Стихи

Поэты, которых мы впервые представляем читателю «ИЛ» — Адам Видеман (чуть больше сорока) и Роман Хонет (чуть меньше сорока), — заметные фигуры в польском литературном процессе. Они пишут по-разному и о разном. Хонет — поэт мрачноватый, Видеман, наоборот, жизнерадостный; у Хонета больше субъективного, у Видемана — документального. Если у них и есть что-то общее, то это неожиданные сочетания высокого и низкого, бытового и духовного, а также пристальное внимание к мелочам, малозаметным вещам, которые становятся настоящими героями их сюжетов.

Поэзия Романа Хонета состоит из песка, теней, животных, птиц, больных и мертвых тел. Это поэзия анатомическая, «копающаяся в прахе», — попытка примирить полет и разложение. Хонет создает фантастические картины: старых слонов, в сумерках бродящих по улицам города; человека, путешествующего внутри тела ужа; ножей, висящих в воздухе среди «вокзальной

вони туалетов». Он регистрирует потери и пустоты, старение и умирание. Его стихи причисляют к течению «осмелевшего воображения». Он конструирует загробные, подземные, пограничные миры, ненароком пересекающиеся с нашим миром где-нибудь в зеркале лифта или пруда.

Адам Видеман — поэт веселый, смеющийся, в его восприятии мира есть детская непосредственность. Его стихи растут из разговорной речи и повседневности, можно представить себе, что Адам рассказывает их вам по телефону — как свежую сплетню или только что увиденный сон. Видеману присуща непосредственность на грани наглости. На его поэтической кухне идут в ход любые подручные средства, употребляются все запасы уместного и «неуместного», но за провокацией часто открываются метафизические проблемы, а болтовня оборачивается диалектикой. В его прозаичных ироничных стихах взаимодействуют классическая музыка и содержимое шкафа, бутерброды и тайна сотворения жизни. Официальное, высокое он наблюдает «сзади» и «сбоку», и в этом — оживляющая карнавальная сила его стихов, которая оправдывает разговор на серьезные темы.

Анастасия Векшина.

что это? ленивые? я не хотел ленивых полпорции с мясом полпорции с капустой я так заказывал я никогда не ем ленивых что вы мне говорите когда написано полпорции ленивых вот же тут посмотрите и пол с капустой так как вы заказали нет извините меня я не мог заказать ленивые потому что я вообще терпеть не могу ленивые вы просто неправильно поняли в следующий раз сначала подумайте а потом заказывайте Янка дай на ту же тарелку полпорции ленивых вместо этих с капустой Эрнст Юнгер начал курить в сто два года потому что жизнь ему надоела когда-то он бросил (чтобы жить дольше?) но в двадцатых еще курил так во всяком случае следует из этой книги целый день я читаю наконец заворачиваюсь в одеяло и засыпаю мне снится что у Мартина Барана [1] был брат который умер и Мартин ходил к нему на кладбище а на памятнике было написано Бык Мартин с Ренатой будят меня мы идем в бар я спросонья забыл сигареты разговор идет вяло только Мартин в хорошем настроении пьет водку с лимоном и льдом за здоровье графоманов как будто он получил от них орден улыбки и смеется над Маленчуком [2] который почти что в сорок открыл для себя Бжехву [3] как будто когда тебе сорок открывать уже можно только новые дринки возвращаясь домой представляю себе как столетний Эрнст покупает в киоске первую пачку и в ней находит купон дающий возможность провести две упоительные недели в Риме Я

умерла в первый год деноминации Так и не смогла привыкнуть к новым деньгам Да и зачем Мне и так всё покупали Этого я добилась Теперь мне уже ни к чему привыкать не пристало все у меня по высшему классу и как бы бесплатно Я знаю чей волос тогда запутался у меня в часах Знаю и не знаю что с этим знанием делать Я люблю посидеть на кухне особенно ночью Можно было бы наготовить разных вкусностей но я предпочитаю просто сидеть не вставая Сейчас когда мне уже не нужно ждать лучших времен я могу себя чувствовать так как будто бы жду Ты придешь однажды и я встану но только вместе с тобой Я говорю себе: кричи. Но где там. Голый, умытый сижу на кухне, ем что попало. Если тем что попало можно назвать творог, масло и серый хлеб. В этом узком кругу нет ничего хорошего. Все это есть, потому что есть, просто-напросто есть. Просто есть. Все это жухнет. В сфере смешанных чувств все желтеет, на окне появляются пятна солнца, старый лук выпускает стрелки, ловит. Что солнцу дают растения? Скоро начну покупать деликатесы. Пока же в обществе самых простых продуктов твержу себе: плачь и плати. сочный запах кожи, дуновение месяцев и времен года, сожженных закатами, когда потихоньку она ускользала из дому — наивная школьница, рыжеволосая, как запоздалый сентябрь. время зрело, как волосатые пауки: под веками, в закоулках сердца, пеной в сокровищнице с формалином. то, что она очутилась на ласковом берегу Голландии, было чистой случайностью — ей суждено было умереть в Копенгагене или Гданьске, в суровых морских городах. начиналась зима — дети и молодые мамы приходили сюда уже только смотреть на грязные волны, она отлично знала, что завтра тело ее будет выглядеть как замороженная оливка, плод терпкий и хрупкий в искусных руках приливов издали доносились детские голоса, посланцы краев любезных и невозвратных также и те, что в задумчивости сконструировали хруст секатора, разожгли на месте дома высокий костер, жаль — прошептали, также и те, кто застрял в отсутствии — панцире пустоты — и подумал о пляжах, окутанных вихрем, и о парусной яхте, как будто им есть куда плыть, куда направляться, мои садовники, копающиеся в прахе, мое все. словно это случилось давно и не здесь, словно не над нами парила любовь. любовь — птица уже никогда об умершем внезапно тихо говорят — поехал в германию примерять доспехи, об угасающем постепенно — собрался в россию, чтобы там спиться, память есть ночь, летящая по небу в ассенизаторской бочке, на бензине и сперме, попробуй ее раздавить и увидишь, как выпадут руки, в молчании рвущие дерн, и гроб — минуты ножницы смыкаются над нами.