Стихотворения и поэмы

Заболоцкий Николай Алексеевич

ГУРЗУФ

В большом полукружии горных пород, Где, темные ноги разув, В лазурную чашу сияющих вод Спускается сонный Гурзуф, Где скалы, вступая в зеркальный затон, Стоят по колено в воде, Где море поет, подперев небосклон, И зеркалом служит звезде,— Лишь здесь я познал превосходство морей Над нашею тесной землей, Услышал медлительный ход кораблей И отзвук равнины морской. Есть таинство отзвуков. Может быть, нас Затем и волнует оно, Что каждое сердце предчувствует час, Когда оно канет на дно. О, что бы я только не отдал взамен За то, чтобы даль донесла И стон Персефоны, и пенье сирен, И звон боевого весла! 1949

СВЕТЛЯКИ

Слова — как светляки с большими фонарями. Пока рассеян ты и не всмотрелся в мрак, Ничтожно

и темно их девственное пламя И неприметен их одушевленный прах. Но ты взгляни на них весною в южном Сочи, Где олеандры спят в торжественном цвету, Где море светляков горит над бездной ночи И волны в берег бьют, рыдая на лету. Сливая целый мир в единственном дыханье, Там из-под ног твоих земной уходит шар, И уж не их огни твердят о мирозданье, Но отдаленных гроз колеблется пожар. Дыхание фанфар и бубнов незнакомых Там медленно гудит и бродит в вышине. Что жалкие слова? Подобье насекомых! И всё же эта тварь была послушна мне. 1949

БАШНЯ ГРЕМИ [44]

Ух, башня проклятая! Сто ступеней! Соратник огню и железу, По выступам ста треугольных камней Под самое небо я лезу. Винтом извивается башенный ход, Отверстье, пробитое в камне. Сорвись-ка! Никто и костей не найдет. Вгрызается в сердце тоска мне. А следом за мною, в холодном поту, Как я, распростершие руки, Какие-то люди ползут в высоту, Таща самопалы и луки. О черные стены бряцает кинжал, На шлемах сияние брезжит. Доносится снизу, заполнив провал, Кольчуг несмолкаемый скрежет. А там, в подземелье соборных руин, Где царская скрыта гробница, Леван-полководец, Леван-властелин [45] Из каменной ниши стучится: «Вперед, кахетинцы, питомцы орлов! Да здравствует родина наша! Вовеки не сгинет отеческий кров Под черной пятой кизилбаша!» [46] И мы на последнюю всходим ступень, И солнце ударило в очи, И в сердце ворвался стремительный день Всей силой своих полномочий. В парче винограда, в живом янтаре, Где дуб переплелся с гранатом, Кахетия пела, гордясь в октябре Своим урожаем богатым. Как пламя, в марани [47] струилось вино, Веселье лилось из давилен И был кизилбаш, позабытый давно, Пред этой страною бессилен. И реял над нею свободный орлан, Вздувающий перья на шлеме, И так же, как некогда витязь Леван, Стерег опустевшую Греми. 1950

44

Греми — древняя столица Кахетии, развалины которой сохранились до сих пор.

45

Леван — кахетинский царь, проводивший в XVI веке политику сближения с Московским государством.

46

Кизилбаши — персы.

47

Марани — погреб для вина.

СТАРАЯ СКАЗКА

В этом мире, где наша особа Выполняет неясную роль, Мы с тобою состаримся оба, Как состарился в сказке король. Догорает, светясь терпеливо, Наша жизнь в заповедном краю, И встречаем мы здесь молчаливо Неизбежную участь свою. Но когда серебристые пряди Над твоим засверкают виском, Разорву пополам я тетради И с последним расстанусь стихом. Пусть душа, словно озеро, плещет У порога подземных ворот И багровые листья трепещут, Не касаясь поверхности вод. 1952

ОБЛЕТАЮТ ПОСЛЕДНИЕ МАКИ

Облетают последние маки, Журавли улетают, трубя, И природа в болезненном мраке Не похожа сама на себя. По пустынной и голой аллее Шелестя облетевшей листвой, Отчего ты, себя не жалея, С непокрытой бредешь головой? Жизнь растений теперь затаилась В этих странных обрубках ветвей. Ну, а что же с тобой приключилось, Что с душой приключилось твоей? Как посмел ты красавицу эту, Драгоценную душу твою, Отпустить, чтоб скиталась по свету, Чтоб погибла в далеком краю? Пусть непрочны домашние стены, Пусть дорога уводит во тьму, — Нет на свете печальней измены, Чем измена себе самому. 1952

ВОСПОМИНАНИЕ

Наступили

месяцы дремоты…. То ли жизнь, действительно, прошла, Толь она, закончив все работы, Поздней гостьей села у стола. Хочет пить — не нравятся ей вина, Хочет есть — кусок не лезет в рот. Слушает, как шепчется рябина, Как щегол за окнами поет. Он поет о той стране далекой, Где едва заметен сквозь пургу Бугорок могилы одинокой В белом кристаллическом снегу. Там в ответ не шепчется береза. Корневищем вправленная в лед. Там над нею в обруче мороза Месяц окровавленный плывет. 1952

ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ

В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений, Давным-давно рассыпались вы в прах, Как ветки облетевшие сирени. Вы в той стране, где нет готовых форм, Где всё разъято, смешано, разбито, Где вместо неба — лишь могильный холм И неподвижна лунная орбита. Там на ином, невнятном языке Поет синклит беззвучных насекомых, Там с маленьким фонариком в руке Жук-человек приветствует знакомых. Спокойно ль вам, товарищи мои? Легко ли вам? И всё ли вы забыли? Теперь вам братья — корни, муравьи, Травинки, вздохи, столбики из пыли. Теперь вам сестры — цветики гвоздик, Соски сирени, щепочки, цыплята… И уж не в силах вспомнить ваш язык Там наверху оставленного брата. Ему еще не место в тех краях, Где вы исчезли, легкие, как тени, В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений. 1952

СОН

Жилец земли, пятидесяти лет, Подобно всем счастливый и несчастный, Однажды я покинул этот свет И очутился в местности безгласной. Там человек едва существовал Последними остатками привычек, Но ничего уж больше не желал И не носил ни прозвищ он, ни кличек. Участник удивительной игры, Не вглядываясь в скученные лица, Я там ложился в дымные костры И поднимался, чтобы вновь ложиться. Я уплывал, я странствовал вдали, Безвольный, равнодушный, молчаливый, И тонкий свет исчезнувшей земли Отталкивал рукой неторопливой. Какой-то отголосок бытия Еще имел я для существованья, Но уж стремилась вся душа моя Стать не душой, но частью мирозданья. Там по пространству двигались ко мне Сплетения каких-то матерьялов, Мосты в необозримой вышине Висели над ущельями провалов. Я хорошо запомнил внешний вид Всех этих тел, плывущих из пространства: Сплетенье ферм и выпуклости плит И дикость первобытного убранства. Там тонкостей не видно и следа, Искусство форм там явно не в почете, И не заметно тягостей труда, Хотя весь мир в движенье и работе. И в поведенье тамошних властей Не видел я малейшего насилья, И сам, лишенный воли и страстей, Всё то, что нужно, делал без усилья. Мне не было причины не хотеть, Как не было желания стремиться, И был готов я странствовать и впредь, Коль то могло на что-то пригодиться. Со мной бродил какой-то мальчуган, Болтал со мной о массе пустяковин. И даже он, похожий на туман, Был больше материален, чем духовен. Мы с мальчиком на озеро пошли, Он удочку куда-то вниз закинул И нечто, долетевшее с земли, Не торопясь, рукою отодвинул. 1953

ВЕСНА В МИСХОРЕ

1. ИУДИНО ДЕРЕВО

Когда, страдая от простуды, Ай-Петри высится в снегу, Кривое деревце Иуды Цветет на южном берегу. Весна блуждает где-то рядом, А из долин уже глядят Цветы, напитанные ядом Коварства, горя и утрат.

2. ПТИЧЬИ ПЕСНИ

Пусть в зеленую книгу природы Не запишутся песни синиц,— Величайшие наши рапсоды Происходят из общества птиц. Пусть не слушает их современник, Путешествуя в этом краю,— Им не нужно ни славы, ни денег За бессмертную песню свою.

3. УЧАН-СУ

Внимая собственному вою, С недосягаемых высот Висит над самой головою Громада падающих вод. И веет влажная прохлада Вокруг нее, и каждый куст, Обрызган пылью водопада, Смеется тысячами уст.

4. У МОРЯ

Посмотри, как весною в Мисхоре, Где серебряный пенится вал, Непрерывно работает море, Разрушая окраины скал. Час настанет, и в сердце поэта, Разрушая последние сны, Вместо жизни останется эта Роковая работа волны. 1953