Стихи в переводе Сергея Торопцева

Бо Ли

754 г.

Подношу Фу Аю, глядя на снег над широкой, как море, рекой Хуай

Над У нависла снега пелена, Летящая с туманного Бохая [391] , В узорах ветви, словно вновь весна, В снегу прибрежном луч луны сверкает, Все кружится и вьется без конца, Как будто тысячи цветов раскрылись, Трава волшбы — на лестницах дворца, Припорошенных яшмовою пылью [392] . И прямо от Шаньчжунского ручья [393] О друге дума в Лянъюань [394] несется. Спой песню Ин [395] , что посылаю я, — И песня в моем сердце отзовется.

391

Бохай:залив

у северного побережья Китая

392

Яшмовая пыль:легендарная пища святых небожителей, в поэзии также — метоним снега.

393

Река в районе горы Гуйцзи, здесь — метоним территории Юэ, а также намек на историю Ван Цзыю, который снежной ночью, хмельной, вдруг вспомнил о друге, который жил достаточно далеко — у Шаньского ручья (совр. пров. Чжэцзян), сел в лодку и стремительно поплыл к другу, но, не доехав, повернул назад, потому что, как он сам объяснил, «меня повело вдохновение, а оно прошло».

394

Место к югу от совр. г. Шанцю в пров. Хэнань.

395

Ин: столица княжества Чу периода Чуньцю (770–476 гг. до н. э.) и Чжаньго (403–221 гг. до н. э.) на территории совр. пров. Хубэй; в оде «Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос» рассказывается о певце, который пел простенькую песенку о деревенском жителе из местности Ба (этим названием до сих пор в просторечии именуют провинцию Сычуань) и слушатели охотно подтягивали, а когда он запел эстетически более сложные песни, в толпе не нашлось никого, кто бы воспринял их.

746 г.

Посылаю У, горному старцу, к ручью Наслаждения луной

Как Высокоморальный господин [398] , Что некогда на бреге Цзюн [399] живал, Все дни у Врат оленьих проводил, А в городе и вовсе не бывал, Вы ясной наслаждаетесь луной, Ловя мгновенье гаснущих лучей, И вознеслись до высоты такой, Что Вас сравню с людьми ушедших дней. На сем челе очей прекрасен свет, И в облаках подобных не найдем. Вот час прощанья с миром подойдет — К Чисун-цзы [400] мы отправимся вдвоем.

398

В летописи «Хоу Хань шу» рассказывается о некоем Пан Дэ-гуне (значащее имя: Высокоморальный господин)из Сянъяна (совр. пров. Хубэй), который жил вдали от города на склоне горы Лумэнь ( Оленьи врата) и никогда не заявлялся в город, а затем с женой и детьми ушел в горы Лумэнь собирать лекарственные травы и не вернулся.

399

Озеро, местонахождение которого не установлено; комментаторы высказывают предположение, что оно находится в провинции Хубэй.

400

Один из бессмертных святых даоского пантеона.

727 г.

Подношу вино, прощаясь в Гуанлине

За вазу дали мне вино на диво, Но возвращаться надо все равно. Коней стреножим под плакучей ивой И у обочины допьем вино. Над морем встали горы голубые, За краем неба — бирюза воды… Простимся, возбужденные, хмельные, Хотя и нет в том никакой нужды.

726 г.

Ночью подплываю к беседке Чжэнлу

Влечет река к Янчжоу наши лодки, Светла в ночи беседка у реки. Цветы в горах что щечки у красотки [403] , Рыбачьи огоньки что светляки.

726 г.

Это было весной, а осенью Ли Бо вернулся в эти места, куда его так тянуло. Но холодный, совсем не весенний ветер прохватил его, и сил хватило добраться только до монастыря Великого просветления к северо-западу от Янчжоу. Монахи заботливо отпоили и откормили поэта, и когда он немного пришел в себя, услышал шуршание пожелтевших листьев, спадающих с замерших в неподвижной ночи веток. На полнеба выкатилось колесо луны! Оказывается, время уже подошло к празднику Середины осени, когда по всему Китаю на всех склонах расстилались циновки, откупоривались жбаны, и желтые лепестки мелких диких хризантем сыпались в пахучие вина, добавляя им аромата. Ну, как же в этот миг не вспомнить далеких друзей, милую сердцу Крутобровую гору отчего края, над которой взошла та же самая луна, какую он видит сейчас в здешнем небе! Ли Бо вышел во двор, слегка пошатываясь от слабости, добрался до деревянного ложа вокруг колодца и присел на краешек. На земле у ног распласталось пятно луны, и чем дольше он вглядывался в него помутневшими от слез глазами, тем отчетливей виделся ему засыпанный листьями монастырский двор, но не здесь, а в отчем краю — тот монастырь в горах Куан, где мальчиком он учился, назывался так же, как и этот, внутренним взором поэт видел усадьбу Лунси у горы Тяньбао в Мяньчжоу и маленький прудик, в котором они с сестрой Юэюань мыли черные от туши кисти после занятий.

403

Красотки танского времени были ярко накрашены киноварными румянами.

Грезы тихой ночи

Пятно луны светло легло у ложа — Иль это иней осени, быть может? Взгляну наверх — там ясная луна, А вниз — и мнится край, где юность прожил.

726

г.

Посылаю в Шу Призванному Чжао Жую то,

что написал, заболев в Хуайнань

Я занесен сюда попутным ветром, Как тучка сирая, как гость чужой. Успех на службе мне еще неведом, А время бег не прерывает свой. Благие помыслы мои увяли, Недуг телесный сокращает дни. Мой вещий циньв сундук, как рухлядь, свален, Мой острый меч свисает со стены. Как чуский узник, как Чжуан-вельможа [407] , Пою родные песни в трудный час. Вернуться странник в дальний дом не может, Крутые горы разделяют нас. Проснусь — и вспоминаю Сянжу с цинем, Засну — и вижу дом, где жил Цзыюнь [408] . Не тянет к странствиям меня отныне, Настала осень, я уже не юн. Покой сосновых рощ тревожит ветер, Лакуны трав вдруг открывает он. Давно я друга старого не видел, Так кто теперь войдет в мой темный сон? Лети с письмом на запад гусь [409] высоко — Не беспокойтесь обо мне, далеком.

407

Персонажи древних историй о людях на чужбине, вспоминающих родные края.

408

Жившие в древности в Шу поэт Сыма Сянжу и философ Ян Сюн.

409

Гусь: в классической поэзии — образ вестника, символ письма.

726 г.

Ли Бо пробыл в монастыре довольно долго. Он любил эти тихие горные монастыри, вписанные в окружающую нетронутость, они давали внутреннюю подпитку, отвечали на многие мучающие вопросы, и как далеко не всегда нужно было задавать эти вопросы вслух, так и ответы чаще сами возникали спонтанно в расслабляющемся сознании.

Ранними утрами он, обойдя позолоченный шест посреди двора, именуемый Яшмовым древом, поднимался на украшенную яшмовыми блестками девятиэтажную пагоду Силин — вплоть до самой верхушки, до квадратного деревянного навершия с метелочками из красных шелковых шнуров, которое словно витало в прозрачном воздухе. Мистически этот подъем воспринимался как восхождение от вещного мира — к миру, отбросившему сковывающие внешние формы. Платаны и катальпы внизу замерли, обволокнутые сединой росы, а мелкие мандаринчики и огромные шары пампельмусов, что тут зовут « юцзы», обтягивала пленка прозрачного инея, как будто напоминая, что пора из зеленых становится желтыми и оранжевыми.

Душа словно впитывала Изначальные частицы, Первоэфир, у подножия гор замутненный человеческой суетой, и прояснялась, очищалась. Ему казалось, что он поднимается последовательно на каждый из трех слоев буддийского Неба, отбрасывая желания, страсти и обретая глубинную невозмутимость, внутреннее зрение настолько обостряется, что он может различить каждый волосок в белом пучке, растущем между бровями Будды, а через него распахивается весь мир, дотоле спрятанный в тумане полузнания.

Осенним днем поднимась на пагоду Силин в Янчжоу

Вонзившись в неотмеренную синь, С высот мне открывая даль за далью, Первоэфир заоблачный пронзив, За туч она скрывается вуалью, Весь мир предметный растворен в Ничто, И нет страстей за балкой расписною. Тень на воду отброшена шестом, Слепят каменья, откликаясь зною, Птиц под шатром зашевелился ряд, И капитель зарею золотится. Из дальних странствий возвратился взгляд — Душа теперь за парусом стремится. Катальпы — в белых капельках росы, Желтеют юцзыв утреннем тумане… Тот, кто узрит здесь Яшмовы власы, — Рассеет мрак блужданий и исканий.

726 г.

Он все-таки поехал в Янчжоу, а оттуда долго возвращался на юг в заветный край Юэ. Ли Бо нанял небольшую, но крытую, с полукруглым, покрытым влагонепроницаемым черным лаком лодку, под которым можно было укрыться от непогоды и провести ночь на бамбуковых лежаках, пока старик-лодочник, что-тихонько напевая, толкал и толкал длинным шестом лодку мимо Сучжоу, и Ли Бо вспомнил красавицу Сиши [410] , стоя на полуразрушенной террасе Гусу, где сластолюбивый правитель древнего царства У закатывал пиры в честь своей возлюбленной наложницы.

410

Знаменитая красавица 5 в. до н. э. (период Чжаньго), жившая у горы Чжуло в царстве Юэ (совр. уезд Чжуцзи пров. Чжэцзян), именно о ней говорит поговорка, что она «улыбкой может царство покорить»; Гоу-цзянь, властитель Чу, с тайным умыслом преподнес ее сластолюбивому Фу-ча, властителю царства У, и тот, построив для Сиши на горе Линъян (Утес души) близ Сучжоу дворец Гуаньва («Куколка в павильоне»; его руины сохранились до сих пор), погряз в развлечениях с красавицей, а коварный Гоу-цзянь тем временем захватил его владения, и Сиши вслед за правителем У уплыла к «Пяти озерам» (то есть в неизвестность).

С террасы Гусу смотрю на руины

В руинах сад, дворец… Но в тополях — весна, Поют, чилим срывая, девы спозаранку, Лишь над рекою неизменная луна Глядит на них, как прежде на пиры У-вана.

748 г.

При этом он написал довольно странное стихотворение, для которого знаменитая красавица оказалась лишь поводом, представленная как невольное орудие коварных планов печально известного в китайской истории Гоу-цзяня, замыслившего переключить внимание Фу-ча, властителя царства У, с государственных дел на прелести девы. В результате Гоу-цзянь прибавил к своему царству Юэ земли У. Впрочем, в дальнейшем все они были поглощены могущественным Чу.