Стихи из книги “Цепь человеческая"

Хини Шеймас

Песни отшельника

Посвящается Элен Вендлер

Над тетрадкою моей

Шум ветвей и гомон гнезд.

I

Из черных хлопчатобумажных штор, Остатков от военных затемнений, Заглаживая с краю и сшивая, Сооружали мы обертки книг. Годились в дело и куски обоев С гирляндами аляповатых роз, Хоть рыхлые обои с плотной тканью По прочности, конечно, не сравнятся. Порою из оберточной бумаги Обложки

делали — и из газеты, Чтоб не затерлась новизна, чтоб помнить: Ты не хозяин книги, а хранитель.

II

Открыть, устроиться, вдохнуть, погладить Страницы — и вникать, не торопясь, Как Фурса, Колум Килле и другие Великие разгадчики загадок — Или Мак Ойг, отшельник из Лисмора, Ответивший, когда его спросили, Какой характер лучший в человеке: «Упорный — ибо он не отступает, Пока не превозможет. Кто упорен — Богу угоден». Веские слова, На глаз проверенные и на слух, Обкатанные языком и нёбом.

III

Карандаши и хлеб. Запах портфеля. А в нем — уроки, заданные на дом. «Книга для чтения» второго класса. Нам повезло — мы были школярами В те времена. И как бы нас потом Ни школили, нам повезло в начале: Пастух учил нас на краю дороги, Сивиллы вещие в крестьянской кухне. В те времена сбывались чудеса: Оказывался стёркой хлебный мякиш, И бабочки с переводных картинок Нам приносили вести из Эдема.

IV

В учительской хранился целый клад. В жестянке — ворох деревянных ручек С железною заверткой на конце — Туда, «под ноготь», перышко вставлялось. И сами перья — стопками, как ложки, Чернильный порошок, карандаши, Блокноты, и линейки, и тетради — Сокровища, как в сундуке пирата. Честь высшая — быть посланным туда За ящичком сверкающего мела Или за прописями, по которым Учились мы искусству подражанья.

V

«В котором слове пишется три ‘е’? Подумай, ведь не зря тебя учили. — Мне говорил пастух. — А то спроси Учителя, уж он, наверно, знает». Neque far esse, — пишет Юлий Цезарь, — Existimant еа litteris mandare, — Что значит: «Знанье предавать письму, По их обычаям, не подобает». Но изменились времена, и звали Псалтирь в Ирландии с почтеньем: Каттах — «Воительницей», — ибо перед боем Три раза ею обносили войско.

VI

Бойцы рассерженные

на пиру У Брикриу столь яростно схлестнулись, Что искрами от их мечей, как солнцем, Весь озарился зал. Тогда Кухулин (Так говорится в саге), взяв иголок У вышивальщиц, их подбросил вверх — И, ушками сцепившись с остриями, Они повисли в воздухе цепочкой, Переливающейся и звенящей — Так в памяти моей все эти перья Взлетают, кружат и, соединясь, Сливаются в лучистую корону.

VII

Еще одно виденье школьных дней, Чье толкованье до сих пор туманно: В ручей, в его холодное струенье Я погружаю руку, наполняя Графин. Мне повезло: меня послали Набрать воды, чтобы учитель сделал Из порошка чернильного — чернила. Вокруг нет никого — вода и небо, И тихо так, что даже пенье класса, Несущееся из открытых окон, Не нарушает этой тишины. Быть одному — быть вдалеке от мира!

VIII

Чернильница — забытое понятье, Тем более, чернильница из рога, В которую когда-то Коллум Килле Макал свое перо и возмущался Нахальными гостями, Что нарушают тишину Айоны: Ворвутся крикуны, Божбою буйной оглашая остров, И, зацепив ногою, опрокинут Мою чернильницу из рога бычья, Быки безумные, Прольют чернила.

IX

Одни поэты свято верят в мысль, Что обнимает мир единым словом, Другие — в высшее воображенье Иль память о единственной любви. Что до меня, я ныне верю только В усердье пишущей руки, в упорство Строк, высиженных в тишине, и книг, Которые хранят нас от безумья. Книги из Келлса, Армаха, Лисмора. «Воительницы», вестницы, святыни. Дубленая, просоленная кожа. Надежные, испытанные перья.

Под самой крышей

I

Как Джим Хокинс на салинге «Испаньолы», Когда он смотрел с накренившейся мачты В прозрачное мелководье, а там — Песчаное волнистое дно, над которым Проходят стайки полосатых рыб, — и вдруг Лицо Израэля Хендса, каким его Джим Увидел на вантах пред тем, как выстрелить, — снова Встает, колыхаясь… «Но он уже дважды мертвец — Прострелен пулей и водой захлебнулся».