Стейниц. Ласкер
Шрифт:
Нарочитую сложность этого высказывания легко расшифровать: Ласкер издевается над «наукой» Тарраша, считая ее иллюзорной, метафизической, наивной: и вместе с тем подвергает сомнению силу характера Тарраша; другими словами, он скептически относится к своему сопернику и как к мыслителю и как к бойцу; в последнем он был особенно прав — качеств бойца у Тарраша абсолютно не было; предоставленный самому себе, без опоры «законов», он легко терялся.
Но после такого высказывания Ласкеру не оставалось ничего другого, как выиграть матч. Он его и выиграл с очень убедительным результатом: — плюс 8, минус 3, ничьих 5 (матч игрался до 8 выигранных партий).
Зигберт Тарраш
Две партии
Вторая партия еще более драматична. Это опять испанская партия, у Тарраша снова белые. И опять Ласкер на десятом ходу в худшем позиционном положении. «Всякий другой, кроме Ласкера, наверно проиграл бы эту партию», — пишет о ней Рети. Но как же можно спастись из этого плохого положения? Стараться улучшить его, — ответил бы каждый шахматист; попытавшись ухудшить его, — отвечает Ласкер. И он делает ход, который кажется просмотром, ибо он ведет через несколько ходов к потере пешки. Но это является, по существу, сознательной жертвой пешки. Тот, кто жертвует в партии, хочет добиться либо материального перевеса (жертва пешки для выигрыша фигуры и т. д.), либо позиционного перевеса; Ласкер же жертвует в этой партии, чтобы добиться психологического преобладания. Поэтому он обставляет эту жертву — как просмотр, как ошибку. В результате положение на доске страшно усложняется. Оно, пожалуй, и сейчас лучше для Тарраша, но партия приобрела уже другой характер; чтобы выиграть ее, белые должны проявить энергию, инициативу, способность принять быстрое и рискованнее решение, — обнаружить все боевые качества, которых как раз нет у Тарраша. И, выиграв пешку, Тарраш теряется, перед ним выбор нескольких лучших ходов, он топчется на месте и проигрывает партию, при лишней и вдобавок проходной пешке.
Может создаться впечатление от этого беглого рассказа, что Тарраш просто плохо играл. Это неверно. Играл он хорошо — но своими 16 фигурами против 16 фигур противника; Ласкер же, кроме того, играл и против семнадцатой фигуры и, главным образом, против нее, — против фигуры самого Тарраша. В этом и заключается его опаснейшее оружие — «психологический метод».
И вот поэтому, не поняв этого метода, опять не хотели верить победе Ласкера. Опять говорили, что Тарраш играл значительно ниже своей силы. Не хотели, вернее, еще не могли понять: в том-то и заключается исключительная сила Ласкера, что он как бы вынуждает противника к плохой игре. В дальнейшем это поняли — и нужно отдать ему справедливость — понял и сам Тарраш.
Но кто же следующий? Кто из современников Ласкера после Маршалла и Тарраша считает, что он играет если не лучше, то и не хуже чемпиона?
Может быть на этот вопрос ответит петербургский турнир 1909 года, состоявшийся вскоре после матча Ласкер—Тарраш.
Правда, на этом турнире нет четверки — Маршалл, Мароци, Тарраш и Яновский, — но вопрос о Маршалле и Тарраше уже решен, Яновский незадолго до этого проиграл матч Маршаллу, разбитому и Таррашем и Ласкером, а Мароци, при всей силе своей игры, никогда не претендовал на лавры чемпиона. В турнире участвуют блестящие представители шахматной молодежи и среди них двадцатисемилетний шахматист из Лодзи, Акиба Рубинштейн. Может быть с целью познакомиться с этой молодежью и согласился Ласкер на
Это знакомство и новая встреча Ласкера с прежними противниками прошли для него без особых приключений. Из 18 игранных в турнире партий он выиграл 13 при трех ничьих и двух поражениях. Одно нанес ему русский шахматист Дуз-Хотимирский, — это вряд ли имело принципиальное значение. Но в самом начале турнира Ласкер проигрывает свою партию Рубинштейну, причем, замечает один из комментаторов этой партии, «необыкновенно тонко» играл Рубинштейн и принес ему победу «замечательный замысел». Комментатору нужно в этом случае особо довериться, так как им был сам Ласкер.
Выиграв у Ласкера, Рубинштейн выиграл еще 11 партий, проиграв лишь одну — по странной случайности тому же Дуз-Хотимирскому, окончив турнир с тем же результатом, что и Ласкер—13 1/2 очков, и разделив с ним первое и второе места, Два вывода мог сделать шахматный мир из одного турнира: что Ласкер выше всех и сверстников своих и молодежи на целую голову и что на такую же голову выше них оказался Акиба Рубинштейн, — правда, пока еще только в этом турнире. Кто же такой Рубинштейн? Не он ли будет следующим претендентом? Игра его в этом турнире была, по отзывам специалистов, безукоризненной, абсолютно безошибочной, техника его превосходила технику Тарраша и Мароци, знание теории эндшпилей было исчерпывающим.
Давид Яновский
Но до Рубинштейна претендуют, оказывается, на Ласкера еще два конкурента. И первый из них знакомый нам Давид Яновский, эффектно и элегантно одетый человек, воплощение буйного азарта: он шахматы готов превратить в рулетку. Основным пороком шахматной игры считает он наличность в ней ничьей, и величайшее для него оскорбление, когда партнер предлагает ему ничью. Участвуя в турнирах, устраивавшихся в 1900—1903 годах в Монте-Карло, ухитрялся он чуть не одновременно вести две партии: одну за шахматным, а другую за рулеточным столом. Ласкер, прирожденный аналитик всех видов азарта, должен был необычайно интересоваться этим персонажем. Пятнадцать лет спустя пишет он о Яновском в тоне дружеской иронии: «Партии Яновского показывают, что он может 10 раз в руках держать выигрыш, но, жалея расстаться с партией, в конце-концов уверенно ее проигрывает». А знаменитый шахматист и известный шахматный литератор Шпильман говорит: «Яновский любил азарт больше всего, это, однако, не была погоня за счастьем — это был азарт ради азарта, как искусство ради искусства». И при всем том был он шахматистом исключительной природной одаренности; к группе Цукерторта—Чигорина—Пильсбери следует отнести и Яновского, с той, однако, разницей, что содержанием жизни как для них, так и для него шахматы не были: лишь средством нервного возбуждения, не более; ненавидящий алкоголь Яновский был, по существу говоря, алкоголиком от шахмат. Это знал шахматный мир и не склонен был серьезно относиться к Яновскому. Но в отношении Ласкера ему повезло.
Один из его поклонников предложил ему средства, чтобы организовать серию из четырех партий с Ласкером, — это не был, конечно, матч на первенство мира. Серия эта была разыграна в Париже, в мае 1909 года, с результатом сенсационным: ни одной ничьей и по две партии выиграл каждый. И не то, чтобы Ласкер играл хуже обычного в этих партиях, — Яновский играл как никогда раньше и никогда позже в своей жизни, призвав на помощь своему таланту терпение и выдержку. Это был взлет — неповторимый, да и вряд ли сам Яновский думал, что ему удастся удержаться на достигнутых высотах. Организованный осенью этого же года матч Ласкер—Яновский, теперь уже на первенство мира, окончился разгромом Яновского: лишь одну партию из десяти сумел он выиграть при двух ничьих. Не выдержали нервы Яновского, и, как замечает комментатор, победа Ласкера была скорее победой не над шахматистом, а над человеком Яновским. Говоря языком Ласкера, Яновский, как и Тарраш, не имел морального права быть чемпионом мира.
И все тот же неотвязный вопрос — кто следующий? Ласкера не хотели оставить в покое.
Шесть человек играло в 1907 году в остэндском турнире: Тарраш, Шлехтер, Яновский, Маршалл, Берн, Чигорин. Трое из них уже встретились в матчах с Ласкером. Мы знаем результаты: трое были побеждены, Чигорин умер, Берн был уже стар и никогда не обладал беспокойным честолюбием. Оставался австриец Карл Шлехтер.
Еще в 1906 году Ласкер писал о Шлехтере: «Шлехтер обладает, быть может, достаточным для борьбы за мировое первенство дарованием, но слишком ценит спокойную жизнь, не наделен достаточным темпераментом и повидимому неспособен на решительное усилие воли, необходимое, чтобы вырвать из рук другого мировое первенство».