Стихия Перемен
Шрифт:
— Нет, — обрезала девочка. — И ничем помочь я вам не смогу. Я не знаю, кто на нас напал.
— Ты себя нормально чувствуешь?
— Нет. Как я могу себя нормально чувствовать в такой ситуации. У меня же шок! У меня травма!
Она походила на маленькую актрису вынужденную играть смертельно надоевшую ей роль, вместо того чтобы побегать всласть на улице с бойкими мальчишками. Протараторила без всякого выражения и ожидающе уставилась на утратившего дар речи сотника. Без запинки. Без заикания. Без слез.
Сотник понял, что с него пока хватит. Вымелся за дверь и, прижавшись к ней, перевел дух. Внизу ждал
— Не вышло ничего? — сочувствующе поинтересовался он. — Мы тоже ж бились-бились! Ничего толком не говорит! Только ерундовину свою отдала и все. А так ничего вообще не говорит. По делу. Наверное, умом повредилася. Бывает так часто. У нас в…
— Стоп! — осадил его сотник, не сразу справившийся с обрушившимся на него потоком бесполезных сведений. — Что ты сказал? Какую еще ерундовину?
Детина непонимающе уставился на Мияла, а потом с прояснившимся лицом полез к себе за пазуху, где хранилось много всякой ненужной всячины.
— Да вот же! Я и позабыл вам сказать, думал, зачем оно вам! Вот глядите, какая штука…
Сотник глянул на лежащую в ладошке дружинника «ерундовину» и почувствовал, как все оставшиеся на голове волосы шевелятся, пытаясь встать дыбом. С ужасом он понял, что, скорее всего ему есть о чем написать в депеше Росволоду. И что приложить. Знак личного охранного полка царя Яромира.
Эштель улыбался, украдкой наблюдая за расторопным сотником. Дело обещало принять очень интересный разворот. Перехваченные его слугами конники в алых цветах, отправились на тот свет и мирно гнили в одном из многочисленных березняков. Но вину за их гибель царь непременно возложит на строптивого соседа. Самое приятное в этой ситуации то, что все было плодом его, Эштеля, собственного ума. И не требовалось ему никакой заемной магической силы, которую щедрой подачкой предложил Дракон.
Маленькая симпатичная девочка проковыляла от окошка до стола, где сделала дружинникам одолжение, попробовав предложенное молоко, и нашла его совершенно безвкусным, охотно плюнув на пол.
… Выбивающийся из сил конь хрипел и напрягал связки. В мускулистой груди клокотало как в кузнечном меху, и Панир очень боялся, что скакун падет до того, как он достигнет нужного места. Тогда придется идти пешком, а идти своим ходом в этих местах было смертельно опасно. Все Триградье промелькнуло перед глазами алхимика за какие-то считанные дни. Некогда богатые поселки, стояли заброшенными и покинутыми, грязно-коричневые стены немногочисленных уцелевших застав, готовые стать тюрьмой даже для мирного путника. Опоенные эликсирами конь и хозяин держались на ходу день и ночь, пропуская мимо внимания все кроме дороги. Бесконечной дороги, ведущей через горы и леса, овраги и ставки, поля и кручи к их главной цели. Мелькали, пропадая за спиной человеческие постройки, чередуясь с царством дикой природы.
А алхимик все мчал и мчал, загоняя коня насмерть. Потому что не смел медлить, получив указ от высокой госпожи Риконы Виссарди. Только могущество её тайных покровителей подвигло совсем не геройского тучного балбарашца наврать с три короба магам Семинарии, выскользнуть обманом из-под защиты безопасных стен и стремглав нестись в пасть опасности.
И потому Панир не знал отдыха. Тряслась одежда на исхудалом теле, тряслись
Грустными призраками былого величия когда-то сильной земли вздымались руины Хёргэ на горизонте. Остатки башен и дворца Наместника высились среди руин похожих на курган, посвященный павшему величию его защитников. Алый закат отражался в море, окрашивая облака цветом царского пурпура, и это выглядело как раскрывшиеся врата в загробный мир.
Здесь не было живых, как догадался алхимик. Причем под живыми понимались все формы существования кроме растительных. Побережье и земли близ него умерли. Послужили пищей Пожирателям Неба. Панир с трепетом осознавал, что видит подготовительный этап величайшего эксперимента в истории человечества. То над чем бились лучшие умы Балбараша превращая минералы друг в друга, пытаясь вывести универсальный металл было детской головоломкой для его господ. Панир не ведал масштабов замысла, но догадывался, что речь идет о том, чтобы переплавить мир заново. Ум прозорливо подсказывал маленькому арбузоголовому человечку подходящее определение. Трансмутация. На языке Харр это слово значило очищение и перегонку существующего миропорядка в нечто новое. На языке первых жертв эксперимента это значило гибель.
Он понятия не имел, куда двигаться дальше, поэтому, когда привал окончился, направился прямо к городу. Ярко-синяя точка на фоне черно-серого золистого снега равнин. Хорошо заметная издали, если конечно было кому замечать. Было. Ну, конечно же было. Приблизившись к тому, что некогда представляло собой городские ворота, Панир увидел, что в стороне от прохода рядом с обломками стен высится другая гора, куда более неприятная по виду. Гора разложившихся мертвецов, заботливо сложенная кем-то. А за ней, уже в городской черте — еще одна. И с другой стороны тоже. Кто-то сложил тысячи тел, и оставил лишенные зениц черные провалы следить за храбрецами, тревожащими покой новоявленного некрополя.
Алхимик присмотрелся — на грунте возле основания городских стен прослеживалась отпечатанная десятками ног тропа. Значит, жизнь в разрушенном Хёргэ не угасла до конца? В проломе между камней метнулась какая-то тень, часто застучав подошвами по битому камню.
— Эйе подожьдитье! — с прорезавшимся акцентом окликнул незнакомца Панир. Но тот уже исчез в недрах обители мертвых.
Алхимик нерешительно осмотрелся по сторонам от горизонта до горизонта. Никакого желания приближаться к костяным пирамидам Панир не имел. Побаивался.
Земля под конскими копытами дрогнула. Мелкая-мелкая пыль посыпалась с каменного остова стены Хёргэ. Конь вздрогнул и попятился, в то время как его наездник не сводил глаз с зажегшихся среди темной груды камней двух синих огоньков. В тот же миг с неба ударила голубоватая, похожая на тонкую пуповину вихря молния и камни посыпались в разные стороны, позволяя ожившему гоблету выпрямиться во весь рост. В пустом черепе, раскрытом пред небесами горело сухое магическое пламя, заполняющее глазницы.