Стихи

Крикливец Елена Владимировна

* * *

Захлопнулась входная дверь. И нет ни выхода, ни входа. И холодом ее потерь оплачена его свобода. Плывут кругами по воде осколки чашки на паркете… А завтра будет новый день, и будет «Здравствуйте…» соседям, и будет новый поясок на никому не нужном платье, в почтовом ящике листок опять напомнит о квартплате… И будет горькое «потом» в двухкомнатной уютной клетке. Качнулось солнце за окном тяжелым

яблоком на ветке.

* * *

В глухой тиши ноябрьских ночей дрожат слова, как воробьи на ветках, уставшие от пафосных речей, бессмысленных скандалов и наветов. Береза свой заржавевший пятак бросает вниз (пожалуй, не убудет), и познается поздний Пастернак светло и глубоко, «до самой сути». И хочется морозной чистоты, и белизны нетронутой, хрустящей, и мыслей, что понятны и просты, и чувства, что зовется настоящим… Но сколько душу к чуду ни готовь, заглядывая в призрачное завтра, а поздний снег, как поздняя любовь, виски прохожих серебрит внезапно.

* * *

Я ухожу из осени твоей, как в юности из дома уходила: в ней горечь почерневших тополей, скрипящих, будто мачты без ветрила. Так птицы вылетают из гнезда, поднявшись на крыло звенящей ранью. Там, в небесах, еще горит звезда, и тает на глазах, и душу ранит. Наверное, могла бы быть другой твоя ветрами порванная осень, но память тащит годы за собой, как женщина тяжелую авоську… Ноябрь замаячит вдалеке, пройдут дожди, и, если разобраться, моя рука лежит в его руке. Все остальное — смена декораций.

* * *

Случилось все невовремя и странно, и месяц гнул серебряную бровь, мигал фонарь, чернел фундамент храма, и были звезды, и была любовь. И был январь не по-январски теплым с невовремя пролившимся дождем, и плыл рассвет по запотевшим стеклам — случайный — тот, в котором мы вдвоем… Забыть его, как сумку на вокзале, как вещь в шкафу, когда давно мала. И встретить удивленными глазами и новый взгляд, и свет, и купола… Когда нельзя от прошлого укрыться и строгий месяц снова хмурит бровь, так горько перелистывать страницу, но храм стоит, а значит, есть Любовь.

* * *

На раскрытые глядя поля, уступать холодам не хотела: поздней осенью стынет земля под непрочной обновкою белой… Я бегу за теплом, но опять непослушно сбивается сердце. Оказалось, что мало догнать — нужно драться за право согреться. Капли пота стираю с лица… Нет! Пройти эту гонку красиво до финальной черты, до конца не хватает ни веры, ни силы. Я устала. Окончен забег. Пораженье без боли приемлю. И смотрю, как спускается снег на бесстыдно раскрытую землю.

* * *

Землю, словно малого ребенка, белым снегом укрывала ночь. Так же мама в белые пеленки бережно укутывала дочь, думая:

до слякотной погоды, до того, как побегут ручьи, ты успеешь сильной стать и гордой, я тебя успею научить… …На душе круги проталин черных. Нелегко отчаянье унять. Тихо окна шторами задерну и к тебе присяду на кровать. И пускай бегут ручьи в апреле, разрезая память, как ножи… Я скажу, что мы с тобой успели. Я скажу, что снег еще лежит. Я хочу своею детской ложью задержать нашествие весны. Пусть твой сон ничто не потревожит, не нарушит этой белизны.

* * *

Когда душа зовет упрямо в путь, а ноги прочь срываются с порога, ты просто задержись еще чуть-чуть на грани между домом и дорогой. И, глядя на встающую зарю, которая туман развеет серый, от всех невзгод тебя заговорю на грани суеверия и веры. Судьба моя всегда меня простит и не накажет горьким сожаленьем, что выбирала трудные пути на грани между болью и взросленьем. И ничего опять не решено… Стволы берез пестры от многоточий наедине с непрочной тишиной, которая на грани дня и ночи.

* * *

Малыш отпускает воздушный шарик и, жмурясь, с улыбкой глядит на солнце. Он словно задачку в уме решает: когда это чудо к нему вернется? Так я отпускаю твои ладони, скрывая тоску, как письмо в комоде. Смотрю, опираясь на подоконник, как ты через двор в тополя уходишь. Так мать отпускает дитя в дорогу, и крестит, глаза утерев украдкой, и в церковь идет помолиться Богу, надежду согреть огоньком лампадки. …Защиплет глаза от стального света, и хлынут слезинки, как дождик в мае. Он вместо заветной упругой ленты уйдет, пустоту в кулачке сжимая.

* * *

Заалеет закат, тихо звякнет ведерко в колодце, глухо скрипнет скелет заколоченных дедом дверей. На вечерней заре, как всегда, начинает колоться ворох прожитых лет, что судьбе отдавались за так. А вокруг — ни души. Только серая пыль огородов, на которых весной густо всходят крапива да сныть. Не спеши уходить, не запомнив обратной дороги: по земле за тобой твое прошлое змейкой скользит. Этот пасмурный век заметает забытые тропки, и в колодце вода неизбывной полынью горчит. Разлетятся грачи, но в попытке — безумной и робкой — ты вернешься сюда, чтобы вспомнить, что ты человек.

* * *

Свеча погасла на ветру… И мы, другой судьбы не зная, за годом год, за кругом круг по жизни как во сне блуждаем. Бредем по горькому пути, не просветленные доныне. И наше робкое «Прости…» дрожит, как муха в паутине. С тяжелым вздохом на устах советам следуем избитым. И нет ответа в небесах на запоздалые молитвы. И не очнуться ото сна, не отыскать пути иного. Такая всюду тишина, что, кажется, не слышно Слова…