Стихи

Жуков Геннадий

Был дом

Был дом, а в доме был день И день завершила ночь, И дом окутала лень — Затейливой музы дочь. И дом гудел до утра, И дым до рассвета Тянулся, словно дым костра… Как звать тебя, сестра? — И еле заметно Ты скажешь: звать меня — сестра… …И снова был день, И день завершился днем, И ночь оставила тень, И было легко вдвоем. Я обнял нежную грудь, И в облаке света Спросил — так, словно бы вчера: — Как звать тебя, сестра? И еле заметно ты скажешь: — Звать меня сестра… …Запомни этот дом — Тебя чужую, З апомни дом, где я

чужой Тебя целую. Запомни этот свет чужой, Чужое небо. Здесь ничего родного нет, И Бог здесь не был. Мир, где родными будут до утра Твои объятья, Где я люблю тебя, сестра, Как сорок братьев… …и снова был день И день завершился днем, И дом окутала тень Своим невесомым сном… Оставь же лучше в нем — На грани рассвета — Чуть слышный свет приоткрытых век! И еле заметно оставь мой дом, Елизавета, Уйди на час и уйди на век.

Речитатив для дудки

И была у Дон-Жуана шпага

И была у Дон-Жуана донна Анна

М. Цветаева

И была у мальчика дудка на шее, а в кармане — ложка, на цепочке — кружка, и была у мальчика подружка на шее — Анька — хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал — Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил… Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело — на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло, и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, а вокруг было сплошное горе, а вокруг было полно войны… Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора — обезъязычевший рот его — пугал, как свежая рана. И когда однажды ночью мальчик потянулся к Анне, и уже встретились губы и задрожали тонко, там — на телеэкране — в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топтались они у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла. А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он ткнулся губами в кружку, и было ему странно, когда вода ключевая сбежала по бороде. А мальчик достал из кармана верную свою ложку и влез в цветок своей ложкой — всяким там пчелам назло, — чтобы немножко позавтракать (немножко и понарошку), и было ему странно, когда по усам текло. Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну. И было ему странно Анну почувствовать вновь… Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку, Но музыку продолжать было странно, как продолжать любовь. Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана, Раскрылся, как свежая рана. И хлынула флейтой кровь.

Колокольня

Затевал ясный сокол нешуточный путь, А прилег ясный сокол в степи отдохнуть. А что б бес не попутал — расставил конвой: Колокольцы опутал белесой травой… Затевала девица недоброе зло, А украла девица одно лишь перо. Ночью темной, когда вся округа спала, Утащила девица перо из крыла. Ах, что за дело — Ни струны не зацепила, Колокольцев не задела… Нагадала карга, что живет у реки, Ей до гроба любовь да златые деньки. Сорок трав называла, трясла головой, Да шептала заклятье от кривды прямой. …Утащила перо, схоронилась во рву, К лепестку лепесток подбирала траву. Жабью волглую шкуру на камне толкла, Жгла над глиняной ступкой перо из крыла. Приворотное зелье — хмельное питье… Ворохнулось в округе зверье да жулье. Стлался запах тугой меж честными людьми, Одичалые кони на запах ползли. Спал крылатый юнец, в сновиденьях греша, А на запах тоскливый тянулась душа — Знать, не ведал юнец, Что уж до смерти пьян — Покатилась на запах душа, как стакан. А наутро сбежалась под церкву толпа — Стар да млад, кто проспался, а кто и не спал. В запрокинутых лицах — смятенье и страх, И стоит колокольня до неба в глазах. А поодаль на церкву глядит из окна До могилы любовь и до гроба жена… И на чистом столе, темным зельем дыша, Во хмелю да похмелье сияет душа… И взглянул на восход тот, кто думал взлететь, И огладил ладонью набатную медь. Стал на край, шаг шагнул — И расправил крыла… И скатилась душа как стакан со стола… Ах, что за дело — Ни струны

не зацепила, Колокольцев не задела…

Ювенильный сонет

В темной маленькой комнате, Где-то под самыми крышами, Свечи в старом фонарике, Песня почти что шепотом. Кто после нас придет потом — Где-нибудь, под афишами — Отыщет сонет мой маленький, Может, тогда вы вспомните, Что все течет, все старится — Снег, облепивший крыши, Головы безмятежные Белым украсит волосом. Но все же у нас останется, Только немножко тише, Словно старинный грустный сон, Сонет для полночи с голосом.

Окно

1. Ты помнишь, как это все было тогда? (Наливай…) Ты помнишь последний дежурный трамвай? Ты помнишь, на задней площадке ты плакал и пел? (а может, не пел и не плакал…) Ты просто смотрел, как она молода. Ей было пятнадцать (а это беда), Ей было пятнадцать, (но ты-то, старик, много старше…) Ты старше, ты паспорт вчера получил, Ты старше, ты старше и нет уже сил Вот так — без вины — целовать эти детские губы… Ты знаешь, что девочки этой не будет, а будет жена. (Но, впрочем, женою и будет она.) 2. Квартира должна быть над самою аркой, Чтоб фортыть ногами, когда вы пияны. Гитара должна быть убогой и жалкой — Хотя бы затем, чтобы ставить стаканы. Подруга должна быть красивою дурой — Хотя бы затем, чтобы в нужное время Она изменила вам с мальчиком Юрой, И сбросила с вас непосильное бремя. Диван должен быть, словно выпас бараний, Большой и утоптанный, чтоб помещаться Друзьям, что приперлись с народных гуляний С наивностью резвой твоих домочадцев. Но, главное — это должно быть окно, Окно, понимаешь, хотя бы одно… Окно, говорю я! Окно, окоем, Окно в неприкаянном доме твоем. 3. Пусть будет мало… Оконце в подвале… Лишь бы стояло в желтом бокале Солнце, и светом ярким и резким Солнце сияло мне сквозь занавески. Чтобы по улице длинной и долгой Вместе с прохожими шастали елки, И годовалые ели дремали, Мирно покоясь в объятьях детей. Чтоб постучали в окно и позвали, Крикнули: эй! Или должно быть на крышу окно, Чтобы по крыше скакать в кимоно, Чтобы валяться в чем мать родила, Чтобы под нами мела и мела Вьюга — внизу — у оконца в подвале, Там, где художники жизнь пировали, Там, где в коморке среди суеты Дочь моя спит, обнимая холсты… Чтобы на крыше подвала с рассвета — Вечное лето, жаркое лето, Чтобы смотреть, как резвятся актриски — «Музы на птичьих правах», без прописки, [2] Как вертихвостки — как две канарейки — Скачут весь день, поливаясь из лейки, Как предъявляют, вошедшие в раж, Господу задницы цвета «оранж». …или должно быть оконце в весну, Где бесконечно склоняет ко сну, Где и стараться случайно не буду — Дождь на веранде помоет посуду… Походя ветер полы подметет… Кто-то придет… Но, только не сюда — окно в окно — Где каждый день одно кино… 5. «…ты безумна, Изора, безумна и зла. Ты кому подарила свой перстень с отравой? И у стойки трактирной тихонько ждала: — Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой!..» [3] 6. «…но только не сюда, где вдавлен В кровать волной небытия, Цепляюсь я за профиль дальний, Уже забытый мной, где я Свой взгляд уже не отрываю От окон и входной двери. Любимая, я умираю. Приди, спаси и сохрани…» [4]

2

В. Ершов

3

А. Тарковский

4

В. Калашников