Стервятница
Шрифт:
— Она умерла лежа.
— Что-то вроде того.
С тех пор каждый клиент подвергался со стороны Германа долгому осмотру. После его пространных лекций Моника и сама могла проникнуть за завесу тайны, окружающей смерть. Тело Альберто Монти, что лежало на столе, скрывало мрачную загадку. Но Моника не обладала терпением Германа. Ничего подозрительного не обнаружив, она унесла цветы и поставила их в ведро с водой, когда услышала радостный возглас:
— Я знаю, почему произошла остановка сердца! Моника, птичка, смотри, — Герман лупой увеличил левый сосок мужчины, стало заметно крохотное пятнышко запекшейся крови. —
Ромео безучастно опустился на стул, кинув бессильно-злобный взгляд на «всезнайку». А до Патрика, наконец, дошел смысл происходящего.
— Мы не будем заявлять в полицию. Нас неправильно поймут, если узнают, как мы обнаружили это. Да и столько денег уплывет!
— Лучше бы подумали о том, что с вами всеми сделает Вегетарианец, — угрюмо напомнил Ромео.
Герман не преминул съязвить:
— Он даже их клички выучил! Вы только подумайте, из-за него мы становимся участниками убийства! Пособниками, скрывающими труп! — он обвел всех страшным взглядом. — Сам вляпался, и нас — за собой, в болото!
Ромео перестал грызть ногти и расхохотался.
— Я сделал все, чтобы вы не имели к этому никакого отношения. Что тебя заставило осматривать Альберто? Самовлюбленно объявлять всем о преступлении? Никто не знал — никто не запятнался бы.
— Этот Вегетарианец тебе угрожал? — спросила Моника.
— Они же все итальянцы, дурочка, — пренебрежительно разъяснил Герман. — Это как табор цыган: все друг другу родня. Круговая порука.
Ей следовало переодеться, и Моника поднялась наверх. Торжественную обстановку маленького зала нарушал лишь тонкий штрих: здесь еще витал приятный запах табака от выкуренной ею сигареты. Девушка вдохнула его, на мгновение погружаясь в состояние блаженного покоя, и прошла в боковую комнатку.
Ее наряд был своеобразным психологическим трюком: траурным и деловым одновременно. Она заменила его на светский костюм в полосочку. Зеркало в тесной комнатушке отразило смятение и тревогу карих глаз. Почему они так рвутся заполучить ее? Моника не строила иллюзий: тонкий рот, нос с горбинкой, маленькие глаза под выщипанными ниточкой бровями. Это ее лицо. Она не отдавала отчета, насколько внимателен ее взгляд, насколько мягка и нежна улыбка тонких губ, как чудесны ее прямые каштановые волосы. А главное — голос обладал необъяснимой магией, очаровывал. Само томление, он был подобен бархату, ласкающему кожу, по которой от удовольствия пробегали мурашки. Голос Моники гладил вас, его теплые прикосновения завораживали.
Фред все еще сидел за органом, наигрывая совсем не подходящие для места мелодии. Моника исполнила несколько танцевальных па под игривые трели польки и тронула брата за плечо, напомнив:
— Нам нельзя опоздать к обеду.
Фред повернул к ней отрешенное, такое спокойное лицо. В каких облаках он витает, когда там, внизу, разразилась такая буря?
Глава 2
Желтый «пежо» ждал их на заднем дворе. Моника надвинула на глаза вуалетку от шляпы, а Фред напялил очки с синими стеклами, невероятно изменяющие его серьезное лицо. Подкинутая монетка сверкнула на солнце прежде, чем вернуться в раскрытую ладонь.
— Решка! Я за рулем! — рассмеялась девушка.
Фред открыл
— Только умоляю, не тащись, как черепаха.
— Расслабься и наслаждайся неторопливой поездкой.
Автомобиль выехал за пределы территории крематория и влился в суматоху города. Сентябрьское тепло позволяло ресторанчикам выставлять столики на тротуар. Трамваи, звеня, катили к Венскому лесу, увозя любителей побродить в тишине деревьев и перекусить в деревенской харчевне квашеной капустой и кровяной колбасой. Витрины роскошных магазинов пленяли сердца модниц.
— Даже лошади тащатся быстрее, чем ты. Эта модель — «беби» выиграла гран-при в Дьеппе!
В ответ Моника, не торопясь, обогнула коляску, заставив извозчика натянуть вожжи. С моста над островами и рукавами Дуная был виден центр: золотые шпили и кресты, зеленые купола, черепичные крыши. Река пестрела яркими бликами яхт. Моника завернула к парку и, подпевая духовому оркестру, направила автомобиль к тумбам театральных афиш.
— Что скажем Каттнерам? Катались на лошадях… Собирали орехи в лесу… Ходили на фильм с Сарой Бернар…
— Все это уже было, — отмахнулся Фред.
— Гольф… Букинистическая лавка… В гостях у Стеф… — перечисляла Моника.
— Не то. У Патрика в доме недавно закончили обустройство бассейна…
— Купались! Точно! Не забудь намочить волосы и купальный костюм.
Их обогнал белый «бенц». Вскоре маленький «фордик» также оказался впереди, и Фред не выдержал:
— С тобой мы опоздаем не только к обеду, но и к ужину! Я больше не могу терпеть этот позор: при семилитровом двигателе из нее можно выжать сто семьдесят пять лошадиных сил! А ты…
На автомобильной стоянке Фред снял очки и пиджак и сунул в багажник. Доверив машину сторожу, брат с сестрой пересели на велосипеды.
В последнее время Моника часто вглядывалась в свою ладонь. Когда-то в глупом или наоборот умном детстве пять пальцев олицетворяли для нее их дружеский союз. Все слиты воедино, связаны невидимой нитью, необходимы друг другу. Сейчас эта нить трещала и рвалась, но Моника не замечала, что и она безжалостно пилит ее острым лезвием разума. Разрыв уже был предрешен той самой сладкой и томной летней ночью, всего месяц назад, когда чернильная темнота обволакивала ее и Германа. Моника не чувствовала стыда за свое не слишком совершенное тело, ею владело ощущение, что она занималась этим всегда. И уже в тот момент она предрекала, что их первая ночь окажется и последней. Моника узнала все, что до сих пор так терзало ее любопытством. А с открытием исчез и страх.
Следующим вечером Герман ждал ее, изнывая от желания, с блеском триумфа в глазах, пока Патрик не сообщил, что Моника ушла бродить по Вене с Ромео. После прогулки она вернулась в пустой дом: отец рыл песок Египта в поисках гробниц, мать ночевала у своей подруги фрау Пфайфер, а Фред — у Стефании. Она почти забыла, как хорошо быть одной, как здорово остаться наедине со своими мыслями. В постоянной суете забываешь о них, даже нет уверенности, есть ли они вообще. Единственное, что нарушало гармонию этой пустоты, это телефон, что беспрерывно трезвонил в библиотеке. Моника накрыла его подушкой и спряталась в гостиной за двумя дверьми. Верещание тихо доносилось, но она пообещала себе, что ни за что не подойдет.