состоянием судов порт-артурской эскадры. Но пока я скажу не о них, а о крепости. Там все не закончено и все недостроено. Сооружаются форты, а орудий для них не завозят. Строители крепостных укреплений — китайцы. Других рабочих в Порт-Артуре нет. Сколько среди настоящих китайцев находится поддельных — офицеров японского генерального штаба, один аллах ведает! Японию мы, конечно, недооцениваем, как и того факта, что она уже заключила договор с Англией и получила в Америке огромный заем. Об этом очень развязно пишут английские и американские газеты, валяющиеся, между прочим, в изобилии на столах библиотеки Морского собрания и никем, как водится, не читаемые. Поэтому в Порт-Артуре мы ходим, заломив шапки, и любуемся на свои кулаки: «сим победиша»… Ведь даже крепостные мужики в тысяча восемьсот двенадцатом году вооружались надежнее — рогатинами и вилами.
— Это оттого, что война никогда не была для русских ремеслом, — заметил Верещагин. — Мы вооружаемся, когда на нас нападают.
— Да… И попадаем нередко в тяжелое положение, из которого выцарапываемся с большим трудом, — с горечью проговорил Макаров. — К войне нужно быть готовым. «На земле мир и в человецех благоволение» — к этому идеалу еще не пришла наша планета. Мы должны помнить войну каждую минуту и иметь волю ее вести, если она станет необходимостью! — пылко заключил адмирал.
В двери кабинета вбежала Аля; остановилась, разыскивая глазами Голубова, затем подошла к нему грациозной, плавной походкой.
— С каких это пор дамы должны первые приглашать кавалеров на танцы? — с напускной строгостью упрекнула она камер-юнкера, поправляя прическу и чуть заметно улыбаясь чему-то, известному и понятному им одним. — Извольте встать, подать мне руку и отвести меня в зал.
— Правильно, правильно! — поддержал ее Писаревский. — Всю молодежь немедленно в зал: занимать девиц, танцевать… А мы, старики, пойдем полюбуемся на вас.
— Да, господа, это лучше, приятнее, чем заниматься здесь разговорами о войне, — подхватил Верещагин.
Елка, когда мужчины вошли в зал, уже сияла гирляндами разноцветных электрических огней. На хорах музыканты играли «Приглашение к танцам» Вебера.
Семенов подошел к хорам, похлопал в ладоши.
Сейчас же полились звуки модной «Лесной сказки», и по паркету одна за другой поплыли вальсирующие пары.
— Боже мой, смотрите, смотрите, — воскликнула одна из сидящих рядом с хозяйкой дам с сильным вырезом на обильно напудренной груди, — сам адмирал в пляс пустился!
Действительно, Степан Осипович кружился с Тутушкой Писаревской. Его движения были спокойны, полны грации. Он крепко держал за талию Тутушку и все ее повороты подчинял медленному ритму своих. Их пара вальсировала по-особому степенно и плавно, приковывая к себе взгляды всех не танцующих, особенно дам, расположившихся на канапе и банкетках.
После полуночи гости стали разъезжаться.
Степан Осипович вернулся в кабинет, взбил в маленьком алькове подушку на кровати, поправил простыни и одеяло. Видно было, что он привык делать все это сам, без помощи слуг и близких.
На письменном столе монотонно тикали часы. Адмирал прошелся по кабинету, потом принес из столовой спиртовый кофейник и заварил кофе. После стакана крепкого, горячего напитка, который всегда возвращал ему бодрость, он вдруг по-детски весело улыбнулся, подошел к шкафу и стал раскладывать свои папки, альбомы и дневники по новым полкам.