Стихи о вампирах (сборник)

Пушкин Александр Сергеевич

Д. Китс

Ламия

Часть I

В те дни, когда крылатых фей отрядыЕще не возмутили мир Эллады,Не распугали нимф в глуши зеленой;Когда державный скипетр Оберона,Чье одеянье бриллиант скреплял,Из рощ дриад и фавнов не изгнал, —В те дни, любовью новой увлеченный,Гермес покинул трон свой золоченый,Скользнул с Олимпа в голубой просторИ, обманув Зевеса грозный взор,Спасительными тучами сокрытый,Унесся к берегам священным Крита.Пред нимфой, обитавшей там в лесах,Все козлоногие склонялись в прах;У ног ее, вдали от волн, тритоныЖемчужины роняли истомленно.По тайным тропам, близ ее ручья,Где плещется прохладная струя,Столь щедрые являлись приношенья,Что равных нет в ларце воображенья.«О, что за мир любви подвластен ей!» —Гермес воскликнул; тотчас до ушейОт пят крылатых жар проник небесный;Лилейных раковин извив чудесныйЗарделся розой в завитках златых,Спадавших прядями до плеч его нагих.К лесам и долам островного края,Цветы дыханьем страсти овевая,Он устремился – у истоков рекНайти возлюбленной невидимый ночлег.Но нет ее нигде! Под тенью букаОстановился он, охвачен мукой,Ревнуя деву и к лесным богам,И к яворам, и к вековым дубам.Донесся до него из темной чащиПечальный голос, жалостью томящейОтзывчивое сердце поразив:«О если б, саркофаг витой разбив,Вновь во плоти, прекрасной и свободной,Могла восстать я к радости природнойИ к распре огненной уст и сердец!О горе мне!» Растерянный вконец,Гермес бесшумно бросился, стопамиЕдва касаясь стебельков с цветами:Свиваясь в кольца яркие, змеяПред ним трепещет, муки не тая.Казалось: узел Гордиев пятнистыйПереливался радугой огнистой,Пестрел как зебра, как павлин сверкал —Лазурью, чернью, пурпуром играл.Сто лун серебряных на теле гибкомТо растворялись вдруг в мерцанье зыбком,То вспыхивали искрами, сплетясьВ причудливо изменчивую вязь.Была она сильфидою злосчастной,Возлюбленною демона прекраснойИль демоном самим? Над головойЗмеиною сиял созвездий ройУбором Ариадны, но в печалиРяд перлов дивных женские уста скрывали.Глаза? Что оставалось делать им? —Лишь плакать, плакать, горестно немым:Так Персефона плачет по полям родным.Отверзся зев змеи – но речи, словноСквозь мед, звучали сладостью любовной,В то время, как Гермес парил над ней,Как сокол над добычею своей.«Гермес прекрасный, юный, легкокрылый!Ты мне привиделся во тьме унылой:На троне олимпийском, средь богов,В веселии торжественных пиров,Задумчиво сидел ты, не внимаяНапевам Муз, когда струна златаяДрожала нежно: горестью томим,Пред Аполлоном был ты нем и недвижим.Во сне моем спешил ты на свиданье:Подобен утру, в алом одеяньеСтрелою Феба тучи пронизав,На критский берег ты летел стремглав.Ты встретил деву, вестник благородный?»Гермес – над Летой светоч путеводный —Змею тотчас же пылко вопросил:«Посланница благая вышних сил!Венец, извитый с дивным совершенством!Владей, каким возжаждется, блаженством,Скажи мне только, где она таитСвое дыханье!» – «Клятва пусть скрепитПосул, произнесенный Майи сыном!»«Я кадуцеем поклянусь змеиным, —Вскричал Гермес, – тиарою

твоей!»Легко его слова летели меж ветвей.Чудесная змея проговорила:«О нежный бог, твоя любовь бродила,Вольна как ветр, по долам и лесам,Невидима завистливым очам.Незримо странствуя по тропам мшистым,Она в потоке плещется сребристом;С дерев, склоненных у прозрачных вод,Невидимой рукой срывает плод.Волшебный дар мой – красоте защита:Моими чарами она укрытаОт похоти Силена, от лихихЗабав сатиров в зарослях глухих.Истерзанная страхами богиняСкиталась бесприютно, но отныне,Магической росой умащена,От домогательств жадных спасена.Среди дубрав – повсюду, где угодно —Ей дышится отрадно и свободно.Исполни свой обет, Гермес, – и тыУзришь ее желанные черты!»Бог, страстью очарован, увереньяВозобновил – и жаркие моленьяЛаскали слух змеи, как горние хваленья.Она главу Цирцеи подняла,Зардевшись пламенем, произнесла:«Я женщиной была – позволь мне сноваВкусить восторги бытия земного.Я юношу коринфского люблю:О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю!Дыханием я твой овею лик —И нимфу ты увидишь в тот же миг».Гермес приблизился, сложив крыла;Змея его дыханьем обожгла —И нимфа им предстала, словно день, светла.То явь была – иль сон правдивей яви?Бессмертен сон богов – и в долгой славеТекут их дни, блаженны и ясны.Гермес одно мгновенье с вышиныВзирал на нимфу, красотой сраженный;Ступил неслышно на покров зеленый —К змее, без чувств застывшей, обернулся,Жезлом извитым головы коснулся.Потом, исполнен нежности немой,Приблизился он к нимфе молодой.Ущербную луну напоминая,Пред ним она потупилась, рыдая;Склонилась, как свернувшийся бутонВ тот час, когда темнеет небосклон;Но бог ее ладони сжал любовно:Раскрылись робкие ресницы, словноЦветы, когда, приветствуя восход,Они жужжащим пчелам дарят мед.Исчезли боги в чаще вековечной:Блаженство лишь для смертных быстротечно.Змея меж тем меняться начала:Кровь быстрыми толчками потеклаПо жилам; пена, с жарких губ срываясь,Прожгла траву; от муки задыхаясь,Она взирала немо – и в глазахСухих, забывших о благих слезах,Метались искрами страдание и страх.Изогнутое тело запылалоОкраской огненной, зловеще-алой;Орнамент прихотливый скрылся вдруг —Так лава затопляет пестрый луг;Исчез узор серебряно-латунный;Померкли звезды и затмились луны;Погас наряд диковинно-цветнойИ пепельной застлался пеленой;Совлекся медленно покров лучистый:Сапфиры, изумруды, аметистыРастаяли, тускнея, и однаОсталась боль – уродлива, бледна.Мерцала диадема еле зримо —И вот, во тьме дубрав неразличима,Слилась с туманом; слабый ветерокРазвеял возглас: нежен и далек,«О Ликий, Ликий!» – над пустой равнинойПронесся он и смолк за дальнею вершиной.Куда исчезла Ламия? Она,Вновь во плоти прекрасной рождена,На полпути к Коринфу, где пологоВедет с кенхрейских берегов дорогаК холмам крутым, свергающим ручьи —Святые пиэрийские ключи —У кряжа горного (грядой отвеснойОн тянется, туманной и безлесной)Вплоть до Клеонии, на самый юг.Там опустилась Ламия на луг —И, слыша в роще быстрое порханье,Среди нарциссов затаив дыханье,Склонилась над прудом – узнать скорей,Пришло ли избавленье от скорбей.О Ликий, счастлив ты: с ней не сравнитсяНикто из дев, что, опустив ресницыИ платье расправляя, меж цветовСадятся слушать песни пастухов.Невинные уста – но сердце зналоЛюбви науку с самого начала.Едва явилась – острый ум отторгОт горя неразлучный с ним восторг,Установил их вздорные пределы,Взаимопревращения умелоВ обманчивом хаосе отыскал,Частицы разнородные связал, —Как если б Купидона обученьеОна прошла, но в девственном томленьеПокоясь в праздности, не знала вожделенья.В свой час узнаете, зачем онаВ задумчивости здесь стоит одна,Но надобно поведать вам сначала,О чем она плененная мечтала,Куда рвалась из пут змеиных прочь,Где в грезах пребывала день и ночь:То ей Элизий представал туманный;То как спускается к богине океанаСонм нереид по волнам утром рано;То Вакх, что под смолистою соснойНеспешно осушает кубок свой;Сады Плутона, сонная прохлада —И вдалеке встает Гефеста колоннада.То в города неслась ее мечта —И там, где шум пиров и суета,Среди видений бытия земного,Коринфянина Ликия младогоУвидела. Упряжкою своей,Как юный Зевс, он правил. Перед нейЗатмился свет – и сердце страсть пронзила…В Коринф вернуться должен Ликий милыйДорогой этой в сумеречный час,Чуть мотыльки начнут неслышный пляс.С востока ветер дул, и у причалаГалеру медленно волна качала,О камни тихо шаркал медный нос.В эгинском храме юноша вознесМоленья Зевсу – там, где за порталомКурится жертвенник под тяжким покрывалом.Его обетам громовержец внял;Путь одинокий юноша избрал,Отстав от спутников, чьи речи сталиЕму несносны; по холмам вначалеШагал бездумно Ликий – но когдаЗатеплилась вечерняя звезда,В мечтаньях ввысь унесся он, где тениВкушают мир Платоновых селений.Приблизился он к Ламии – и вот,Рассеян, мимо, кажется, пройдет:Сандалии шуршат по тропке мшистой.Незрима Ламия в долине мглистой;Следит за ним: прошел, укрыт плащом,Окутан тайной. Нежным голоскомВослед ему она заговорила:«Оборотись, прекрасное светило!Ужель одну оставишь ты меня?Взгляни же, сострадание храня».Он поглядел – о нет, не изумленно,А как взглянуть бы мог Орфей влюбленноНа Эвридику: мнилось, этих словДавным-давно впивал он сладкий зов.Он красоту ее самозабвенноДо дна испил, но в чаше сокровеннойНе убывало; в страхе, что сейчасОна исчезнет, скроется из глаз,Он волю дал восторженному слову(И стало ясно ей – он не порвет оковы):«Тебя оставить? Нет, богиня, нет!Забыть ли глаз твоих небесный свет?Из жалости не покидай: едва лиСмогу я жить, отвергнутый, в печали.Коль ты наяда – каждый ручеекТебе послушен будет, хоть далек;Коль ты дриада – утренней пороюНапьются сами заросли росою;А если ты одною из ПлеядСошла на землю, гармоничный ладПоддержат сестры, в вышине сверкая.В твоем привете музыка такаяМне слышится, что тотчас без нееНавек мое прервется бытие.Молю, не покидай!» – «В земной юдолиМне стопы тернии пронзят до боли.В твоей ли власти заменить мне дом,Тоску умерить сладкую о нем?Как мне бродить с тобою по долинам —Безрадостным, холодным и пустынным,Как мне забыть бессмертия удел?Ученостью ты, Ликий, овладелИ должен знать, что духи сфер блаженныхНе в силах жить, дышать в оковах бренных.О бедный юноша, ты не вкушалНектара, светом горним не дышал!Есть у тебя дворцы, где анфиладаПокоев дарит утешенье взглядуИ прихотям моим бесчисленным отраду?Нет-нет, прощай!» Простерла руки ввысь,Еще мгновенье – с ней бы унеслисьЛюбви необоримой упованья,Но он поник без чувств от горького терзанья.Жестокая, все так же холодна(Хотя бы тень раскаянья виднаБыла в глазах, сверкнувших пылом страсти),Устами, вновь рожденными для счастья,В его уста жизнь новую влила —Ту, что искусно сетью оплела.Из одного забвения в иноеОн пробужден – и слышит неземноеЗвучанье голоса, в блаженстве и покоеДарующего ласковый привет;И звезды слушали, лия дрожащий свет.Потом, в волнении сжимая руки —Как те, кто после длительной разлукиНаговориться, встретившись, спешат —Она, чтоб вытравить сомнений яд,Дрожащим шепотом его молилаСомненья отогнать, затем что в жилахУ ней струится трепетная кровь,А сердце безграничная любовь,Точь-в-точь как у него, переполняет.Дивилась, что в лицо ее не знает:Коринфянам ее богатый дом,Довольства полный, хорошо знаком.Ей золото блага земли дарило,И одиночество не тяготило,Но вот случайно увидала: онУ храма Афродиты, меж колонн,Среди корзин, гирлянд и свежесжатыхЦветов и трав (курились ароматы:Был празднества Адониса канун)Задумчиво стоял, красив и юн…С тех пор в тоске о нем сменилось много лун.И Ликий от смертельного забвеньяОчнулся, снова полон изумленья;Внимая сладостным ее речам,Он женщину, себе не веря сам,Зрел пред собою – и мечтой влюбленнойЛетел к восторгам, страстью окрыленный.Вольно безумцам в рифмах воспеватьФей иль богинь пленительную стать:Озер ли, водопадов ли жилицаСвоими прелестями не сравнитсяС тем существом прекрасным, что ведетОт Пирры иль Адама древний род.Так Ламия разумно рассудила:Страх вреден для восторженного пыла;С себя убор богини совлекла —И женщиной, застенчиво мила,Вновь сердце Ликия завоевалаТем, что, сразив, спасенье обещала.Красноречиво Ликий отвечалИ со словами вздохи обручал.На город указав, спросил в тревоге,Страшится ли она ночной дороги.Но путь неблизкий, пройденный вдвоем,Ее нетерпеливым волшебствомДо нескольких шагов укоротился:Влюбленный Ликий вовсе не дивилсяТому, как оказались у ворот,Как незаметно миновали вход.Как в забытьи бессвязный лепет сонный,Как смутный рокот бури отдаленной,В дворцах и храмах, освящавших блуд,По переулкам, где толпился люд,Во всем Коринфе гул стоял невнятный.Сандалии прохожих в час закатныйО камень шаркали; меж галерейМелькали вспышки праздничных огней,Отбрасывая пляшущие тениНа стены, на широкие ступени:Тревожно тьма металась по углам,Гнездилась средь колонн у входа в шумный храм.Закрыв лицо, он руку сжал любимой,Когда прошел величественно мимоС горящим взором старец, облаченВ философа поношенный хитон.В широкий плащ закутавшись плотнее,Поспешно прочь стремится Ликий с нею;Дрожь Ламию охватывает вдруг:«Любимая, откуда твой испуг?Твоя ладонь росой покрылась влажной».«Нет больше сил… Кто этот старец важный?Не вспомнить мне никак его черты.О Ликий, почему укрылся тыОт взгляда острого в тоске безмерной?»«То Аполлоний – мой наставник верный.Он муж ученый, но в мой сладкий сон,Как злобных бредней дух, сейчас ворвался он».Меж тем крыльцо пред Ликием предсталоС колоннами у пышного портала;Сияние светильника теклоНа темный мрамор – гладкий как стекло —И в нем звездой мерцало отраженной;Переплетались вязью утонченнойПрожилки в камне дивной чистоты:Воистину богиня красотыМогла ступать по ровным плитам пола.С волшебною мелодией ЭолаДверь отворилась в царственный покой,Сокрывший их от суеты мирской.Уединенье слуги разделяли —Немые персы; их подчас видалиВ базарном гвалте, но никто не могПроведать, где хозяев их порог.Но, истины во славу, стих летящийРасскажет о печали предстоящей,Хоть многие желали бы сердцаПокинуть любящих в неведенье конца.

Часть II

Любовь и черствый хлеб средь нищих стен —Прости, Амур! – есть пепел, прах и тлен.Подчас любовь – и в золото одета —Мучительней поста анахорета.Сказания из призрачной страныНепосвященным чужды и темны.Поведай Ликий о себе хоть слово —Нахмурилась бы нравственность сурово,Но столь недолгим был восторга час,Что не послышался шипящей злобы глас.Сам Купидон от ревности мгновеннойК блаженству пары этой совершеннойНад створом двери, что в покой вела,Парил, раскрыв шумящие крыла,И полночи вокруг рассеивалась мгла.Но вот пришла беда: перед закатом —За пологом, прозрачно розоватым, —(Подвешенный на нити золотой,Колеблем ветром, он вплывал в покойМеж мраморных колоннок, открываяГолубизну эфира), созерцаяДруг друга сквозь ресницы в полусне,На ложе, как на троне, в тишинеЛюбовники покоились счастливо.Но тут донесся вдруг нетерпеливо,Веселый щебет ласточек смутив,Сторожевой трубы пронзительный призыв.Очнулся Ликий: звук не повторился,Но мыслей рой тревожный оживился.Впервые он пурпуровый чертог,Где обитал пленительный порок,Душой обеспокоенной покинул,Стремясь в тот шумный мир, что сам отринул.У Ламии приметливой тотчасНевольно слезы полились из глаз.Она державой радостей владела,Но Ликия блаженство оскудело:Уйдя в раздумье, отдалился он…Над страстью чудился ей погребальный звон.«О чем ты плачешь, дивное творенье?»«О чем твое, скажи мне, размышленье?Оставил ты меня – и тяжелоЛегла забота на твое чело.В твоей груди мне места нет отныне».Воскликнул он: «В твоих зрачках, богиня,Себя я созерцаю как в раю;Мечтаю страстно, чтоб любовь своюВоспламенить рубиновым гореньем.Каким твое мне сердце ухищреньемВ ловушку заманить и взять в полон —Таить, как аромат таит бутон?До дна испить блаженство поцелуя?Узнать ты хочешь, что в душе храню я?От любопытных восхищенных глазНикто не в силах редкий скрыть алмаз,Пред замершей толпой не возгордиться!Хочу я изумленьем насладитьсяВзволнованных коринфян. Пусть скорей,Встречаемы приветствием друзейИ недругов досадою открытой,На улице, гирляндами увитой,Мы в колесницу брачную взойдемПеред Гимена шумным торжеством».Но Ламия упала на колени:Не сдерживая жалобных молений,Ломала руки, горем сражена.Переменить намеренье онаВозлюбленного пылко заклинала.Задет он был и удивлен немало,Но кроткую строптивицу склонитьК согласию желал – и, может быть,Невольно властью упивался новойТерзать и речью бичевать суровой.Разгневанный ее упорством, онСтал так прекрасен, точно АполлонВ тот миг, когда, Пифона поражая,Вонзилась в пасть змеи стрела златая.Змеи? О нет! Змея ли перед ним?Безропотно со жребием своимОна смирилась, юноше покорна,Во власть любви отдавшись непритворно.Он прошептал в полночной тишине:«Открой же имя сладостное мне!Не спрашивал о нем я, почитаяТебя богиней. Гостья неземная,Как среди смертных ты наречена?Заздравный кубок алого винаПоднимут ли друзья твои высоко,Родные соберутся ль издалека?»«Нет у меня на свете никого,Кто б мог придти на это торжество.Безвестна я в Коринфе многолюдном.Отец и мать навеки беспробуднымПочили сном. Их пыльный склеп забыт,Над урнами лампада не горит:Одна осталась я в роду злосчастном.Из-за тебя в порыве сладострастномПрезрела я завещанный обряд.Зови гостей, но если нежный взглядИмеет власть, как прежде, над тобою —Пусть Аполлоний с праздничной толпоюНе переступит свадебный порог».Смутился Ликий, но никак не могДобиться объясненья слов столь странных, —И вдруг умолк в объятьях сна нежданных.Обычай был: пред брачным торжествомНевеста покидала отчий домВ час предзакатный, под фатою скрыта.Вслед колеснице радостная свитаБросала с песнопеньями цветы…Но, Ламия, как одинока ты!Без Ликия (отправился он вскореНа пир сзывать родню), в безмерном горе,Отчаявшись безумца убедитьЛюбовь от глаз завистливых таить,Она решилась с ревностною страстьюПридать великолепие несчастью.Откуда к ней явилось столько слугИ кто они – не знал никто вокруг.Под шум незримых крыл зажегся яркимСияньем зал. Неслась к высоким аркамТомительная музыка – она,Казалось, держит в воздухе одна,Стеная от мучительной тревоги,Воздвигнутые волшебством чертоги.Панель из кедра отражала стройВысоких пальм: они над головойВершинами сплелись, и в пышных кронахЗажглись светильники среди ветвей зеленых.Роскошный пир под лиственным шатромБлагоуханья источал. Весь домОна прошла – тиха, бледна, бесстрастна,В наряде дивном царственно-прекрасна.Невидимым прислужникам

своимВелит изображением резнымВетвей из мрамора и яшмы темнойУкрасить каждый уголок укромный.Довольная убранством, в свой покойОна взошла, наедине с тоскойУкрылась в тишине уединенья —И там со страхом стала ждать вторженьяГостей зловещих, буйным кутежомГотовых возмутить затворнический дом.Вот час настал для толков суесловных.Злосчастный Ликий! Тайну нег любовных,Счастливого безмолвия удел —Зачем, глупец тщеславный, ты презрел?Явилось стадо: шумною гурьбоюТеснясь у входа, с завистью тупоюГлазели гости на роскошный дом,Вознесшийся мгновенным волшебством.На улице, с младенчества известнойВсем обитателям застройкой тесной,Возник дворец диковинно-чудесный.Недоуменно внутрь они спешат;Но средь вошедших некто острый взглядВ убранство дивное вперил сурово,Ступил на мрамор, не сказав ни слова,Угрюм и строг – то Аполлоний был.Холодную усмешку он таил,Как будто мгла запутанного делаПред мыслью зоркой таяла, яснела.У входа Ликий встретился ему…«Являться не пристало никомуНа пир счастливый гостем нежеланным,И все-таки присутствием незванымСмущу веселье юношей и дев —И ты простишь мне!» Ликий, покраснев,Склонил чело: философа брюзгливостьРассеяла горячая учтивость.Вступают вместе в пиршественный зал.Благоуханий полон, он сиялТоржественно зажженными огнями.В панелях ярко отражалось пламяСветильников; затейливо вилисьКурений струйки, устремляясь ввысьС треножников священных, что, подъятыНад мягкими коврами, ароматыРаспространяли: ровно пятьдесятКурильниц с миррой выстроилось в ряд.Вдоль стен зеркальных к потолку взлетая,Дымки сплетались и двоились, тая.Овальные столы вознесеныНа львиных лапах и окруженыУдобным ложем; радостно мерцалоВино, внесенное из тьмы подвала;Блестели чаши, грузно-тяжелы.От яств ломились пышные столы,Щедрей даров Церериного рога —И каждый освящен изображеньем бога.Рабы, гостей в прихожей обступив,Им волосы маслами умастив,Отерли члены губкой благовонной —И, облачившись в белые хитоны,Все двинулись для пиршества возлечьНа шелк, ведя придирчивую речьВполголоса, никак не понимая,Откуда вдруг взялась обитель неземная.Чуть слышно музыка плыла вокруг,И разносился мелодичный звукНапевной речи эллинской, сначалаНегромкой, но как только развязалаЯзык струя блаженная, гостямУдарив в голову, поднялся гам;Сильнее загремели инструменты —И вот диковинные позументыЗавес тяжелых, весь просторный зал,Что роскошью невиданной сиял,И Ламия в прекрасном облаченьеУже не повергают в изумленье.Спасительное, райское вино!Блаженством оделяешь ты одно.В зенит вознесся Вакх, воспламеняяОгнем глаза и щеки. Дверь резнаяРаскрылась – и невольники внеслиОт Флоры пышный дар – наряд земли:Цветов охапки из лесной долиныПереполняли яркие корзины,Сплетенные из прутьев золотых —Пирующим венки для прихотей любых.Какой венок для Ламии? Какой —Для Ликия? Каким мудрец седойУвенчан будет? Папоротник с ивойПусть отеняют взор ее тоскливый;Пусть лозы Вакха юноша возьмет —Он в них забвенье страхов обретет;Над лысым лбом философа колючийЧертополох пускай с крапивой жгучейЧинят раздоры. От прикосновеньяХолодной философии – виденьяВолшебные не распадутся ль в прах?Дивились радуге на небесахКогда-то все, а ныне – что нам в ней,Разложенной на тысячу частей?Подрезал разум ангела крыла,Над тайнами линейка верх взяла,Не стало гномов в копи заповедной —И тенью Ламия растаяла бесследной.Вот, сидя с ней в возглавии стола,Счастливый Ликий от ее челаГлаз не отводит, но, оцепененьеЛюбви стряхнув, он через стол в смущеньиУкрадкой посмотрел: там хмурый ликК ним обратил морщинистый старик.Хотел он кубок, полный до краев,Поднять за мудреца, но столь суровБыл взгляд учителя неблагосклонный,На юную невесту устремленный,Что, трепеща, поникла та без сил.В тревоге Ликий за руку схватилСвою невесту. Холодом могилыЕму на миг оледенило жилы,Потом жестокий жар вонзился в грудь…«О Ламия, ответь же что-нибудь!Испугана ты – чем? Тебе знаком он?»Забыв про все, не слыша гвалт и гомон,В глаза он впился, смотрит: как чужая,Глядит она, глядит не узнавая,По-прежнему недвижна и бледна —Как будто колдовством поражена.Вскричал он: «Ламия!» В ответ – молчанье.Заслышав крик неистовый, собраньеПритихло; смолк величественный лад.Еще звучала лютня невпопад,Но мирт в венках увял – и постепенноБезмолвье воцарилось. Запах тленаПо зале пробежал – и все вокругСмертельную тоску почувствовали вдруг.Он снова: «Ламия!» в порыве диком —Отозвалось лишь эхо слабым вскриком.«Сгинь, мерзкий сон!» – он возопил в слезах.Вгляделся вновь: не бьется на вискахЛазурной нитью жилка; краски нежнойНа коже щек не видно белоснежной;Запали глубоко глаза в глазницы;Застыли, как у мертвой, острые ресницы.«Прочь, ты – жестокосердый! Прочь, палач!Скрой лживые глаза, скорее спрячь!Иль кара справедливая богов,Невидимо вступающих под кров,Пронзит тебя внезапной слепотой,Оставит в корчах совести больной, —За то, что ты, бесчестный и презренный,Гордыней нечестивой, дерзновеннойМогущество благое попирал,Обманом изощренным оскорблял.Коринфяне! Взгляните на злодея:Под веками, безумьем адским рдея,Взор демона горит… И нет укрытьяЛюбви моей… Коринфяне, взгляните!»«Глупец!» – с презрением софист изрекОхрипшим голосом – и, словно рокСвершился неизбежный, с жалким стономПал Ликий перед призраком склоненным.«Глупец! – вновь Аполлоний произнес,Глаз не спуская с Ламии. – От грозИ бедствий жизни я тебя спасалЗатем ли, чтоб змеи ты жертвой стал?»При слове том у Ламии несчастнойДух захватило: беспощадно-властныйРазил ее, как пикой, острый взор.Рукою слабой смертный приговорМолила не произносить – напрасно!Софист суровый с ясностью ужасной«Змея!» воскликнул громко… В этот мигПослышался сердца пронзивший крик —И Ламия исчезла… УпоеньеУшло от Ликия, и в то ж мгновеньеУгасла жизнь… Друзьями окружен,Простерт на ложе без движенья он:И обернули тело в свадебный хитон.

Ш. Бодлер

Вампир

В мою больную грудь онаВошла, как острый нож, блистая,Пуста, прекрасна и сильна,Как демонов безумных стая.Она в альков послушный свойМой бедный разум превратила;Меня, как цепью роковой,Сковала с ней слепая сила.И как к игре игрок упорныйИль горький пьяница к вину,Как черви к падали тлетворной,Я к ней, навек проклятой, льну.Я стал молить: «Лишь ты мне можешьВернуть свободу, острый меч;Ты, вероломный яд, поможешьМое бессилие пресечь!»Но оба дружно: «Будь покоен! —С презреньем отвечали мне. —Ты сам свободы недостоин,Ты раб по собственной вине!Когда от страшного кумираМы разум твой освободим,Ты жизнь в холодный труп вампираВдохнешь лобзанием своим!»

Метаморфозы вампира

Красавица, чей рот подобен землянике,Как на огне змея, виясь, являла в ликеСтрасть, лившую слова, чей мускус чаровал(А между тем корсет ей грудь формировал):«Мой нежен поцелуй, отдай мне справедливость!В постели потерять умею я стыдливость.На торжествующей груди моей старикСмеется, как дитя, омолодившись вмиг.А тот, кому открыть я наготу готова,Увидит и луну, и солнце без покрова.Ученый милый мой, могу я страсть внушить,Чтобы тебя в моих объятиях душить;И ты благословишь свою земную долю,Когда я грудь мою тебе кусать позволю;За несколько таких неистовых минутБлаженству ангелы погибель предпочтут».Мозг из моих костей сосала чаровница,Как будто бы постель – уютная гробница;И потянулся я к любимой, но со мнойЛежал раздувшийся бурдюк, в котором гной;Я в ужасе закрыл глаза и содрогнулся,Когда же я потом в отчаянье очнулся,Увидел я: исчез могучий манекен,Который кровь мою тайком сосал из вен;Полураспавшийся скелет со мною рядом,Как флюгер, скрежетал, пренебрегая взглядом,Как вывеска в ночи, которая скрипитНа ржавой жердочке, а мир во мраке спит.

К. Случевский

Не храни ты ни бронзы, ни книг,Ничего, что из прошлого ценно,Все, поверь мне, возьмет старьевщик,Все пойдет по рукам – несомненно.Те почтенные люди прошли,Что касались былого со страхом,Те, что письма отцов берегли,Не пускали их памятей прахом.Где старинные эти дома —С их седыми как лунь стариками?Деды где? Где их опыт ума,Где слова их – не шутки словами?Весь источен сердец наших мир!В чем желать, в чем искать обновленья?И жиреет могильный вампирУрожаем годов оскуденья…

М. Кузмин

Из книги «Форель разбивает лед»

Второй удар

Кони бьются, храпят в испуге,Синей лентой обвиты дуги,Волки, снег, бубенцы, пальба!Что до страшной, как ночь, расплаты?Разве дрогнут твои Карпаты?В старом роге застынет мед?Полость треплется, диво-птица;Визг полозьев – «гайда, Марица!»Стоп… бежит с фонарем гайдук…Вот какое твое домовье:Свет мадонны у изголовьяИ подкова хранит порог,Галереи, сугроб на крыше,За шпалерой скребутся мыши,Чепраки, кружева, ковры!Тяжело от парадных спален!А в камин целый лес навален,Словно ладан, шипит смола…Отчего ж твои губы желты?Сам не знаешь, на что пошел ты?Тут о шутках, дружок, забудь!Не богемских лесов вампиром —Смертным братом пред целым миромТы назвался, так будь же брат!А законы у нас в остроге,Ах, привольны они и строги:Кровь за кровь, за любовь любовь.Мы берем и даем по чести,Нам не надо кровавой мести:От зарока развяжет Бог,Сам себя осуждает Каин…Побледнел молодой хозяин,Резанул по ладони вкось…Тихо капает кровь в стаканы:Знак обмена и знак охраны…На конюшню ведут коней…

Шестой удар

(Баллада)

Ушел моряк, румян и рус,За дальние моря.Идут года, седеет ус,Не ждет его семья.Уж бабушка за упокойМолилась каждый год,А у невесты молодойНа сердце тяжкий лед.Давно убрали со стола,Собака гложет кость, —Завыла, морду подняла…А на пороге гость.Стоит моряк, лет сорока.– Кто тут хозяин? Эй!Привез я весть издалекаДля мисстрис Анны Рэй.– Какие вести скажешь нам?Жених погиб давно! —Он засучил рукав, а тамРодимое пятно.– Я Эрвин Грин. Прошу встречать! —Без чувств невеста – хлоп…Отец заплакал, плачет мать,Целует сына в лоб.Везде звонят колокола«Динг-донг» среди равнин,Венчаться Анна Рэй пошла,А с нею Эрвин Грин.С волынками проводят их,Оставили вдвоем.Она: – Хочу тебя, жених,Спросить я вот о чем:Объездил много ты сторон,Пока жила одной, —Не позабыл ли ты законСвоей страны родной?Я видела: не чтишь святынь,Колен не преклонял,Не отвечаешь ты «аминь»,Когда поют хорал,В святой воде не мочишь рук,Садишься без креста, —Уж не отвергся ли ты, друг,Спасителя Христа?– Ложись спокойно, Анна Рэй,И вздора не мели!Знать, не видала ты людейИз северной земли.Там светит всем зеленый светНа небе, на земле,Из-под воды выходит цвет,Как сердце на стебле,И все ясней для смелых душЗамерзшая звезда…А твой ли я жених и муж,Смотри, смотри сюда! —Она глядит и так и сяк, —В себя ей не прийти…Сорокалетний где моряк,С которым жизнь вести?И благороден, и высок,Морщин не отыскать,Ресницы, брови и висок, —Ну, глаз не оторвать!Румянец нежный заиграл,Зарделася щека, —Таким никто ведь не видалИ в детстве моряка.И волос тонок, словно лен,И губы горячей,Чудесной силой наделенЗеленый блеск очей…И вспомнилось, как много лет…Тут… в замке… на горе…Скончался юный баронетНа утренней заре.Цветочком в гробе он лежал,И убивалась мать,А голос Аннушке шептал:«С таким бы вот поспать!»И легкий треск, и синий звон,И огоньки кругом,Зеленый и холодный сонОкутал спящий дом.Она горит и слезы льет,Молиться ей невмочь.А он стоит, ответа ждет…Звенит тихонько ночь…– Быть может, душу я гублю,Ты, может, – сатана:Но я таким тебя люблю,Твоя на смерть жена!

А. Блок

Из цикла «Черная кровь»

Я ее победил, наконец!Я завлек ее в мой дворец!Три свечи в бесконечной дали.Мы в тяжелых коврах, в пыли.И под смуглым огнем трех свечСмуглый бархат открытых плеч,Буря спутанных кос, тусклый глаз,На кольце – померкший алмаз,И обугленный рот в кровиЕще просит пыток любви…А в провале глухих оконСмутный шелест многих знамен,Звон, и трубы, и конский топ,И качается тяжкий гроб.– О, любимый, мы не одни!О, несчастный, гаси огни!..– Отгони непонятный страх —Это кровь прошумела в ушах.Близок вой похоронных труб,Смутен вздох охладевших губ:– Мой красавец, позор мой, бич…Ночь бросает свой мглистый клич,Гаснут свечи, глаза, слова…– Ты мертва, наконец, мертва!Знаю, выпил я кровь твою…Я кладу тебя в гроб и пою, —Мглистой ночью о нежной веснеБудет петь твоя кровь во мне!

Красногубый вурдалак и прочая нечисть и нежить

И. В. Гёте

Рыбак

Бежит волна, шумит волна!Задумчив, над рекойСидит рыбак; душа полнаПрохладной тишиной.Сидит он час, сидит другой;Вдруг шум в волнах притих…И влажною всплыла главойКрасавица из них.Глядит она, поет она:«Зачем ты мой народМанишь, влечешь с родного днаВ кипучий жар из вод?Ах! если б знал, как рыбкой житьПривольно в глубине,Не стал бы ты себя томитьНа знойной вышине.Не часто ль солнце образ свойКупает в лоне вод?Не свежей ли горит красойЕго из них исход?Не с ними ли свод неба слитПрохладно-голубой?Не в лоно ль их тебя манитИ лик твой молодой?»Бежит волна, шумит волна…На берег вал плеснул!В нем вся душа тоски полна,Как будто друг шепнул!Она поет, она манит —Знать, час его настал!К нему она, он к ней бежит…И след навек пропал.

Лесной царь

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?Ездок запоздалый, с ним сын молодой.К отцу, весь издрогнув, малютка приник;Обняв, его держит и греет старик.«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:Он в темной короне, с густой бородой». —«О нет, то белеет туман над водой».«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;Веселого много в моей стороне:Цветы бирюзовы, жемчужны струи;Из золота слиты чертоги мои».«Родимый, лесной царь со мной говорит:Он золото, перлы и радость сулит». —«О нет, мой младенец, ослышался ты:То ветер, проснувшись, колыхнул листы».«Ко мне, мой младенец; в дуброве моейУзнаешь прекрасных моих дочерей:При месяце будут играть и летать,Играя, летая, тебя усыплять».«Родимый, лесной царь созвал дочерей:Мне, вижу, кивают из темных ветвей». —«О нет, все спокойно в ночной глубине:То ветлы седые стоят в стороне».«Дитя, я пленился твоей красотой:Неволей иль волей, а будешь ты мой». —«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».Ездок оробелый не скачет, летит;Младенец тоскует, младенец кричит;Ездок погоняет, ездок доскакал…В руках его мертвый младенец лежал.