Стерегущий
Шрифт:
Пересевший на свое место Кудревич видел, как Горская и Галевич вслед за галеркой оживленно аплодировали наполовину обнаженным борцам. И то, что Лелечка была в это время чем-то похожа на свою многоопытную в любовных делах соседку, показалось мичману оскорбительным.
— Смотрите, каким безумным успехом пользуются борцы! Не только у дам, но и у скромных девушек, — сказал он своему соседу лейтенанту.
Бессрочная борьба Мюллер — Таваками стояла последней в отделении. В ноги Кудревича, обутые в шевровые легкие ботинки, несло холодом. Он решил пренебречь схваткой Италии с Францией и выкурить папиросу
Бокал токайского показался мичману тоже совершенно необходимым. Он пил его не торопясь, маленькими глотками, когда влетевший в буфет лакей восторженно заорал:
— Ну и валяет японец Таваками американского немца, сейчас кончит! — и немедленно скрылся.
Кудревич поспешил на свое место. Вино бросилось в голову, согрело. В манеже все показалось ему более ярким, нарядным. Лелечка Галевич в каракулевом саке, в черном бархатном токе с белым султанчиком выглядела такой обаятельной, так живо напомнила ему мимолетный его успех у нее, что взбудораженное сердце мичмана зажглось снова ревностью к Алгасову. Мичман не мог оторвать от Лелечки глаз, пока гром аплодисментов не привел его в себя. Опустив взгляд на арену, он увидел, как Мюллер, зверски выкатив глаза, прижимал к ковру обеими лопатками распластанного и безвольного Таваками.
Музыка замолкла, было слышно шипение углей в дуговых лампах. Таваками, свесив руки вдоль туловища, шел в конюшню, понурившись. Арбитр торжественным голосом объявил, в какое время и каким приемом чемпион Америки и Германии Мюллер победил непобедимого чемпиона Японии Таваками.
Мюллер раскланивался, тяжело и возбужденно дыша. Его ноги, похожие на уличные чугунные тумбы, обтянутые нежно-розовым трико, заметно дрожали. Отдав последний поклон, он требовательно посмотрел на арбитра. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, арбитр объявил, что непобедимый чемпион двух материков, борец тяжелого веса господин Мюллер вызывает на борьбу всех и каждого, кто желает померяться с ним силами сегодня, завтра, когда угодно.
«Непобедимый чемпион» держался заносчиво, презрительно посматривая вокруг заплывшими жиром глазами. Его взгляд упал на Кудревича и несколько мгновений с вызовом задержался на нем. Нагло уставившись на мичмана, Мюллер сделал приглашающее движение на арену. Кудревич остался невозмутимым. Борец пренебрежительно отвернулся в сторону. Ни к кому не обращаясь в отдельности, намеренно громко, чтобы слышали все в манеже, пролаял еще срывавшимся после борьбы голосом:
— Смелый, сильный джентльмен нет в русский флот… Шэйм! [14]
14
Позор! (англ.).
Сорвавшись с места и не глядя на Мюллера, мичман стремительно направился в конюшню. Ему сразу же попался навстречу директор цирка. Схватив его за лацкан фрака, Кудревич притянул к себе голову Боровского и зашептал ему что-то на ухо часто-часто. Директор внезапно заулыбался. Через несколько мгновений выйдя
Мюллер удивленно слушал. А разобрав, повернулся к директорской ложе, где все еще продолжала сидеть Люся Боровская, и высокомерно сказал сквозь зубы:
— Очень карашо! Посмотреть будем, как трещаль, его кости. — И, повернувшись в сторону Кудревича, сделал рукою вращательное движение, показывавшее, что он хватает его за шиворот, крутит со страшной быстротой в воздухе и затем бросает оземь.
В день борьбы мичман Кудревич приехал в цирк в черной маске, сшитой из шелка по особому фасону. Маска скрывала его волосы и лицо до самой шеи.
Протолкаться через манеж было трудно из-за большого скопления публики, которая толпилась в проходах, разыскивая свои места. Число их Боровский предусмотрительно увеличил, наклеив на скамейках дополнительные ярлычки. Зрители рассаживались, поругивая тесноту, уминаясь, пристраиваясь поудобнее.
Кудревичу пришлось пройти через конюшню. Его провели в кабинет директора, маленькое помещение с кислым запахом, сплошь увешанное афишами и литографиями, изображавшими артистов и цирковые номера. В углах «кабинета» стояли козлы с разложенными на них дамскими седлами.
Довольный дополнительным сбором, Боровский был необычайно любезен. Все лучшие билеты были распроданы еще до обеда, оставшиеся брали с боя, у кассы была давка. Приезд Кудревича директор от Мюллера скрыл. Борец целый день был в грозном настроении и все стращал кого-то на ломаном английском языке с немецким акцентом:
— Я накормлю его постным обедом!
В кабинет вошла Люся Боровская. Увидев Кудревича в маске, всплеснула руками, звонко расхохоталась:
— Иезус-Мария, какой смешной чертушка!
Потом ее поразили его странно сверкавшие в прорезях маски глаза, настороженные, ушедшие в себя.
«Трусит», — решила она и громко спросила:
— Как вы решились? Мюллер ведь очень сильный. И тяжелый. В нем шесть пудов веса.
— Что же, я свиные туши и по семь пудов в трюм бросал, — усмехнулся под маской мичман.
Голос Кудревича звучал глуховато, но уверенно.
«Нет, не боится», — подумала Боровская и тут же решила держать крупное пари за мичмана. Послав ему воздушный поцелуй и обещающую улыбку, шаловливо спросила:
— После победы ужинаем вместе, не правда ли? — И упорхнула легко и грациозно, как делала это ежедневно, выбегая в манеж на вызовы публики, не отпускавшей ее с арены.
Перед началом борьбы Мюллер распорядился вынести на арену свои гири и гимнастические снаряды. Известие об этом сейчас же распространилось по всей труппе, хорошо знавшей, что это значит. В тихие дни, когда на представлениях народу бывало маловато и надо было разжечь интерес к будущим, Мюллер демонстрировал на арене свою силу. Сломав пальцами несколько пятаков и пожонглировав немного двухпудовыми гирями в каждой руке, он объявлял, что завтра будет рвать мышцами цепи, а затем вызывал на борьбу с собой всех желающих.