Стихи
Шрифт:
27 июня 1872
Брюссель
Июль
Бульвар Регента
Куртины амарантов вплоть да самых Колонн дворца Юпитера... Я знаю, Что это Ты к оттенкам этих мест Примешиваешь Синеву почти Сахары.
Затем, поскольку ель и роза солнца Здесь обрели пристанище свое, То вот и клетка вдовушки...
О сколько Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!
Былые страсти, тихие дома! Беседки той, что от любви с ума Сошла, затем цветник и полутьма Балкона невысокого Джульетты.
И в памяти всплывает Генриетта,
Зеленая скамья, где под гитару О рае грозовом поет ирландка. Потом в столовой гомон спозаранку, Возня детей и щебет клетки старой.
Вот герцога окно: в его сверканье Я вижу яд улиток и кругом Самшит, на солнце спящий.
А потом... Красиво как! Давай хранить молчанье.
Бульвар, где ни торговли, ни движенья, Беззвучный, весь комедия и драма, Собранье сцен, иных и тех же самых, Тобою восхищаюсь я в молчанье.
Альмея ли она? В голубизне начальной Цветком увядшим не осыпется ль печально Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье Таится города расцветшего дыханье?
Красиво как! О да, красиво... Но ведь это Для песни надо, что Корсарами пропета, И чтобы верили еще ночные маски В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.
Июль 1872
Праздник голода
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Уж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю. Динь-динь-динь, есть будем скалы, Воздух, уголь, металлы.
Голод, кружись! Приходи,
Голод великий! И на поля приведи
Яд повилики.
Ешьте Битых булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную пору.
Голод мой -- воздух черный,
Синь, что рвется на части, Все это -- рези в желудке,
Это -- мое несчастье.
Появилась листва, сверкая; Плоть плодов стала мягче ваты. Я на лоне полей собираю Фиалки и листья салата.
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Август 1872
x x x
Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я.
Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого.
Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона.
Прислушайся к вздохам И крикам в ночи Обвитых горохом Зеленых тычин.
Луной залитые, Средь дымки и снов Мелькают святые Минувших веков.
Вдали от калиток, Стогов и оград Пить тайный напиток Святые хотят.
Не праздничный это И не астральный Туман до рассвета Из ночи печальной.
И все же они Остаются, конечно, В тумане том грустном И побледневшем.
О замки, о семена времен! Недостатков кто не лишен?
О замки, о семена времен!
Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет
Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет.
Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет.
Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть.
Что же слово мое означает? Ускользает оно, улетает!
О замки, о семена времен!
Позор
Покуда нож в его Мозгах, в их липкой массе, С удара одного Все мысли не погасит,
(О, надо бы еще И нос ему и губы Отсечь! Пришел расчет! Живот вспороть ему бы!)
Да, надо! Ведь пока Мозг не пронзят клинками, Не отобьют бока, Кишки не бросят в пламя,
Ребенок, что всегда Помеха всем и бремя, Лгать будет без стыда И предавать все время;
Загадит все кругом, Как дикий кот... О боже! Когда умрет -- о нем Вы помолитесь все же.
* ОЗАРЕНИЯ *
После Потопа
Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь паутину.
О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже открывали глаза!
На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.
Кровь потекла -- и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках, где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко потекли.
Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.
В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур, рассматривали восхитительные картинки.
Хлопнула дверь -- и на площади деревушки ребенок взмахнул руками, ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен под сверкающим ливнем.
Мадам *** установила фортепьяно в Альпах. Шла месса, и шли церемонии первых причастий в соборах.
Караваны тронулись в путь. И Великолепный Отель был построен среди хаоса льдов и полярной ночи.
С тех пор Луна стала слышать, как плачут шакалы в тимьянных пустынях, и слышать эклоги в сабо, чье ворчанье разлетается в садах. Затем в фиолетовой роще сказала мне Эвхарис, что это -- весна.
Пруд, закипи! Пена, беги по мостам и над лесом! Черный покров и органы, молнии, гром, поднимитесь, гремите! Воды и грусть, поднимитесь и возвратите потопы!
Потому что с тех пор, как исчезли они,-- о скрывающиеся драгоценные камни, о раскрывшиеся цветы!
– - наступала скука. О Королева, Колдунья, которая раздувает горящие угли в сосуде из глины, никогда не захочет нам рассказать, что знает она и что нам неизвестно.
Детство
I
С желтою гривой и глазами черного цвета, без родных и двора, этот идол во много раз благородней, чем мексиканская или фламандская сказка; его владенья -- лазурь и дерзкая зелень -- простираются по берегам, что были названы свирепо звучащими именами греков, кельтов, славян.