Стихи (3)
Шрифт:
Она была полураздета,
И со двора нескромный вяз
В окно стучался без ответа
Вблизи от нас, вблизи от нас.
На стул высокий сев небрежно,
Она сплетала пальцы рук,
И легкий трепет ножки нежной
Я видел вдруг, я видел вдруг.
И видел, как шальной и зыбкий
Луч кружит, кружит мотыльком
В ее глазах, в ее улыбке,
На грудь садится к ней тайком.
Тут на ее лодыжке тонкой
Я поцелуй запечатлел,
В
И смех был резок и несмел.
Пугливо ноги под рубашку
Укрылись: "Как это назвать?"
И словно за свою промашку
Хотела смехом наказать.
Припас другую я уловку!
Губами чуть коснулся глаз;
Назад откинула головку:
"Так, сударь, лучше... Но сейчас
Тебе сказать мне что-то надо..."
Я в грудь ее поцеловал,
И тихий смех мне был наградой,
Добра мне этот смех желал...
Она была полураздета,
И со двора нескромный вяз
В окно стучался без ответа
Вблизи от нас, вблизи от нас.
1870
III
Предчувствие
Глухими тропами, среди густой травы,
Уйду бродить я голубыми вечерами;
Коснется ветер непокрытой головы,
И свежесть чувствовать я буду под ногами.
Мне бесконечная любовь наполнит грудь.
Но буду я молчать и все слова забуду.
Я, как цыган, уйду - все дальше, дальше в путь!
И словно с женщиной, с Природой счастлив буду.
Март 1870
IV
Кузнец
Дворец Тюильри, 10 августа 92 г.
С огромным молотом в натруженных руках,
Хмельной, величественный, нагонявший страх,
Порой хохочущий, как бронзовые трубы,
С высоким лбом кузнец, разглядывая грубо
Людовика, вступил с ним в разговор. Народ
Их окружал в тот день, сновал он взад-вперед,
Одеждой грязною касаясь позолоты.
И бледен был король, как будто от дремоты
Очнувшись, эшафот увидел пред собой.
Покорный, словно пес, с поникшей головой,
Не шевелился он: кузнец широкоплечий
Такие знал слова, такие вел он речи,
Что все оборвалось в груди у короля.
"Ты, сударь, знаешь сам: мы пели тра-ля-ля,
Гоня чужих волов на борозды чужие.
Перебирал аббат монеты золотые
Молитв, нанизанных на четки. А сеньер
Победно в рог трубил, скача во весь опор.
Один хлыстом нас бил, другой грозил пеньковой
Веревкой. И глаза у нас, как у коровы,
Глядели тупо и не плакали. Мы шли,
Все дальше, дальше шли. Когда же грудь земли
Плуг перепахивал, когда мы оставляли
В
Лачуги наши жгли! У этого костра
Могла себе пирог спечь наша детвора.
О! Я не жалуюсь. Все эти рассужденья
От глупости моей. Предвижу возраженья.
Не радостно ль смотреть, как с сеном полный воз
В июне катится к амбару? Как принес
Прохладу летний дождь и как в саду и в поле
Благоухает все? Ну разве плохо, что ли,
Глядеть, как колос твой наполнился зерном,
И думать: из зерна хлеб выпекут потом?
А если сила есть, то место есть у горна:
Там молотом стучи и песню пой задорно,
Была б уверенность, что и тебе пошлет,
Хотя бы толику, бог от своих щедрот...
Короче говоря, старо все это дело!
Но знаю я теперь: мне это надоело!
Когда есть две руки и голова притом,
Приходит человек с кинжалом под плащом
И говорит тебе: "Вспаши мне землю, малый!"
А началась война - и снова, как бывало,
К тебе стучатся в дверь: "Дать сына нам изволь!"
Я тоже человек, но если ты король,
Ты скажешь: "Так хочу!" И слышать это тошно.
Уверен ты, что мне твой балаган роскошный
Приятно созерцать, а в нем вояк твоих,
Толпу бездельников в мундирах золотых,
Что пахнут свежестью (то наших дочек запах),
Приятно созерцать ключ от тюрьмы в их лапах.
Смиритесь, бедняки! Во всем король наш прав!
Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав!
Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде:
Смеются господа, у нас на шее сидя!
Нет! Эти мерзости старее всех морщин.
Народ не шлюха вам. Всего-то шаг один
И вот Бастилию мы в мусор превратили.
Все камни у нее от крови потны были,
И тошно было нам смотреть, как вознеслись
Ее облезлые глухие стены ввысь
И, как всегда, их тень нас покрывает мглою.
Да, гражданин, в тот день ужасное былое
Хрипело, рушилось, когда те стены в прах
Мы обратили вдруг. Любовь у нас в сердцах
Таилась. Сыновей к груди мы прижимали.
И ноздри у людей, как у коней, дрожали.
Могучи и горды, мы шли на штурм тюрьмы;
В сиянье солнечном шли по Парижу мы,
И наших грязных блуз никто не сторонился.
Людьми почувствовали мы себя! Струился
У нас по жилам хмель надежды. И бледны
Мы были, государь. Когда же у стены
Тюремной собрались с оружьем наготове,