Стихийный дух

Гофман Эрнст Теодор Амадей

–  О нет, - продолжал Виктор, - ничего подобного. Графиня выслушала меня с серьезностью, которая отнюдь не была свойственна ей, и когда я кончил свой рассказ, она стала заклинать меня со слезами на глазах отказаться от дьявольского искусства О'Маллея. Пожимая мои руки, заглядывая в мои глаза с выражением нежнейшей любви, она говорила о темной жизни адептов кабалистики с таким знанием дела, с такой основательностью, что я был немало этому удивлен. Но мое удивление достигло высшей степени, когда она стала называть майора безбожным, ужасным предателем за то, что, хотя я ему спас жизнь, он желал заманить меня к погибели при посредстве своего черного искусства. Потерпевший неудачу в жизни, подвергаясь опасности пасть под бременем тяжкого стыда, О'Маллей готов был застрелиться в тот момент, когда я вмешался в его жизнь и отсрочил самоубийство, о попытке которого он сожалел впоследствии,

так как несчастье миновало. Графиня кончила заявлением, что если майор довел меня до душевной болезни, то она спасет меня от нее, и первым шагом к спасению должно послужить то, что я оставлю у нее в руках свою куколку. Я сделал это тем охотнее, что надеялся таким образом всего скорее отделаться от моих бесплодных терзаний. Графиня не была бы верна своей природе, если бы заставила своего любовника долго ждать и не поторопилась утолить с ним пламенную жажду любовных наслаждений. Так должно было случиться и со мной. Вскоре я должен был испытать высшее блаженство. Около полуночи меня ожидала у задней двери дворца доверенная служанка; она провела меня потайным ходом в комнату, которую, казалось, сам бог любви убрал для любовных радостей. Здесь должен был я дожидаться графиню. Почти без чувств от сладкого запаха тонких духов, которыми был пропитан воздух, дрожа от любви и желания, стоял я посередине комнаты. Как вдруг в глубину души моей проник, точно молния, чей-то взгляд...

–  Как, - вскричал Альберт, - взгляд без каких-либо глаз? И ты ничего не видел при этом? Это опять нечто вроде видения без образа!

–  Ты можешь считать это непостижимым, - продолжал Виктор, - что делать? Но никакого видения, ничего я не видел и однако, почувствовал, что на меня устремлен взгляд, а вместе с тем поднялась сильная боль в том месте, где сделал мне укол О'Маллей. В то же мгновение заметил я на каминной полке мою куколку. Я быстро ее схватил, бросился с нею из комнаты, потребовав с угрожающими жестами от перепуганной служанки, чтобы она меня выпустила, прибежал домой, разбудил моего Павла и приказал укладываться. На следующее утро я был уже на обратном пути в П.

В столице я провел несколько месяцев. Товарищи обрадовались неожиданному свиданию со мной, и я праздновал с ними целый день, так что только поздно вечером вернулся к себе домой. Я поставил свою милую, вновь обретенную куколку на стол и бросился, не раздеваясь, в постель, так как изнемогал от усталости. Вскоре, однако, во сне мне показалось, будто меня окружает какое-то лучистое сияние. Я проснулся, открыл глаза, и действительно, вся комната сияла волшебным блеском. Но, о, Творец небесный!.. На том самом столе, на котором я поставил куколку, я увидел женское существо, которое, казалось, спало, подложив под голову руки. Я могу только сказать тебе, что никогда я даже во сне не видел ни такой нежной, благородной фигуры, ни такого прекрасного лица. Я не могу дать тебе понятия словами о чудном таинственном очаровании, которым дышало милое видение. Женщина эта была одета в шелковое огненно-красное платье, плотно облегавшее ее грудь и тело и доходившее до пят, так что еще была видна изящная ножка. На прекрасных обнаженных до плеч руках, достойных сравниться по форме и цвету с лучшими картинами Тициана, красовались золотые браслеты; а на рыжих, переходивших в красные, волосах сиял бриллиант.

–  Ну, - сказал Альберт, улыбаясь, - у твоей саламандры не было особенного вкуса; при красновато-рыжих волосах одеться в огненно-красное шелковое платье!

–  Не смейся, - перебил его Виктор, - повторяю тебе, что охваченный таинственной силой волшебства, я задыхался от очарования. Наконец, из смущенной страхом груди вырвался глубокий вздох. Тогда она раскрыла глаза, встала, подошла ко мне, пожала мне руку. Весь жар любви и страстного желания, точно молния, возгорелся в моей душе, когда она тихонько пожала мою руку и прошептала нежным голосом:

–  Да, ты победил; ты мой господин и повелитель; я - твоя.

–  О ты, дитя богов, небесное существо, - воскликнул я громко, обнял ее и прижал к груди. Но в тот же миг видение растаяло в моих руках...

–  Как? - снова перебил его Альберт. - Как, что ты сказал - растаяло?

–  Да, растаяло в моих руках, - ответил Виктор. - Иначе я не могу передать мое впечатление от внезапного исчезновения красавицы. Тотчас померкло сияние, и я, сам не помню как, впал в глубокий сон. Когда я проснулся, куколка лежала в моих руках. Чтобы не утомлять тебя, скажу, что странное знакомство с этим таинственным существом, начавшееся таким образом, продолжалось много недель; но всякую ночь посещение кончалось таким же образом.

Как я ни старался, я не мог противостоять сну, клонившему меня, и всякий раз от этого сна меня пробуждало поцелуем это милое создание. Она оставалась со мной с каждым разом все дольше и дольше. Она говорила о многих таинственных вещах; я, впрочем, больше слушал звуки ее голоса, чем слова. Она спокойно переносила это и отвечала сладкими речами любви. Но как только хотел я в чаду страстного восторга упиться высшим счастьем, она исчезала, а я погружался в глубокий сон... Даже днем я часто чувствовал горячее дыхание близкого мне существа, часто возле меня раздавался шорох или вздох, даже когда я бывал в обществе, особенно если я разговаривал с какой-нибудь барышней. Таким образом, все мои мысли были устремлены к моей таинственной милой, и я оставался глух и нем ко всему, что меня окружало. Случилось однажды, что как-то в обществе ко мне подошла, конфузясь, барышня, чтобы дать мне, согласно требованиям игры в фанты, свой поцелуй. Когда я наклонялся к ней, то почувствовал, что прежде чем мои губы коснулись ее, кто-то запечатлел на моих губах жгучий звонкий поцелуй, и я услышал шепот знакомого мне голоса: "Твой поцелуй принадлежит только мне". И я, и барышня перепугались; остальное же общество подумало, что это мы поцеловались в самом деле. Этот поцелуй послужил для меня знаком, что Аврора (так звали мою таинственную милую) скоро совсем оживет и более не будет покидать меня.

Когда моя милая посетила меня на следующую ночь, как обыкновенно, я умолял ее самыми пламенными словами, какие только мне подсказала моя страстная любовь, сделать мое счастье полным, отдаться мне вполне навсегда в телесной оболочке. Она тихо высвободилась из моих рук и сказала мягко, но серьезно:

–  Ты знаешь, каким образом станешь ты моим властелином. Тебе всецело принадлежать - в этом мое пламенное желание; но только наполовину раскованы цепи, приковывающие меня к трону, которому подвластен мой народ. Чем сильнее и властнее будет твое господство, тем свободнее буду я от мучительного рабства. Все теснее будет наша связь, и мы достигнем цели, может быть, ранее истечения года. Если же ты, мой милый, хочешь ускорить владеющую нами судьбу, понадобится много жертв, много шагов, которые покажутся тебе слишком серьезными.

–  Нет, - вскричал я, - нет! Никакая жертва, никакие шаги не покажутся мне серьезными, лишь бы я мог всецело овладеть тобой. Я не могу больше жить без тебя; я умираю от нетерпения и от невыразимой муки!..

Тогда Аврора обняла меня и шепнула чуть слышным голосом:

–  Счастлив ли ты в моих объятиях?

–  Никакого другого блаженства не может быть для меня, - воскликнул я и прижал, пылая любовью, обезумев от страстного желания, к своей груди прекрасную женщину.

Я ощущал на губах горячие поцелуи, и сами эти поцелуи были мелодичной небесной музыкой, сквозь которую я разобрал слова:

–  Мог ли бы ты обладание мною купить ценой блаженства в неведомом загробном мире?

Ледяной ужас овладел мною, но от этого ужаса еще сильнее загоралось мое желание, и я вскричал с беззаветным жаром любви:

–  Без тебя нет блаженства. От всякого иного я... отказываюсь!..

Но я, как мне кажется теперь, на этом слове несколько запнулся.

–  Завтра ночью состоится наш союз, - прошептала Аврора, и я почувствовал, что она хотела ускользнуть из моих объятий. Я прижал ее к себе еще сильнее; она напрасно старалась вырваться и, внимая боязливым смертельным вздохам, я мечтал о высшем блаженстве любви...

С мыслью о влюбленном дьяволе, о предательской Биондетте проснулся я после глубокого сна. На душе было тяжело при мысли, что я наделал в эту роковую ночь. Я думал о безбожных заклинаниях ужасного О'Маллея, о предостережениях моего набожного молодого друга; я считал себя попавшим в когти дьяволу, считал себя погибшим...

С растерзанным сердцем вскочил я и вышел на воздух. На улице я встретил майора; он остановил меня и сказал:

–  Ну, лейтенант, желаю вам счастья. В самом деле, я и не думал, что вы так смелы и решительны. Вы перещеголяли вашего учителя.

Сгорая от гнева и стыда, не в состоянии произнести ни единого слова, я вырвался от него и пошел дальше. Майор захохотал мне вслед. Мне почудился в этом смехе насмешливый хохот самого сатаны...

В лесу, недалеко от роковых развалин, я заметил укутанную женскую фигуру, лежавшую под деревом; женщина громко говорила сама с собой. Я осторожно подкрался к ней и расслышал следующие слова:

–  Он мой; он мой! О, небесное блаженство! Он выдержал последнее испытание. Если люди способны на такую любовь, что же без нее наше жалкое существование!