Стезя смерти
Шрифт:
Ланц и Керн, хмурые, как и все последние дни, вошли молча и тихо, словно их младший сослуживец был замершим в кустарнике зверьком, которого можно спугнуть резким движением. К столу они не сели — остановились напротив, переглядываясь и явно не зная с чего начать; Курт со вздохом выпрямился, отложив перо, и тяжело поднялся.
— Да бросьте вы, — произнес он устало. — Уж столько всего случилось, и я столького уже навидался и наслушался… Говорите, в чем дело. Кто-то из них испустил дух на допросе?
— Если б так, я бы сейчас не вздыхал, — возразил Керн, не глядя на подчиненного, — а рвал бы на себе волосы и пил сердечные настои. Нет, Гессе, все живы, хотя и не здоровы; герцог таки заговорил —
— Почти? — уточнил Курт, пытаясь по их лицам понять, к чему клонит начальство. — Как сие разуметь?
— Сперва я хочу сказать, Гессе, что это не приказ, понятно? То, что я скажу, не обязательное к исполнению указание, и…
— Короче, Вальтер, — оборвал Курт, и обер-инквизитор на миг приумолк, снова переглянувшись с Ланцем.
— Словом, вот что, — продолжил Керн все так же нерешительно. — Она готова говорить, но требует твоего присутствия на допросе.
— Ясно, — неопределенно отозвался Курт, пытаясь оттереть с пальца чернильное пятно.
— Я понимаю, чего она хочет. Ей плевать на то, кто ее будет допрашивать, просто понимает, что поговорить с тобой наедине ей не позволят, посему… Она просто хочет выговориться. Хочет устроить свою следующую истерику в твоем присутствии. Гессе, ты не обязан этого делать, повторяю, это не приказ. Я даже просить тебя об этом не имею права.
— Почему? — проговорил Курт равнодушно, пожав плечами. — Имеете. Полное.
— De jure — да, — согласился тот. — Как подчиненному — да. Но не хочу и не буду. Ни приказывать, ни даже просить.
Курт улыбнулся, оторвав глаза от упрямого чернильного пятна, и смерил хмурое начальство взглядом.
— Уже просите, Вальтер, — окончательно отметя обломки субординации в сторону, возразил он. — Мой ответ — да. Я с ней поговорю, это несложно.
— Уверен?
— Я общался с ней тридцать один день. Полагаете, эти несколько минут будут чем-то отличаться?
— О, Господи, — вздохнул Керн тяжело, усаживаясь у стола, и воззрился на подчиненного покрасневшими от бессонницы глазами. — Гессе, ты на самом деле столь спокоен, как желаешь показать? При всем уважении к тому, как ты держался этот месяц, я не могу поверить в то, что тебя совершенно не тревожит происходящее. Я хочу знать, хочу, чтобы ты ответил мне — сей же миг и откровенно: что на самом деле сейчас происходит у тебя на душе и в разуме?
— Это, — не сразу отозвался Курт, — спрашивает обер-инквизитор или аббат?
— Есть разница? — уточнил Керн настороженно, и Курт кивнул:
— Немалая. Обер-инквизитору я не отвечу. Впрочем, аббату тоже. Разве что privatim [198] , в часовне, на исповеди. Готовы выслушать?
— А тебе это нужно?
— Нет.
— Боже милостивый! — обреченно простонал Керн, опустив лоб в ладони. — За что ты на мою голову…
— Будет вам, — мягко, словно престарелому отцу, сказал Курт, садясь напротив. — Сейчас важно не это. Я поговорю с ней. В конце концов, ad imperatum [199] она имеет право «на очную ставку с инициатором обвинения», — помните? — «со свидетелем обвинения», и…
198
Наедине (лат.).
199
Согласно
— Да брось, — покривился доселе молчавший Ланц. — Хрен с ними, с ее правами; а протокол судебного заседания ты сам пишешь. Найдешь, куда вставить замечание о том, что от очных ставок обвиняемая отказалась. Если тебе это претит, абориген, если на самом деле ты не уверен, что это не слишком после всего, что уже было — просто забудь о том, что сейчас было сказано. В конце концов, кое-что уже дали обыски; а что до нее — куда она денется? Есть способы разговорить человека и без особенных внешних повреждений. Дожмем.
— Я не сомневаюсь в том, что нужные сведения из нее можно выбить и без того, однако — когда это случится? Сегодня к вечеру? Завтра? Каждый час на счету. Какие слухи расползутся по городу за это время? Кроме наших агентов, в Кёльне действует еще и немалая армия досужих сплетников, которым нечем себя занять, кроме как будоражить народ. Это primo. Secundo: кураторская служба не могла не прознать обо всем сейчас, спустя три дня; спорить готов — сюда уже направляется их представитель, и когда он явится?.. Tertio: (это помимо опасности со стороны герцогских вассалов, которые, убежден, уже на подходе к Кельну) подсчитайте скорость почтового голубя и переложите на расстояние до Италии и Франции. Убежден — хоть один папский посланник или курьер с указанием прекратить дело уже в пути. И, наконец, последнее: я не вижу проблемы в разговоре с Маргарет фон Шёнборн. Если это поможет делу — я с ней встречусь, Вальтер. И меня это совершенно не тревожит.
— Вот это и пугает… — чуть слышно проговорил Керн. — Ну, hac abierit [200] . В любом случае, дольше тянуть уже нельзя, завтра я намерен объявить приговор и дату казни — как бы все ни повернулось.
— Хорошо, — просто кивнул Курт; старшие бросили в его сторону короткие взгляды и промолчали.
Курт осознавал, что молчат все о главном: не было никакой убежденности в том, что на вопросы, задаваемые следователями, у обвиняемой есть ответы. Доказательств тому, что имя безликого ей известно, не было, и единственное, что могло бы послужить (всего лишь!) предположением, был короткий разговор, произошедший за неделю до ритуальной ночи. На вопрос об имени своего таинственного наставника Маргарет не ответила «не знаю», а лишь отмахнулась, сказав, что это не имеет значения. Тогда Курт настаивать не стал, не без оснований полагая, что сможет добиться своего в скором будущем.
200
Пусть так (лат.).
Добиться, однако, оказалось сложнее, нежели он рассчитывал, и сейчас, идя по узкой лестнице вниз, Курт думал о том, что сегодня нет сомнений, нет колебаний, которые терзали душу, когда вот так же всего два месяца назад он спускался по этой же лестнице, чтобы говорить с Отто Рицлером в том же подвале. И когда из раскрывшейся двери допросной пахнуло все тем же, таким же знакомо-тошнотным запахом раскаленного воздуха, пота и крови — даже тогда ничто не шелохнулось ни в нервах, ни в сердце, ни в разуме. Ничто не дрогнуло, когда встретил взгляд фиалковых глаз, устремленных на него с ожиданием, с болью, с негодованием, с мольбой и ненавистью — со всей невообразимой смесью чувств, какие могли только зародиться в женщине, стоящей в пяти шагах напротив.