Стихотворения и поэмы

Кузнецов Юрий Поликарпович

БОЙ В СЕТЯХ

«Воздух полон богов» — так говорили древние греки. Воздух полон богов на рассвете, На закате сетями чреват, Так мои кровеносные сети И морщины мои говорят. Я покрылся живыми сетями, Сети боли, земли и огня Не содрать никакими ногтями — Эти сети растут из меня. Может быть, сам с собой я схватился, И чем больше рвалось, тем сильней Я запутался и превратился В окровавленный узел страстей? Делать нечего! Я погибаю, Самый первый в последнем ряду. Перепутанный мрак покидаю, Окровавленным светом иду. Бог свидетель, как шёл я по жизни Дальше всюду и дальше нигде По святой и железной отчизне, По живой и по мёртвой воде. Я нигде не умру после смерти. И кричу, разрывая себя: — Где

ловец, что расставил мне сети? Я свобода! Иду на тебя!

ШАЛЬНАЯ ПУЛЯ

У меня весёлая натура, У меня счастливая рука. В чистом поле свищет пуля-дура. Не меня ли ищет, дурака? Вот она! Горячая и злая, На лету поймал её в кулак. Здравствуй, дура! Радость-то какая! И в ответ я слышу: — Сам дурак! Я причину зла не понимаю… Брошу пулю в пенистый бокал, Выпью за того, кого не знаю, За того, кто пулю мне послал.

ГОЛОС

И вестник молчанья на землю сошёл, И мира коснулся, и голос обрёл: "Звезда подо мной, а под вами земля. Я вижу: сквозят и сияют поля, И недра прозрачны, и камень лучист, И прах на дороге, как бездна, сквозист. Но это не каждому видеть дано, Светло в моём сердце, а в вашем темно". Он бродит, неведомый вестник, и с нас Не сходит сиянье невидимых глаз. Младенец от тёмного мира сего Смеётся — во сне он увидел его. Светло в моём сердце. И слышу в ночи: "Сияй в человечестве! Или молчи".

* Поэзия есть свет, а мы пестры… *

Поэзия есть свет, а мы пестры… В день Пушкина я вижу ясно землю, В ночь Лермонтова — звездные миры. Как жизнь одну, три времени приемлю. Я знаю, где-то в сумерках святых Горит мое разбитое оконце, Где просияет мой последний стих, И вместо точки я поставлю солнце.

ГИТАРА 

Аполлон гитару взял у Смердякова: – Что Константинополь? Наш или не наш? – Извини-подвинься. Ничего такого не слыхать в Одессе. Выпил - и шабаш. Аполлон заметил: – В выпивке ли дело?
– Заломил гитару и семь струн рванул, словно с бубенцами тройка полетела на Константинополь или на Стамбул. Тройка с бубенцами, Где твои печали? Туз, семёрка, дама - каждому своё. Все двенадцать стульев много лет трещали: у Одессы-мамы бёдра, ё-моё! Вырвал из гитары душу бог искусства, поглядел и плюнул в здешнее темно. Смердяков балдеет от большого чувства. Чей Константинополь - это всё равно.

ПРОЩАНИЕ С ВАДИМОМ КОЖИНОВЫМ 

1. На берегу, покинутом волною, Душа открыта сырости и зною. Отягчена полуземным мельканьем, Она живёт глухим воспоминаньем. О дальний гул! Воспоминанья гул! Ей кажется, что океан вздохнул, Взрывает берег новою волною И полнит душу мутной глубиною. 2. На повороте долгого пути, У края пораженья иль победы, Меня ещё успели вознести Орлиные круги твоей беседы. Открылись широта и рубежи, Уступы переливчатой натуры, Парение насмешки и души В тумане мировой полукультуры. Ноздрёвский жест, неверная струна, Бредущая из юности по следу. Могучая оглядка Бахтина Отметила молчанием беседу. А сколько лиц! А сколько голосов! Ты промотал полжизни, не скучая. Как пауза, Владимир Соколов Возникнул, ничего не обещая. Не сосен шум твой тонкий слух привлёк — Рубцовский стих угрюмо шевельнулся. Но звук угас, как золотой намёк... И Передреев горько усмехнулся. Я слышал гул твоих былых страстей Из твоего початого стакана. И ты сказал: — Чем старе, тем сильней... — И я услышал рокот с океана.

1975

ЯВЛЕНИЕ ПОД ОЛИМПОМ 

Крытый именем Боговой матери, Есть один под Олимпом шалман. Там встречаются правдоискатели, Осквернители-гробокопатели, Исторические толкователи. Не поймёшь: кто дурак, а кто пьян. И явилась на чёрную пятницу, Как из бездны, бледна и страшна, Баба — дура по самую задницу. — Я Россия! — сказала она. — Деревенская ли, городская ли, Дня прожить не могла без вранья. Все собаки

на западе лаяли, Если дул ветерок от меня. Ваша правда, о правдоискатели! Я пропала. Ищите меня! Ваша воля, о гробокопатели! Вы живьём закопали меня. О бессмысленные толкователи, Вы толкуете мимо меня… А катитесь все к чёртовой матери! Поминайте, как звали меня… Крытый именем Боговой матери Был шалман, а теперь его нет. Покатилось всё к чёртовой матери… А с Россией остался поэт.

СТАРАЯ ДРЕМОТА 

Я во сне перестал побеждать, Отчего так легко зарыдать, Но меня потянуло на думу. Прогоните из храма свиней! Накормите голодных детей! Не люблю постороннего шуму. Как похмельный Степан на княжну, Я с прищуром смотрю на жену: – Кто такая, чего ей здесь нужно? Не пора ли идти на войну? – Атаман, прозеваешь волну! – С эшафота доносится дружно. – Слышу, слышу. Седлайте коней, Мы поскачем на царство теней, Мы ударим в пустые засовы. Выходите, кто весел и пьян. Вам свободу даёт атаман, Но назад перекуйте подковы! Рассчитайтесь, кто сечен кнутом, Кто отмечен заветным крестом И по ком даже мать не рыдала. И садитесь на верных коней, И скачите до милых полей, Но к хвостам нацепите зерцала!

1978

РОДСТВО 

Ребёнок соломинку взял, Увлёкся простым подражаньем. И радужный шар воссиял, Наполненный чистым дыханьем. Нечаянно ветер понес Тот шар над простором открытым. Он с севера мохом оброс, А с юга расцвел гиацинтом. Вздымая приливы свои, Вода начала возмущаться. И камень, поднявшись с земли, Стал около шара вращаться. И, чуя глухое родство, Заброшенный пёс, из потёмок, Протяжно завыл на него. И с плачем проснулся ребёнок.

1970

ФАНТАЗИЯ

Давным-давно под суеверный ропот У питекантропа родился робот. Взглянул на свет и усмехнулся криво. Воздвиг в уме, преданье говорит, Воздушный замок атомного взрыва, Где Агасфер в подсвечнике горит. Глядел в кривое зеркало вселенной И наблюдал за нашей жизнью бренной, Где шла ко мне из бездны бытия Единственная женщина моя. Навстречу шла. Она была прекрасна, Как образ, предначертанный судьбой. Но робот стронул на волос пространство: Она прошла - я встретился с другой. Так забавлялся робот... Вдруг зерцало Незримо, но упорно замерцало. И он увидел девушку. Так ясно Ее душа сияла сквозь покров! Стал разнимать пространство, но напрасно: Все время выпадала ей любовь. В ее лице стоял нездешний пламень, За воздух задевали рукава. Ни птиц не слышно, ни людей. Едва Слетит звезда, во мраке вздрогнет камень, Безмолвие, шаги крадет трава. Он встал, минуя выси и глубины, Перед лицом, похожим на зарю. – Так это ты, мой умный и любимый? – Да, умный, но не твой и не люблю.
– Она стояла на земной равнине, Как в зимний полдень летняя звезда. И он сказал: - Теперь иль никогда!
– Вот древнее проклятие гордыни! Он подошел со сжатыми губами, Замкнул ее в холодное кольцо. Но поцелуй и неземное пламя Расплавили железное лицо. Его гордыня обернулась бездной. Ослепший, он не знал, куда ступить. Но тень осталась на груди железной От той, которой выпало любить. Какая мысль, скажи, в душе витает? В одном часу двоятся ночь и день. Метался призрак: - Что меня сжимает? – Объятия мои, - сказала тень. Сдирая тень, он по земле бежал И землю длинной смертью заражал. И обгорел по контуру той тени, И рухнул перед миром на колени. В глухой тоске по юности прекрасной, Я вижу мысль, конец ее ужасный: Земля мерцает, кое-где дымится Обломком крика скудное жилье; Чтоб не сгореть, на тень садится птица, Но лапы отсыхают у нее. Край обратился в жгучую пустыню. И пересек ее один из всех - Кто обмотал пяту девичьей тенью. Но было его имя - Ахиллес.

1967

ЯБЛОКО 

Околдовали яблоню в тиши Дремотные видения души. Но вдруг из сада столб огня взвился, То яблоко упало – в небеса. Поодиночке яблоки взлетали – Огня и аромата вертикали. Все улетали, но одно осталось, Со мною расставаться не решалось. В нём маленькая фурия сидела И, не мигая, на меня глядела. Душою я невольно потянулся За яблоком. Чего она глядит? Но впал я в сон и больше не проснулся… А яблоко возьмите – улетит.