Стихотворения и поэмы

Уитмен Уолт

Пионеры! о пионеры!

Что? Обжираются обжоры?

Спят толстобрюхие сонливцы? И двери их наглухо закрыты?

Все же скудной будет наша пища, и спать мы будем на земле,

Пионеры! о пионеры!

Что? уже спустилась ночь?

А дорога все труднее? и мы устали, приуныли и засыпаем

на ходу?

Ладно, прилягте, где идете, и отдохните до трубы,

Пионеры! о пионеры!

Вот она уже трубит!

Там, далеко, на заре - слышите, какая

звонкая?

Ну, скорее по местам - снова в первые ряды,

Пионеры! о пионеры!

ТЕБЕ

Кто бы ты ни был, я боюсь, ты идешь по пути сновидений,

И все, в чем ты крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под

руками растает,

Даже сейчас, в этот миг, и обличье твое, и твой дом, и одежда

твоя, и слова, и дела, и тревоги, и веселья твои,

и безумства - все ниспадает с тебя,

И тело твое, и душа отныне встают предо мною,

Ты предо мною стоишь в стороне от работы, от купли-продажи,

от фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты

пьешь, как ты мучаешься и как умираешь.

Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты

стал моей песней,

И я тихо шепчу тебе на ухо:

"Многих женщин и многих мужчин я любил, но тебя я люблю

больше всех".

Долго я мешкал вдали от тебя, долго я был как немой,

Мне бы давно поспешить к тебе,

Мне бы только о тебе и твердить, тебя одного воспевать.

Я покину все, я пойду и создам гимны тебе,

Никто не понял тебя, я один понимаю тебя,

Никто не был справедлив к тебе, ты и сам не был справедлив

к себе,

Все находили изъяны в тебе, я один не вижу изъянов в тебе,

Все требовали от тебя послушания, я один не требую его от тебя.

Я один не ставлю над тобою ни господина, ни бога: над тобою

лишь тот, кто таится в тебе самом.

Живописцы писали кишащие толпы людей и меж ними одного

посредине,

И одна только голова была в золотом ореоле,

Я же пишу мириады голов, и все до одной в золотых ореолах,

От руки моей льется сиянье, от мужских и от женских голов

вечно исходит оно.

Сколько песен я мог бы пропеть о твоих величавых и славных

делах,

Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого,

Как будто веки твои опущены были всю жизнь,

И все, что ты делал, для тебя обернулось насмешкой.

(Твои барыши, и молитвы, и знанья - чем обернулись они?)

Но посмешище это - не ты,

Там, в глубине, под спудом затаился ты, настоящий.

И я вижу тебя там, где никто не увидит тебя,

Пусть молчанье, и

ночь, и привычные будни, и конторка,

и дерзкий твой взгляд скрывают тебя от других и от самого

себя, - от меня они не скроют тебя,

бритые щеки, нечистая кожа, бегающий, уклончивый взгляд

пусть с толку сбивают других - но меня не собьют,

Пошлый наряд, безобразную позу, и пьянство, и жадность,

и раннюю смерть - я все отметаю прочь.

Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя

Ни такой красоты, ни такой доброты, какие есть у тебя,

Ни дерзанья такого, ни терпенья такого, какие есть у тебя.

И какие других наслаждения ждут, такие же ждут и тебя.

Никому ничего я не дам, если столько же не дам и тебе,

Никого, даже бога, я песней моей не прославлю, пока

не прославлю тебя.

Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй!

Эта пышность Востока и Запада - безделица рядом с тобой,

Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные - безмерно

безбрежен и ты, как они,

Эти неистовства, бури, стихии, иллюзии смерти - ты тот,

кто над ними владыка,

Ты по праву владыка над природой, над болью, над страстью,

над каждой стихией, над смертью.

Путы спадают с лодыжек твоих, и ты видишь, что все хорошо

Стар или молод, мужчина или женщина, грубый, отверженный

низкий, твое основное и главное громко провозглашает себя

Через рожденье и жизнь, через смерть и могилу, - все тут

ничего не забыто!

Через гнев, утраты, честолюбье, невежество, скуку твое Я

пробивает свой путь.

ФРАНЦИЯ

(18-й год наших Штатов)

Великое время и место,

Резкий, пронзительный крик новорожденного, который так

волнует материнское сердце.

Я бродил по берегу Атлантического океана

И услышал над волнами детский голос,

Я увидел чудесного младенца, он проснулся с жалобным плачем.

от рева пушек, от криков, проклятий, грохота рушившихся

зданий.

Но я не устрашился ни крови, струящейся по канавам, ни трупов,

то брошенных, то собранных в кучи, то увозимых в телегах,

Не отчаялся при виде разгула смерти, не убоялся ни ружейной

пальбы, ни канонады.

Бледный, в суровом молчании, что мог я сказать об этом взрыве

давнего гнева?

Мог я желать, чтоб человек был иным?

Мог я желать, чтоб народ был из дерева или из камня?

Чтобы не было справедливого воздаяния времен и судьбы?

О Свобода! Подруга моя!