Стихотворения и поэмы

Саянов Виссарион Михайлович

4

«Ленинград», 1925, № 27. Перед строфой 1.

О, беспокойствие весеннее В веселой суматохе дней. Опять поют стихотворения О жизни радостной твоей. И вот увереннее поступь, Дыханье станет горячей. Огни у Выборгского моста В тумане северных ночей.

5

«Красная новь», 1925, № 10 Перед гл. 1.

Землю штыком, И пропеллером облако. Петь и греметь литью. Дни проходили Локоть об локоть, Как пехотинцы в строю. Был я тогда — Напористым парнем: Френч, галифе, на груди звезда. Вслед за штабом Пятой армии Пробегали

агитпоезда. Вшивые толпы, рты посинели, Голос трубы грубей, Но под полою грязной шинели Сердце о ребра бей!

Гл. 2, вместо строфы 4.

Не шлындает буря, Визжат буфера, Ревут тендера, беспокоясь: — Отряду на отдых! Петрову пора Покинуть с ребятами поезд.

Гл. 3, вместо 1–16.

Летели вагоны, Свистели колеса, Чернела ночь на пути. Была такой же темноволосой, Черноволосой почти. Руку в рукав, И тоску за шкирку. Мало ль еще дорог! Время летит, И ты видишь, ширь как Поит зарей восток. За полустанком — Метель бормочет. Молча я ей подаю обрез. Снова тропинки сырою ночью За поворотами — наперерез. Горькие губы теперь забудешь, Голос в тревогу влит, По плечу мне И грудью к груди Ветер степной стоит. Два года проходят Под рокот ветров — В разведке, в тылу, в комендантском. И голос ломается. Стал он суров Под Пермью И под Соликамском.

Гл. 4, вместо 17–26.

Старик, Проходивший с мальчишкой за мной, Примявший раздвинутый тальник, Опять пробирался дорогой одной, Тропинкой крутой и недальней.

6

«Юный пролетарий», 1926, № 11.

Не говор московских просвирен, Но всё же старайся сберечь, Как песню, как гром в Армавире, Обычную русскую речь. Ее не захватишь в уставы: Звенит, колобродит, поет. Браток из-за Нарвской заставы Таежной шпаны не поймет. Где гнут большаками проселки, Где липы и шорохи трав, Иначе поют комсомолки, Чем девочки наших застав. Ты рано меня приласкала, Но крепче слова отторочь Над каторжным ветром Байкала, В сырую балтийскую ночь. Не говор московских просвирен, Но всё же старайся сберечь, Как песню, как гром в Армавире, Обычную русскую речь. 1925

7. ВЕЧЕР

«Юный пролетарий», 1926, № 11.

Снова шатаемся вместе, Песни во мраке сыром, Ветер из дальних предместий Тихим поет ноябрем. Путь в проходную контору, Сумрак несносен и строг, Сердце грустит по простору Ближних и дальних дорог. Теплые, теплые травы… Кто торопливо поет В сумерки Нарвской заставы, В грохоте Нарвских ворот? Ты ли, родное заречье, Гаснешь в дыму и в пыли, Или жилье человечье Тянет меня издали? Тянут простою заботой Спевки, и слезы, и смех, Каждый дружок большеротый, Каждый измызганный цех. Нынче припомнишь под вечер Всё, что дарила гроза: Или тепло человечье, Или людские глаза. 1925

8

ФГ. После строфы 5.

Над взмыленной пеной Последний полет, И ветер в антеннах До света поет.

Сб. 1937 Вместо 5–10.

В простор озаренный Веленьем земли Из гавани сонной Идут корабли, Привычным путем С чугуном и рудой

После строфы 5.

Где белая пена, Где чаек полет, Там ветер в антеннах До света зовет.

Сб. 1952

Вместо строф 4–5.

Их штурман упорный Ведет в океан, Сквозь зимние штормы, Сквозь черный туман. И волны седые Окрасил закат… Далеко Россия… Далеко Кронштадт… Над взмыленной пеной Чаек полет… А ветер в антеннах До света поет…

11

«Звезда», 1926, № 5 Вместо строф 4–6.

Если снова снега конспираций, Горьковатый обыденный плен, Это буря спешит пробираться Переулками Rue de Caulin. Чтобы руки рванули винчестер Над морями, над звонами трав, Над смятеньем берлинских предместий И в дыму орлеанских застав.

После строфы 7.

И путиловский парень, и пленник, Изнуренный Кайеннской тюрьмой, — Всё равно, это мой современник И товарищ единственный мой.

13. НОРД

«Новый мир», 1927, № 6 Перед строфой 1.

Пусть в марте льды валандали, Изнеможен и горд, От берегов Гренландии Идет в Архангельск норд. Для тех, кто в баре тесненьком Забыл заморский зов, Идет он верным вестником Ста тридцати ветров. Он всё гудит просторами, Срывая якоря, Зовет в четыре стороны, В далекие моря. Ах, пропади ты пропадом! Гундосят створы мглы, Опять подходят с ропотом Высокие валы. Над горклыми просторами, Почти на край земли, Во все четыре стороны Уходят корабли.

Вместо строфы 1.

Шатаясь, топорщась, гремя вперебой, Стоцветной ссыпался радугой, Залетную вьюгу выносит прибой Над морем и старою Ладогой!

КС. Вместо строфы 2.

И штурман норвежскую песню поет Про горькую соль океанов, Склоняясь над сетью широт и долгот, Над россыпью меридианов.

14

«Резец», 1927, № 6. Вместо 5–18.

Этот латаный, этот зеленый, Столько суток шуршавший в траве, Он качается, ошеломленный, На веселой твоей голове. И на что ему звонкая слава: В нетерпенье, в разгон, в полутьму, Всё равно, Таганрог и Варшава, Перестрелка в лесу, переправа Не припомнятся больше ему. Ты придешь, и обронишь на стуле, Среди кепок, фуражек, папах, И засвищут шляхетские пули, Застрекочет пропыленный шлях. Зашатается тропка лесная: Из-за сумерек, из забытья, На зеленые волны Дуная Выбирается лодка твоя. Вдруг качнулся, и шлем выпадает, Только руки на крючья легли, Низкий берег во мгле пропадает До далекой венгерской земли. Шлем колышется твой на просторе, Он пройдет все дороги сполна, Унесет его в Черное море Через несколько суток волна. Но под грохот, под стукот, под пули, С сумасшедшей такой высоты, Сразу крепкие руки рванули, И за шлемом бросаешься ты. Шлем нашел ты и выплыл; я знаю, Сколько суток шуршала трава, Как ходила потом по Дунаю Аж до Черного моря волна.

Вместо строф 6–13.

А того и никто не приметил, И такое совсем невдомек, Что не снес юго-западный ветер Перержавленный медный значок. Что значком этим землю опутав, Под смятенье дружебных судеб, Доставляли с московских маршрутов Алюминий, и волю, и хлеб. Этот латаный, этот зеленый, Столько суток шуршавший в траве, Он качается, ошеломленный, На веселой твоей голове.