Стихи из книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне"

Кульчицкий Михаил Валентинович

Май 1940?

ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ

Как в строгой анкете — Скажу не таясь — Начинается самое Такое: Мое родословное древо другое — Я темнейший грузинский Князь. Как в Коране — Книге дворянских деревьев — Предначертаны Чешуйчатые

имена, И Ветхие ветви И ветки древние Упирались терниями В меня. Я немного скрывал это Все года, Что я актрисою-бабушкой — немец. Но я не тогда, А теперь и всегда Считаю себя лишь по внуку: Шарземец. Исчерпать Инвентарь грехов великих, Как открытку перед атакой, Спешу. Давайте же раскурим эту книгу — Я лучше новую напишу! Потому что я верю, и я без вериг: Я отшиб по звену и Ницше, и фронду, И пять Материков моих сжимаются Кулаком Ротфронта. И теперь я по праву люблю Россию.

ТВОРЧЕСТВО

Я видел, как рисуется пейзаж: Сначала легкими, как дым, штрихами Набрасывал и черкал карандаш Траву лесов, горы огромный камень. Потом в сквозные контуры-штрихов Мозаикой ложились пятна краски, Так на клочках мальчишеских стихов Бесилась завязь — не было завязки. И вдруг картина вспыхнула до черта — Она теперь гудела как набат. А я страдал — о, как бы не испортил, А я хотел — еще, еще набавь! Я закурил и ждал конца. И вот Всё сделалось и скучно и привычно. Картины не было — простой восход Мой будний мир вдруг сделал необычным. Картина подсыхала за окном.

НОВЕЛЛА

От рожденья он не видел солнца. Он до смерти не увидит звезд. Он идет. И статуй гибких бронза Смотрит

зачарованно под мост. Трость стучит слегка. Лицо недвижно. Так проходит он меж двух сторон. У лотка он покупает вишни И под аркой входит на перрон. Поезда приходят и уходят, Мчит решетка тени по лицу. В город дикая идет погода Тою же походкой, что в лесу. Как пред смертью — душным-душно стало. И темно, хоть выколи глаза. И над гулким куполом вокзала Начался невидимый зигзаг. Он узнал по грохоту. И сразу, Вместе с громом и дождем, влетел В предыдущую глухую фразу — Поезд, на полметра от локтей. А слепой остался на перроне. И по скулам дождь прозрачный тек. И размок в его больших ладонях Из газеты сделанный кулек. [Поезд шел, скользящий весь и гладкий, В стелющемся понизу дыму.] С неостановившейся площадки Выскочила девушка к нему. И ее лицо ласкали пальцы Хоботками бабочек. И слов — Не было. И поцелуй — прервался Глупым многоточием гудков. Чемодан распотрошив под ливнем, Вишни в чайник всыпали. Потом Об руку пошли, чтоб жить счастливо, Чайник с вишнями внести в свой дом… . . . . . . . . . . . . . . . И, прикуривая самокрутку, У меня седой носильщик вдруг Так спросил (мне сразу стало грустно): "Кто еще встречает так сестру?" Только б он соврал, старик носильщик.

* * *

Я вижу красивых вихрастых парней, Что чехвостят казенных писак. Наверно, кормильцы окопных вшей Интендантов честили так. И стихи, что могли б прокламацией стать И свистеть, как свинец из винта, Превратятся в пропыленный инвентарь Орденов, что сукну не под стать. Золотая русская сторона! Коль снарядов окончится лязг, Мы вобьем в эти жерла свои ордена, Если в штабах теперь не до нас.

1941