Стервятники

Леонов Николай Иванович

Нестеренко – типичный русак, худой, высокий, жилистый, несколько прямолинейный, упрямый, настойчивый.

Если он взял след, то его можно только убить, сбить со следа, стряхнуть Валентина невозможно.

Котов – типичный еврей, невысокий, кривоногий, с унылым длинным носом, извечной грустью в карих глазах, всегда сомневающийся, внешне рассеянный и задумчивый. По одному делу Грише пришлось разрабатывать буфетчицу из Шереметьево-2, не желавшую давать свидетельских показаний. Котов ходил за женщиной от зари до глубокой ночи, носил за ней сумки

из магазина, в дни ее работы сидел в буфете всю смену, пил кока-колу и кофе декалитрами, довел несчастную до того, что она стала приглашать его в дом, кормить. История кончилась тривиально – они поженились, родили сына и жили счастливо.

Нестеренко изображал антисемита, Котов обзывал напарника недобитым нацистом, при этом они прекрасно работали в паре и были друзьями.

Гуров поздоровался, занял свое место за столом, спросил:

– Ребята, вы в курсе задания?

– В общих чертах, – ответил Нестеренко. – Оно мне не кажется сладким, хуже того, я считаю решение подобной проблемы нашими силами нереальным. Нужна кропотливая работа в отделениях, райуправлениях.

– Ты опытный, трезво мыслящий опер, Валентин, – сказал Гуров, взглянул на Котова. – Гриша, что молчишь?

– Сказать нечего. – Котов достал платок, высморкался. – Вы, Лев Иванович, не держите нас за мальчиков. Валя славянин, открытая душа, говорит, что думает. Вы, господин полковник, все решили, прикинули, командуйте. Наше дело – выполнять, под нож и пули не подставляться.

– Ну до чего хитрый, сил нет. И комплимент старшему выдал, и на вопрос не ответил, – возмутился Нестеренко. – Я глупый славянин, а он хитрый еврей.

– В Нюрнберге вам исчерпывающе ответили, – заметил Котов.

– Кое-какие соображения у меня действительно имеются. Они не в ладах с нравственностью и моей совестью, но об этом позже, – сказал Гуров. – Под одну группу отморозков я человека подвел, но таких групп в Москве много.

Ваша задача определить их дислокацию, получить установочные данные на главарей. Уверен, вы будете работать не ногами, а головой. Все необходимые данные имеются в компьютерах райуправлений, возможно, и в одном месте – в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Гонористым ментам объясните, что выполняете приказ первого зама Шубина, давайте телефон генерала Орлова.

– Извини, Лев Иванович, – сказал молчавший до этого Станислав. – Тебе, безусловно, известно, что ни потерпевшие, ни свидетели показаний на данную публику не дают. И как бы ты с нравственностью и своей совестью ни обращался, положение не изменится.

– Мне известно, – Гуров кивнул оперативникам. – Выполняйте.

– К вечеру доложим, – ответил Нестеренко и вышел из кабинета следом за Котовым.

– Очень верно написали Стругацкие – «трудно быть Богом»? – спросил Станислав.

– Не знаю, не пробовал, – ответил Гуров, раскладывая на столе документы. – Давай попытаемся не трепаться и немного поработаем.

Толик Агеев, хорошо одетый, с выправкой гвардейца, с лукавой

усмешкой на лице, вышел из подъезда своего дома, закурил и мгновенно преобразился.

Фигура его обмякла, движения стали расхлябанными, походка то ли моряка, то ли пьяницы, улыбка исчезла. Толик сплюнул сквозь зубы на стену дома и потащился по улице, загребая вихляющими ногами по лужам. Вскоре к нему присоединилась одна фигура, вторая, когда группа вышла на парковую аллею, их было уже человек двадцать. Они не разговаривали, не смеялись, двигались молча, неся перед собой волчью злобу и опасность. Они еще никого не тронули, а парк мгновенно опустел, замаячил милицейский патруль и тут же растворился в сумерках.

– Присядем, – обронил Толик.

– Скамью разверните! – приказал Командир.

Тут же массивную скамью перенесли с одной стороны аллеи, поставили напротив другой, образовав «купе», расселись. Два парня вынули из сумок бутылки. Толику и Командиру вручили стаканчики, сами пили из бутылок. Выпив стаканчик виски и закусив, Толик сказал:

– Кто пить не умеет, пусть воздержится. Кстати, позорного в отказе ничего нет, я сам практически не употребляю. Хочу посоветоваться.

Он был и тактик, и психолог, несколько пацанов молча отставили бутылки.

– Значит, так, – продолжал Толик. – Нам необходимо решить, либо мы самораспускаемся, либо мы готовимся к схватке с мужиками Капитана. Какие будут мнения?

– Пошли бы они, козлы! – заявил Командир.

– Драться! Драться! Поубиваем мужиков, они оборзели! – раздались выкрики.

– Что смелые, рад. – Толик закурил. – Но силы не равны. В рукопашной, на ножах и цепях мы против них не годимся. Если дойдет дело до стрельбы, то совсем дохляк. Сколько у нас стволов, Командир?

– Пять боевых и три газовых, – ответил Командир.

– А у мужиков только «калашниковых» штук семь, о пистолетах не говорю. Мы без серьезной подготовки и руководства профессионала никуда не годимся. Вчера вечером, кто в «Фиалке» был, видел одного профи, он двумя ударами уложил двух козлов Капитана, отобрал у них автоматы, помог дойти до тачки. Я с ним познакомился, человек без определенки, с условным сроком, без денег и друзей. Афганец. Сейчас у Анны прилег, я конкретного разговора с ним не имел.

– Извини, Толик, но бойцу-афганцу мы даром не нужны, – сказал парень по кличке Змей. – Какой бы он ни был супер, против группировки Капитана ему не выступить. И, повторяю, на хер мы ему сдались?

Одной из сильных сторон характера Толика было умение признать свою неправоту. Он вздохнул, длинно сплюнул, смачно выругался.

– Ну, прав ты, Змей, прав. Не пойдет боевой офицер на чужую войну, да и пацаны мы для него. И нас ему не обучить, на то годы требуются, а мы желаем все получить сегодня.

– Лучше вчера! – вставил кто-то.

– Мой совет – жить, как живем, в «Фиалке» не появляться, дорогу Капитану и его парням уступать. Я с афганцем разберусь, возможно, его Анна придержит, а там будет видно.