Стихи обо всем

Воденников Дмитрий

7.

Вот и мне безразлично… Ни с женским душным пупком,ни с мужским безобразьем, ни с пишущим человеком,ни с собакой (ударишь ее, а она – уже лижет, любя)…– Я хочу быть солнцем косым и прохладным ветром,и цветком – распускающимся без меня.

8.

Потому что не надо «достроить», а надо разрушить себя,перейти мал-помалу в осознанный блеск и пробел —растрепавшейся буквой на кончике языка,чтобы то, что ты хочешь сказать, ни один повторить не хотел.

9.

Ты сегодня себе обещал: в этот год и на несколько лет(сколько есть их) вперед, – улыбающийся и безоружный,я смотрел и буду смотреть в равнодушный трепещущий

свет,ни круглей, ни румяней которого нет – и не нужно.

10.

Но тогда – отчего мне так жаль – что во тьму, потоптавшись, пойдет,недолюбленный мной,этот шелест и трепет и пыл:эта грубая женская жизнь, этот твердый мальчишеский рот,и скулящий комок темноты, что я на руки брать не любил…

11.

– Оттого, мой хороший, и жаль,что в конце бесконечного лета,(а сейчас я с тобой говорю – у кровати — из тьмы и огня),ты был круглым солнцем моим и моим беспощадным ветром,и единственным страшным цветком, раскрывавшимся – для меня.

«Куда ты, Жень, она же нас глотает…»

Евгению Ш., Соколову, Кукулину

и другим моим друзьям

Куда ты, Жень, она же нас глотает,как леденцы, но ей нельзя наесться.(Гляди, любовниками станем в животе.)Так много стало у меня пупков и сердца,что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.Я так умею воздухом дышать,как уж никто из них дышать не может.Ты это прочитай, как водится, прохожий,у самого себя на шарфе прочитай.Когда ж меня в моем пальто положат —вот будет рай, подкладочный мой рай.Я не хочу, чтоб от меня осталоськаких-то триста грамм весенней пыли.Так для чего друзья меня хвалили,а улица Стромынкой называлась?Из-за того, что сам их пылью мог дышать,а после на ходу сырые цацки рвать —ботинкам розовым и тем со мною тесно.Я бил, я лгал, я сам себя любил(с детсада жил в крови ужасный синий пыл),но даже здесь мне больше нету места.Я не хочу в Сокольниках лежать.Где пустоцветное мое гуляет детство,меня, как воробья в слюде, не отыскать.Но вот когда и впрямь я обветшаю —искусанный, цветной, – то кто же, кто жепосмеет быть, кем был и смею я?За этот ад – матерчатый, подкожный, —хоть кто-нибудь из вас – прости, прости меня.

Единственное стихотворение 2005 года

О, эта мука детских фотографийлюдей, которых мы любили или любим(все эти уши, ёжики и лбы),она не в том, что все они – жемчужны,не в том она, что мы им – не нужны,а в том, что мы про них уже все знаем,а им не видно – собственной судьбы.

Ну, вот я и вернулся сюда – в тридесятую эту весну,в тридцатисемилетнюю пыль, в лопоухие столбики счастья…– Я хотел рассказать тебе там,а теперь расскажу тебе тут,про двух мальчиков, двух медвежат, про двух девочек, Рому и Настю…Всех прекрасных, сопливых, больных, безработных, нездешних, не наших,я собрал на апрельском, на майском своем корабле —бедный мальчик в крапиве (с мечом деревянным)+ Света, и Саша,бурундук сумасшедший и девочка на колесе…Только не было сил у меня быть огромной дощатой скворешнейи тянуть соловьиный кадык в лопушнях золотых неудач…– Это кто ж, интересно, у настут такой неземной и нездешний?– Это я, это я тут у вас – весь такой неземной и нездешний,потетешкай меня, послюни, ткни мне в пузо цветной карандаш.Потому что я тоже смотрю из своей лопоухой веснына ужасную взрослую жизнь – и никак не могу наглядеться:сколько разных, прекрасных, родных —я когда-то любил и забыл,в 21 столетье своем, в ненасытном твоем королевстве.…Бурундук малахольный помрёт, мы схороним его на углуна медвежьем июньском углу, где сцепились малина с крапивой…– Я вернулся сюда посмотреть(потому что потом не смогу)на корабль, на двух медвежат, на двух мальчиков – Олю и Диму.

Черновик

потому

что стихи не растут как приличные дети,а прорастают ночью, между ног,и только раз рождаются в столетьепоэт-дурак, поэт-отец, поэт-цветок.

1.

Да, вот именно так (а никак по-другому)ушла расплевавшись со всеми моя затяжная весна,и пришла – наконец-то – моя долгожданная зрелость.Только что ж ты так билось вчера, мой сытое хитрое сердце,только что ж ты так билось, как будто свихнулось с ума?…Я стою на апрельской горе – в крепкосшитом военном пальто,у меня есть четыре жизни (в запасе), у меня есть письмо от тебя:«Здравствуй, – пишешь мне ты, – я серьезно больна,И у меня нет жизни в запасе. Завтра у меня химиотерапия.Однако я постараюсь выжить, я буду бороться.Ты же – постарайся быть счастлив.Живи, по возможности радостно.И ничего не бойся». – Ну вот я и стараюсь.

2.

Ну так вот и старайся – вспотевший, воскресший, больнойзаписать эту линию жизни на рваной бумаге(электронной, древесной, зеленой, небесной, любой)и за это я буду тебе – как и все – благодарен.Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —…вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет нёсший возле меня свою добровольную гауптвахту,с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,отвечавший —«нет, я счастливый»…

3.

Эти люди стоят у меня в голове,кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,кто по маковку в смерти, кто в победе своей — без следа.Эти люди не скоро оставят меня навсегда.Ну а тех, кто профукал свою основную житейскую битвукто остался в Израиле, в Латвии, в Польше, в полях под Москвой,мы их тоже возьмем – как расcтрелянную голубикуна ладонях, на солнечных брюках и юбках, — с собой.

4.

…Мы стоим на апрельской горе – в крепкосшитых дурацких пальто,Оля, Настя и Рома, и Петя и Саша, и хрен знает кто:с ноутбуком, с мобильным, в березовой роще, небесным столбом,с запрокинутым к небу прозрачным любимым лицом(потому что все люди – с любимыми лицами — в небо столбы).Я вас всех научу – говорить с воробьиной горы.

5.

– Здравствуйте, – скажет один. — Я единственный в этой странезащищавший поэзию от унижения,наконец-то готов подписаться под тем, в чём меня упрекали:– Да, это всё не стихи,это мой живой, столько-то-летний голос,обещавший женщине, которую я любил, сделать ее бессмертной,а не сумевший сделать ее даже мало-мальски счастливой…– Здравствуйте, – скажет второй, — если когда-нибудь в дымный апрельвыпив полбутылки мартини (или чего вы там пьете?)вы вдруг вспомните обо мне, затосковав о своей несбывшейся жизни, —НЕ СМЕЙТЕ ОТКРЫВАТЬ МОИ КНИГИ,НЕ СМЕЙТЕ ВОСКРЕШАТЬ МОЙ РАССЫПАННЫЙ ГОЛОС,НЕ НАДО БУДОРАЖИТЬ МОЙ ПРАХ.– Потому что я любил вас гораздо больше, чем вы меня, – скажет четвертый, —да и нужны вы мне были, гораздо больше, чем я был вам нужен,и поэтому я не буду вырывать у вас палочку победителя.(да и какой из меня теперь победитель?).

6.

…Однако,так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую всё-таки я,то всё что останется мне – это выйти вперед,наклониться к людям (ближе других) и сказать:– Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые…Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.Так что постарайтесь жить – по возможности — радостно,будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,но и этого тоже не бойтесь).