Стерва на десерт
Шрифт:
— Хуже, — подумав и взвесив гипотетические последствия резкого снижения личного благосостояния, ответила я.
— Хуже ничего не бывает, — авторитетно заявила Маруся. Потом, поразмыслив, добавила. — Конечно, смерти, теракты, грабежи, газы, опять же…— Увидев мою зверскую рожу, она спохватилась. — Но ты не волнуйся, ничего из ряда вон в нашем НИИ произойти не может. У нас даже маньяк недоделанный.
— Сама же говоришь — смерти… А они не только от старости бывают.
— Да! Они бывают от многого. Но если нам какая и грозит, так это смерть от скуки.
И так уверенно это Маруся сказала, что я ей поверила. Причем настолько, что,
В 5 часов мы покинули стены нашего НИИ, даже не догадываясь о том, что этот суматошный, как нам тогда казалось, понедельник — последний спокойный день в жизни благополучно-сонного института, где если его работникам и грозит смерть, то только от скуки.
Но опустим, пожалуй, события последующих часов, как незначительные и не относящиеся к повествованию, а перейдем к обещанному — к подробностям моей личной жизни.
Я. Опять Я. И снова Я.
Я родилась 400 лет назад в горах Шотландии. Т-фу ты! Не так.
Я появилась на свет ясным октябрьским утром 25 лет назад в одном из роддомов города, хотя могла бы и в трамвае. Мне, видимо, так хотелось поскорее выбраться из маминой утробы, что я запросилась на волю на 2 недели раньше срока и в самый неурочный час — когда во всем городе отключили электричество, и трамвай, в котором моя мама ехала в роддом, встал.
Он стоял, я рвалась на волю, а мама терпела, надеясь, что электричество вот-вот включат. Но его все не включали. Потом еще оказалось, что двери почему-то заблокировались, и выйти нет никакой возможности. И в довершении всего в вагоне начался пожар.
Так к месту рождения я пребыла на веселенько орущей пожарной машине.
Последующие годы уже не сопровождались таким невезением. Я росла здоровым непоседливым ребенком. Разве что доставала своей непоседливостью взрослых. Но и ей нашлось применение. В 6 лет меня отдали в цирковую студию, где я кривлялась и кувыркалась уже не как оглашенный ребенок, а как профессионал. В 7 я начала выступать, в 8 свалилась с трапеции и ушла из цирка.
Училась я хорошо. Хулиганила в меру. Везде совала свой нос и по-прежнему много кривлялась. По этому мама пристроила меня сразу в два кружка: танцевальный и кружок спортивного ориентирования. Последний я бросила почти сразу, первый спустя год. В 12 лет я всерьез увлеклась театром, начала играть в любительских постановках и решила связать свою судьбу с искусством. Но театр мне надоел так же как и все остальное. Так что к окончанию десятилетки, я представления не имела, кем хочу стать.
Пришлось подвергнуться стадному чувству и поступить на экономический.
Жила я все это время со своими «родительницами» — мамой и бабушкой. Мужик в нашем доме был только один — кот Муслим, названный в честь любимого певца моих домашних.
Семейка у нас была примечательная. Какая-то не советская. Мы ни на что не копили, не покупали ковры и хрусталь, не имели «блата», не доставали, не закупали. Жили весело и непринужденно. Все деньги мы проматывали. Каждое лето ездили к морю, каждую зиму на лыжные турбазы. Вкусно ели, втридорога покупали шмотки.
А еще учились. Знали бы вы, до чего мои родительницы обожали учиться. Бабушки закончила 3 института, мама 2, не
Но, как говориться, в семье не без урода — я бросила институт, не доучившись 2 лет. Они меня не понимали, а я не могла объяснить, почему испытываю почти физическую боль, когда слушаю всю эту лабуду про экономические теории. Короче, я должна была либо бросить учение, либо умереть. Я выбрала жизнь!
Так в 20 лет я оказалась у разбитого корыта — ни профессии, ни работы. Думала, что конец. Оказалось, только начало.
По объявлению в местной газете нашла работу оператора ЭВМ. Начала трудиться и втянулась. Место моей работы именовалось, и именуется по сей день, НИИ хлорофоропармиатов, но так как сие название никто не может выговорить, его называют просто — «Нихлором». Институт наш — местечко уникальное: в нем все прилично получают, но никто не работает, вернее, не покладая рук (а в нашем случае, голов) трудится десяток химиков, разрабатывая, исследуя, патентуя, а мы, остальные 300 человек, на них паразитируем. В общем, работой своей я была бы довольна, если б не одно обстоятельство, о котором я уже вскользь упоминала, а именно — полное отсутствие потенциальных женихов.
Вообще-то в нашей семье к сильной половине человечества принято относится пренебрежительно. Мои достопочтенные родительницы развелись со своими мужьями чуть ли не сразу после свадьбы, причем, как мне кажется, и выходили они замуж только для того, чтобы «легализовать» рождение потомства. С тех пор же, как общественное мнение начало более терпимо относится к матерям-одиночкам, мои домашние не дают мне покоя своими просьбами родить им девчушку, не обременяя себя при этом походом к алтарю. Я не соглашаюсь, потому что к вопросу деторождения, как и к мужчинам, я отношусь совсем по-другому, нежели мои предки.
Я считаю, что детишки должны рождаться в законном браке, а мужчины могут дать нам, женщинам, гораздо больше, чем каплю семенной жидкости. Короче, получается так, что парней я люблю гораздо больше, чем детей, потому что, если я не встречу свою половину, то так и оставлю своих «старушек» без внуков.
Вот.
А половину я, скорее всего, не встречу, потому как встречать ее негде. Мы договорились, что наше НИИ исключается. А где еще? В ночных клубах, куда я обожаю ходить? Но там мужа не найдешь, там одни вертихвосты и пьяницы. В гостях? Мужья подруг меня не интересуют изначально. На выставках? Ну была я там. Никого, кроме теток и тех же чудиков, которых я каждый день на работе вижу. В огороде? Это я пословицу вспомнила: «… ищи не в хороводе, а в огороде». Так там я не бываю. Ну не люблю я в земле копаться…
Вы только не подумайте, что я никогда ни с кем не встречалась, очень даже встречалась. Особенно активной я была лет в 14. Мы тогда только начали взрослую жизнь — попробовали самогон и выкурили первую «Приму». Ни то, ни другое мне не понравилось, но я посчитала себя достаточно зрелой для того, чтоб закрутить первый роман. Избранником моим оказался паренек по имени Миха. Модный такой — в фуфайке, шапке с пумпошкой, в «прощай молодости». Отношения у нас были трепетными и нежными. Он воровал для меня на рынке лаки и помады, а я клялась ждать его из колонии для малолетних преступников, если он после своих рыцарских шалостей в нее угодит.