Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
Шрифт:
Онаний Ильич полез в пакет и двумя пальцами вытащил шарик. Поднял его над головой.
— Вот он, — сказал Онаний Ильич. — Скромный шарик Арсентьева. В пакете их ровно двадцать!
И все опять похлопали.
Митя стоял посередине моста. Под мышкой, завернутый в газету, торчал «Синдром». В другой руке он держал пакет шариков. Народу вокруг немного было. Летом Москва пустынная.
По мосту проехал цементовоз. У перил, согнувшись, стоял рыбак
— Балуешься? — спросил рыбак мрачно.
— Чево? — не понял Митя.
— Через плечо, — ответил рыбак мрачно. — Это не помойка.
— Чево? — опять не понял Митя.
— Речка, говорю, не помойка, — сказал рыбак еще мрачнее. — Вся рыба от вас передохла.
— Иди ты знаешь куда… — сказал Митя вяло.
— Это ты иди, — сказал рыбак. — Туда.
— Ладно, — вдруг покладисто сказал Митя.
Поднял «Синдром». И действительно пошел.
— Готово? — спросили.
— Ага, — ответили.
— Давай, — сказали.
В огромной комнате — с большой балконной дверью, выходящей в сад, — было полутемно уже. А может быть, это так казалось — от старого пианино с латунными подсвечниками, от резного ли буфета, уставленного закусками, от старомодной ли висячей люстры со стеклярусом — только в комнате сумеречно было. Таинственно. Да еще громадная картина в золоченой раме, изображающая человека в лосинах и мундире на боевом коне среди взрывов. За окном огромным, за балконом вечер еще не начинался.
— Пускаю, — сказала Катя, Митина дочь.
Народу в комнате было немного. Гости еще только начали собираться.
Трое Катиных одноклассников сиротливо сидели у стены, одинаково закинув ногу за ногу.
Юлия Павловна — Митина теща — в большом кружевном жабо с брошью сидела у себя в углу в покойных, правда, продранных уже вольтеровских креслах, и давний ее поклонник — Серафим Лампадов, гордый сухой старик, — привычно сидел рядом. Выглядел он тоже празднично — в синей «бабочке» в мелкий белый горошек.
Васенька — Митин сослуживец — маялся на стуле, возле бутербродов. Света — Митина жена — сидела посередине комнаты на низком пуфике, прикрыв глаза. Катя возилась с чем-то, стоящим на крышке пианино.
— Ну что ты тянешь? — спросила Светлана.
— С непривычки. Рука дрожит.
— Чего дрожит? — поинтересовалась старушка.
— Пустое, — сказал Лампадов.
— Готово, — сказала Катя.
Все
— …Эта пластинка… — раздаюсь вдруг, — …познакомит вас с тем, что такое стереофония, и поможет наладить аппаратуру…
Опять мгновение было тихо, и все в комнате сидели тоже очень тихо и неподвижно, уставившись в пространство. Вдруг музыка грянула, отчаянно, бравурно, — с разных сторон обрушились скрипки, медяшки труб, тарелки звенели празднично, барабан торжественно ухал.
— Вот это да! — наконец выдохнула Света.
— Забалдеть, — сказала Катя, застывшая как истукан. — Царский подарок.
— Кому? — поинтересовалась старушка.
— Вероятно, Димитрию Петровичу, — пояснил Лампадов.
Скрипки возносились под небеса и падали в пропасть.
— Вы слышите ложечки? — спросила Света.
— Какие ложечки? — не сообразил Васенька.
— Там. В оркестре, — пояснила Света.
Действительно, бились в трепете ложечки.
— Что, собственно, дают? — наконец сказала бабка, натруженно прислушиваясь.
— А-а? — спросила Катя, приложив ладонь к уху.
— Бабушку интересует, вероятно, что играют? — прокричал Лампадов.
— Щедрин — Бизе, — проорала в ответ Катя, — «Кармен».
— Все-таки это довольно нахально, — вдруг сказала бабка. — Щедрин — Бизе…
— Чего? — не расслышала сквозь оркестр Катя.
— Бабушка удивляется, почему Щедрин — Бизе?.. — проорал Лампадов, и жилы на шее у него вздулись. — Почему не просто Бизе?..
— А Бах — Бузони? — проорала в ответ Катя.
— Что вы разорались? — недовольно сказала Света. — И сделайте все-таки потише. Это невозможно.
Катя сделала потише.
— Бузони-музони… — вдруг неожиданно сказал Васенька, — а Мити все нету…
И покраснел.
На столе — модель «Синдрома».
— Поразительная вещь, — сказал Митя пожилой женщине. — Уникальная.
Она сидела в середине темной комнаты, от пола до потолка забитой какими-то поблескивающими экспонатами. Громоздились разломанные пианолы, книги, опять медяшки оркестрантов, — а вверху очень яркая горит электрическая лампочка.
Митя неподалеку с оберточными газетами в руках.
— И вы говорите, что хотите передать это в дар музею?
— Хочу передать, — сказал Митя твердо. — В дар.
— Безвозмездно, говорите?
— Абсолютно безвозмездно, — подтвердил Митя. — Я в принципе против частных коллекций. А вы?
— Да, пожалуй…
— Я не сравниваю, конечно, — но вы могли бы хранить дома подлинного Леонардо?
— Нет. Не могла бы…
— Вот видите, — сказал Митя удовлетворенно. — Мы не варвары. Не гуммы.