Ветр налетит, завоет снег,И в памяти на миг возникнетТот край, тот отдаленный брег…Но цвет увял, под снегом никнет…И шелестят травой сухойМои старинные болезни…И ночь. И в ночь — тропой глухойИду к прикрытой снегом бездне…Ночь, лес и снег. И я несуПостылый груз воспоминаний…Вдруг — малый домик на поляне,И девочка поет в лесу.
6 января 1912
«Шар раскаленный, золотой…»
Борису Садовскому
Шар раскаленный, золотойПошлет в пространство луч огромный,И длинный конус тени темнойВ пространство бросит шар другой.Таков наш безначальный мир.Сей конус — наша ночь земная.За ней — опять, опять эфирПланета плавит золотая…И мне страшны, любовь
Повеселясь на буйном пире,Вернулся поздно я домой;Ночь тихо бродит по квартире,Храня уютный угол мой.Слились все лица, все обидыВ одно лицо, в одно пятно,И ветр ночной поет в окноНапевы сонной панихиды…Лишь соблазнитель мой не спит;Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.Забудь о временном, о пошломИ в песнях свято лги о прошлом».
6 января 1912
«Благословляю всё, что было…»
Благословляю всё, что было,Я лучшей доли не искал.О, сердце, сколько ты любило!О, разум, сколько ты пылал!Пускай и счастие и мукиСвой горький положили след,Но в страстной буре, в долгой скукеЯ не утратил прежний свет.И ты, кого терзал я новым,Прости меня. Нам быть — вдвоем.Всё то, чего не скажешь словом,Узнал я в облике твоем.Глядят внимательны очи,И сердце бьет, волнуясь, в грудь,В холодном мраке снежной ночиСвой верный продолжая путь.
15 января 1912
АВИАТОР
Летун отпущен на свободу.Качнув две лопасти свои,Как чудище морское в воду,Скользнул в воздушные струи.Его винты поют, как струны…Смотри: недрогнувший пилотК слепому солнцу над трибунойСтремит свой винтовой полет…Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь…Там, еле слышный и незримый,Пропеллер продолжает петь…Потом — напрасно ищет око:На небе не найдешь следа,В бинокле, вскинутом высоко,Лишь воздух — ясный, как вода…А здесь, в колеблющемся зное,В курящейся над лугом мгле,Ангары, люди, всё земное —Как бы придавлено к земле…Но снова в золотом туманеКак будто — неземной аккорд…Он близок, миг рукоплесканийИ жалкий мировой рекорд!Всё ниже спуск винтообразный,Всё круче лопастей извив,И вдруг… нелепый, безобразныйВ однообразьи перерыв…И зверь с умолкшими винтамиПовис пугающим углом…Ищи отцветшими глазамиОпоры в воздухе… пустом!Уж поздно: на траве равниныКрыла измятая дуга…В сплетеньи проволок машиныРука — мертвее рычага…Зачем ты в небе был, отважный,В свой первый и последний раз?Чтоб львице светской и продажнойПоднять к тебе фиалки глаз?Или восторг самозабвеньяГубительный изведал ты,Безумно возалкал паденьяИ сам остановил винты?Иль отравил твой мозг несчастныйГрядущих войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?
1910—январь 1912
ШАГИ КОМАНДОРА
В. А. Зоргеифрею
Тяжкий, плотный занавес у входа, За ночным окном — туман.Что теперь твоя постылая свобода, Страх познавший Дон-Жуан?Холодно и пусто в пышной спальне, Слуги спят, и ночь глуха.Из страны блаженной, незнакомой, дальней Слышно пенье петуха.Что изменнику блаженства звуки? Миги жизни сочтены.Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, Донна Анна видит сны…Чьи черты жестокие застыли, В зеркалах отражены?Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? Сладко ль видеть неземные сны?Жизнь пуста, безумна и бездонна! Выходи на битву, старый рок!И в ответ — победно и влюбленно — В снежной мгле поет рожок…Пролетает, брызнув в ночь огнями, Черный, тихий, как сова, мотор.Тихими, тяжелыми шагами В дом вступает Командор…Настежь дверь. Из непомерной стужи, Словно хриплый бой ночных часов —Бой часов: «Ты звал меня на ужин. Я пришел. А ты готов?..»На вопрос жестокий нет ответа, Нет ответа — тишина.В пышной спальне страшно в час рассвета, Слуги спят, и ночь бледна.В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета — ночь мутна.Дева Света! Где ты, донна Анна? Анна! Анна! — Тишина.Только в грозном утреннем тумане Бьют часы в последний раз:Донна Анна в смертный час твой встанет Анна встанет в смертный час.
Сентябрь 1910 — 16 февраля 1912
ПЛЯСКИ СМЕРТИ
1
Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей…Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат…Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.Мертвец весь день трудится над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот…Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор…А мертвеца — к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем — изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка — дура и супруг — дурак.Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музыкой заглушен…Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он.Лишь у колонны встретится очамиС подругою — она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:«Усталый друг, мне странно в этом зале» —«Усталый друг, могила холодна».—«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена…»А там — NN уж ищет взором страстнымЕго, его — с волнением в крови…В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви…Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,как на плечо склонилась голова…И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он…«Как он умен! Как он в меня влюблен!»В ее ушах — нездешний, странный звон: То кости лязгают о кости.
19 февраля 1912
2
Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Всё будет так. Исхода нет.Умрешь — начнешь опять сначала,И повторится всё, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912
3
Пустая улица. Один огонь в окне.Еврей-аптекарь охает во сне.А перед шкапом с надписью Venena [1]Хозяйственно согнув скрипучие колена,Скелет, до глаз закутанный плащом,Чего-то ищет, скалясь черным ртом…Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,И череп повернул… Аптекарь крякнул,Привстал — и на другой сжалился бок…А гость меж тем — заветный пузырекСует из-под плаща двум женщинам безносым.На улице, под фонарем белёсым.
1
Яд (лат.).
Октябрь 1912
4
Старый, старый сон. Из мрака Фонари бегут — куда? Там — лишь черная вода, Там — забвенье навсегда. Тень скользит из-за угла, К ней другая подползла. Плащ распахнут, грудь бела,Алый цвет в петлице фрака.Тень вторая — стройный латник, Иль невеста от венца? Шлем и перья. Нет лица. Неподвижность мертвеца. В воротах гремит звонок, Глухо щелкает замок. Переходят за порогПроститутка и развратник…Воет ветер леденящий, Пусто, тихо и темно. Наверху горит окно. Всё равно. Как свинец, черна вода. В ней забвенье навсегда. Третий призрак. Ты куда,Ты, из тени в тень скользящий?
Февраля 1914
5
Вновь богатый зол и рад,Вновь унижен бедный.С кровель каменных громадСмотрит месяц бледный,Насылает тишину,Оттеняет крутизнуКаменных отвесов,Черноту навесов…Всё бы это было зря,Если б не было царя, Чтоб блюсти законы.Только не ищи дворца,Добродушного лица, Золотой короны.Он — с далеких пустырейВ свете редких фонарей Появляется.Шея скручена платком,Под дырявым козырьком Улыбается.
