Стихотворения (1816-1824), Байрон Джордж Гордон

Стихотворения (1816-1824)

1981 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Сон

Жизнь наша двойственна; есть область Сна, Грань между тем, что ложно называют Смертью и жизнью; есть у Сна свой мир, Обширный мир действительности странной. И сны в своем развитье дышат жизнью, Приносят слезы, муки и блаженство. Они отягощают мысли наши, Снимают тягости дневных забот, Они в существованье наше входят, Как жизни нашей часть и нас самих. Они как будто вечности герольды; Как духи прошлого, вдруг возникают, О будущем вещают, как сивиллы. В их власти мучить нас и услаждать, Такими делать нас, как им угодно, Нас потрясать виденьем мимолетным Теней исчезнувших – они такие ж? Иль прошлое не тень? Так что же сны? Создания ума? Ведь ум творит И может даже заселить планеты Созданьями, светлее всех живущих, И дать им образ долговечней плоти. Виденье помню я, о нем я грезил Во сне, быть может, – ведь безмерна мысль, Ведь мысль дремотная вмещает годы, Жизнь долгую сгущает в час один.

видел – двое юных и цветущих Стояли рядом на холме зеленом, Округлом и отлогом, словно мыс Гряды гористой, но его подножье Не омывало море, а пред ним Пейзаж красивый расстилался, волны Лесов, полей и кое-где дома Средь зелени, и с крыш их черепичных Клубился сизый дым. Был этот холм Среди других увенчан диадемой Деревьев, вставших в круг, – не по игре Природы, а по воле человека. Их было двое, девушка смотрела На вид, такой же, как она, прелестный, А юноша смотрел лишь на нее. И оба были юны, но моложе Был юноша; она была прекрасна И, словно восходящая луна, К расцвету женственности приближалась. Был юноша моложе, но душой Взрослее лет своих, и в целом мире Одно лицо любимое ему Сияло в этот миг, и он смотрел С боязнью, что оно навек исчезнет. Он только ею и дышал и жил, Он голосу ее внимал, волнуясь От слов ее; глядел ее глазами, Смотрел туда, куда она смотрела, Все расцветив, и он всем существом Сливался с ней; она, как океан, Брала поток его бурливых мыслей, Все завершая, а от слов ее, От легкого ее прикосновенья Бледнел он и краснел – и сердце вдруг Мучительно и сладко так сжималось. Но чувств его она не разделяла И не о нем вздыхала, для нее Он только брата заменял – не больше. Ей, не имевшей брата, братом стать Он смог по праву дружбы детской. Последним отпрыском она была Из рода древнего. Названье брата Он принял нехотя, – но почему? Он смутно понял то, когда другого Она вдруг полюбила, и сейчас Она любила, и с холма смотрела – Быть может, на коне послушном мчась, Спешит возлюбленный к ней на свиданье.

III

Внезапно изменилось сновиденье. Увидел я усадьбу и коня Оседланного пред старинным домом. В часовне старой, бледен и один, Тот самый юноша шагал в волненье. Потом присел к столу, схватил перо И написал письмо, но я не мог Прочесть слова. Он голову руками, Поникнув, обхватил и весь затрясся, Как от рыданий, и потом, вскочив, Написанное разорвал в клочки, Но слез я на глазах его не видел. Себя принудил он и принял вид Спокойствия, и тут вновь появилась Пред ним владычица его любви. Она спокойно улыбалась, зная, Что им любима, – ведь любви не скроешь, И что душа его омрачена Ее же тенью, и что он несчастен. Она и это знала, но не все. Он вежливо и холодно коснулся Ее руки, и по его лицу Скользнула тень невыразимых мыслей, – Мелькнула и пропала в тот же миг. Он руку выпустил ее и молча Покинул зал, не попрощавшись с ней. Они расстались, улыбаясь оба. И медленно он вышел из ворот, И вспрыгнул на коня, и ускакал, И больше в старый дом не возвращался.

Внезапно изменилось сновиденье. Стал взрослым юноша и средь пустынь На юге пламенном нашел приют. Он впитывал душой свет яркий солнца, Вокруг все было странно, и он сам Другим стал, не таким, как был когда-то. Скитался он по странам и морям, И множество видений, словно волны, Вдруг на меня нахлынули, но он Был частью их; и вот он, отдыхая От духоты полуденной, лежал Средь рухнувших колонн, в тени развалин, Надолго переживших имена Строителей; паслись вблизи верблюды, И лошади стояли у фонтана На привязи, а смуглый проводник Сидел на страже в пышном одеянье, В то время как другие мирно спали. Сиял над ними голубой шатер Так ясно, и безоблачно, и чисто, Что только бог один был виден в небе.

Внезапно изменилось сновиденье. Любимая повенчана с другим, Но муж любить ее, как он, не может. Далеко от него в родимом доме Она жила, окружена детьми. Потомством красоты, – но что случилось? Вдруг по лицу ее мелькнула грусть, Как будто тень печали затаенной, И, словно от невыплаканных слез, Поникшие ресницы задрожали. Что значит грусть ее? Она любима, Здесь нет того, кто так ее любил. Надеждой, плохо скрытым огорченьем Не может он смутить ее покой. Что значит грусть ее? Ведь не любила Она его, и он об этом знал, И он, как призрак прошлого, не мог Витать над ней и омрачать ей мысли.

Внезапно изменилось сновиденье. Вернулся странник и пред алтарем Стоял с невестой, доброй и прекрасной, Но Звездным Светом юности его Лицо прекрасное другое было. Вдруг выразилось на его челе Пред алтарем то самое смятенье, Что в одиночестве часовни старой Его так взволновало, и сейчас, Как и тогда, вдруг по его лицу Скользнула тень невыразимых мыслей, Мелькнула – и пропала в тот же миг. И он спокойно клятву произнес, Как подобало, но ее не слышал. Все закружилось, он не замечал Того, что совершалось, что свершится, Но старый дом, старинный зал знакомый, И комнаты, и место, и тот день, И час, и солнце яркое, и тени – Все, что ее когда-то окружало, Ее – его судьбу, – назад вернулось И встало

между ним и алтарем. Как в час такой могли они явиться?

VII

Внезапно изменилось сновиденье. Владычицу его любви постигла Болезнь душевная, и светлый ум Куда-то отлетел, ее покинув. В ее глазах погаснул блеск, а взор Казался неземным, и королевой Она в своем волшебном царстве стала. Витали мысли у нее бессвязно. Мир образов, незримых для других, Стал для нее знакомым и обычным. Считают то безумием, но мудрый Еще безумнее, ведь страшный дар – Блеск меланхолии, унылой грусти. Не есть ли это правды телескоп? Он приближает фантастичность далей, Показывает обнаженной жизнь И делает действительность реальной.

VIII

Внезапно изменилось сновиденье. Был странник, как и прежде, одинок, Все окружающие отдалились Иль сделались врагами, и он сам Стал воплощенным разочарованьем, Враждой и ненавистью окружен, Теперь все стало для него мученьем, И он, как некогда понтийский царь, Питался ядами, и, не вредя, Они ему служили вместо пищи. И жил он тем, что убивало многих, Со снежными горами он дружил, Со звездами и со всемирным духом Беседы вел! Старался он постичь, Учась, вникая, магию их тайны, Была ему открыта книга ночи, И голоса из бездны открывали Завет чудесных тайн. Да будет так.

Мой сон исчезнул и не продолжался. И странно было, что судьба обоих Так ясно обозначилась во сне, Как и в действительности, – и безумьем Закончила она, несчастьем – оба.

Июль 1816 г.

Перевод М. Зенкевича

Тьма

Я видел сон… Не все в нем было сном. Погасло солнце светлое, и звезды Скиталися без цели, без лучей В пространстве вечном; льдистая земля Носилась слепо в воздухе безлунном. Час утра наставал и проходил, Но дня не приводил он за собою… И люди – в ужасе беды великой Забыли страсти прежние… Сердца В одну себялюбивую молитву О свете робко сжались – и застыли. Перед огнями жил народ; престолы, Дворцы царей венчанных, шалаши, Жилища всех имеющих жилища – В костры слагались… города горели… И люди собиралися толпами Вокруг домов пылающих – затем, Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу. Счастливы были жители тех стран, Где факелы вулканов пламенели… Весь мир одной надеждой робкой жил… Зажгли леса; но с каждым часом гас И падал обгорелый лес; деревья Внезапно с грозным треском обрушались… И лица – при неровном трепетанье Последних замирающих огней Казались неземными… Кто лежал, Закрыв глаза, да плакал; кто сидел, Руками подпираясь, улыбался; Другие хлопотливо суетились Вокруг костров – и в ужасе безумном Глядели смутно на глухое небо, Земли погибшей саван… а потом С проклятьями бросались в прах и выли, Зубами скрежетали. Птицы с криком Носились низко над землей, махали Ненужными крылами… Даже звери Сбегались робкими стадами… Змеи Ползли, вились среди толпы, шипели, Безвредные… Их убивали люди На пищу… Снова вспыхнула война, Погасшая на время… Кровью куплен Кусок был каждый; всякий в стороне Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке. Любви не стало; вся земля полна Была одной лишь мыслью: смерти – смерти Бесславной, неизбежной… Страшный голод Терзал людей… И быстро гибли люди… Но не было могилы ни костям, Ни телу… Пожирал скелет скелета… И даже псы хозяев раздирали. Один лишь пес остался трупу верен, Зверей, людей голодных отгонял – Пока другие трупы привлекали Их зубы жадные… Но пищи сам Не принимал; с унылым долгим стоном И быстрым, грустным криком все лизал Он руку, безответную на ласку, И умер наконец… Так постепенно Всех голод истребил; лишь двое граждан Столицы пышной – некогда врагов – В живых осталось… Встретились они У гаснущих остатков алтаря, Где много было собрано вещей Святых… Холодными костлявыми руками, Дрожа, вскопали золу… Огонек Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо, Как бы в насмешку им; когда же стало Светлее, оба подняли глаза, Взглянули, вскрикнули и тут же вместе От ужаса взаимного внезапно Упали мертвыми… …. … И мир был пуст; Тот многолюдный мир, могучий мир Был мертвой массой, без травы, деревьев Без жизни, времени, людей, движенья… То хаос смерти был. Озера, реки И море – все затихло. Ничего Не шевелилось в бездне молчаливой. Безлюдные лежали корабли И гнили на недвижной, сонной влаге… Без шуму, по частям валились мачты И, падая, волны не возмущали… Моря давно не ведали приливов… Погибла их владычица – луна; Завяли ветры в воздухе немом… Исчезли тучи… Тьме не нужно было Их помощи… она была повсюду…

Диодати, июль 1816 г.

Перевод И. Тургенева

ПРОМЕТЕЙ

Титан! На наш земной удел, На нашу скорбную юдоль, На человеческую боль Ты без презрения глядел; Но что в награду получил? Страданье, напряженье сил Да коршуна, что без конца Терзает печень гордеца, Скалу, цепей печальный звук, Удушливое бремя мук Да стон, что в сердце погребен, Тобой подавленный, затих, Чтобы о горестях твоих Богам не смог поведать он.

1 2 3 4