Стихотворения. Поэмы. Пьесы
Шрифт:
Пораженный, но не подавленный уровнем американской цивилизации, поэт верно угадывает скрывающуюся за ней провинциальность, духовное убожество:
Я стремился за 7000 верст вперед, а приехал на 7 лет назад.
Все дары капиталистической цивилизации не заслоняют от его зрения того, что здесь:
Обирая, лапя, хапая, выступает, порфирой надев Бродвей, капитал — его препохабие.
Поездки Маяковского за границу обостряли его чувство обеспокоенности за судьбу социалистической родины, порождали в его стихах двадцатых годов, как один из решающих лейтмотивов, призыв к бдительности. И еще в те дни, когда фашизм ползал волчьим щенком по задворкам Европы, он, обращаясь к согражданам,
И не удивительно, что задолго до того, когда родина в 1941 году позвала советских людей защищать завоевания революции, Маяковский писал предостерегающие, пророческие строки:
Мы требуем мира.
Но если тронете, мы в роты сожмемся, сжавши рот.
Зачинщики бойни увидят на фронте один восставший рабочий фронт.
Таков Маяковский во всем своем богатом наследстве, завещанном сущим и грядущим поколениям читателей. Во всем, что он написал, будь то широкие по размаху исторических обобщений поэмы «Владимир Ильич Ленин» или октябрьская поэма «Хорошо!», будь то патетические стихи «Товарищу Нетте — пароходу и человеку» или «Стихи о советском паспорте», будь то его заграничные циклы или юрячие отклики на злобу дня многие из которых» но признанию поэта, писались в типографии «на талере», — сквозь все его произведения проходит, наполняя их солнцем и светом, тема безграничной веры в новое общество, созидаемое в нашей стране по заветам Ленина.
Ленин и теперь живее всех живых.
Наше знанье — сила и оружие.
Окончание гражданской войны и выход страны в полосу решения будничных задач восстановительного периода в условиях новой экономической политики не прошли бесследно для значительной части советских поэтов. Не только Николаю Асееву показалось, что «крашено — рыжим цветом, а не красным, — время». И у ряда пролетарских поэтов высокий романтический пафос сменился нотами растерянности и разочарования. Именно в это переходное время Маяковский создает свою полную трагических предчувствий поэму «Про это». В этой, отразившей серьезный духовный кризис поэме Маяковский дал волю тем чувствам, которые звучали в его предреволюционных произведениях — «Флейта-позвоночник» и «Человек». Свою поэму он закончил страстным призывом к будущему:
Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь!
Воскреси меня хотя б за это!
Воскреси — свое дожить хочу!
Невосполнимая утрата, понесенная пролетариатом, — смерть Владимира Ильича Ленина — отозвалась болыо в миллионах человеческих сердец. Болью и приливом созидательной энергии. Это горе, опалившее сердце Маяковского, потрясшее все его существо, стало толчком к выходу в новую полосу высокого творческого подъема. Время услышало его страстный призыв о воскрешении, и, когда «резкая тоска стала ясною осознанною болью», поэт приступает к созданию произведенияг венчающего все, что было создано им за годы богатырского поэтического подвига. Ленинская смерть властно позвала его на ноет «агитатора, горлана-главаря». И формулой перехода стали строки:
Я буду писать и про то и про это, но нынче не время любовных ляс.
Я
всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс.
Атакующему классу пролетариев в лице ленинской партии посвятил свою поэму о великом вожде Владимир Маяковский. И, создавая ее, он все время чувствовал неотрывность жизни и борьбы Ленина от жизни и борьбы созданной им большевистской партии,
Партия — бессмертие нашего дела.
И оттого, что партия неразрывно связана с классом, ее породившим и выдвинувшим в авангард борьбы, поэт вне партии, вне ее исторической деятельности не видит человека, построившего боевые ряды большевиков и давшего в руки партии победоносное оружие революционной теории.
Партия и Ленин — близнецы-братья — кто более матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин.
Такое широкое и глубокое ощущение Маяковским ленинской темы позволило ему подняться над частностями житейской биографии до широчайших исторических обобщений, дать почувствовать и огромность утраты, понесенной партией и мировым рабочим движением, и бессмертие ленинизма, его неисчерпаемую силу, его преобразующее влияние на всю историю человеческого общества.
В поэме Ленип предстает и как «самый человечный человек», который …к товарищу милел людскою лаской… …к врагу вставал железа тверже… — и как вождь всех людей труда на планете, носитель бессмертной идеи освобождения человечества от пут капиталистического рабства, и поэтому-то стала величайшим коммунистом-организатором даже сама Ильичева смерть.
Поэма «Владимир Ильич Ленин» предопределила дальнейшее направление творческих исканий Маяковского, нашедших свое наиболее полное выражение в написанной через три года октябрьской поэме «Хорошо!».
Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды.
Маяковский, как никто другой из поэтов, его современников, чувствовал пульс своего времени, энергию устремленности в будущее. Этого он требовал и от других советских поэтов, когда писал полные новаторской энергии строки: «У нас поэт событья берет — опишет вчерашний гул, а надо рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу».
Всю свою жизнь в поэзии Маяковский искал, иногда оступаясь на нехоженой целине новаторства, но как поражают новизной его поэтические находки, его поразительные открытия. Он писал о себе: «Говорят — я темой индивидуален». И некоторым кажется, что именно поэтому после смерти Маяковского никого нельзя назвать преемником его поэтического опыта.
Но дело не в том, что «темой индивидуален», а в том, что легко подражать поэтической поступи Маяковского, но трудно продолжать с того места, где он остановился, самостоятельное движение вперед. И при всем этом нет ни одного мало-мальски талантливого советского поэта, который не испытал бы на себе косвенное влияние Маяковского.
Не все эстетические положения Маяковского может принять современный читатель и современный поэт. Иногда Маяковского, смелого поэта-новатора, оттеснял доктринер, не окончательно освободившийся от пережитков футуристического нигилизма. Несмотря на то что такими стихами, как «Юбилейное», во многом опрокинуты взгляды футуристов на классическое наследие, все же и в некоторых заграничных стихах, и в некоторых декларативных стихах, обращенных к современному искусству, нет-нет да и прозвучат старые погудки футуризма, лефовского рассудочного утилитаризма, резко контрастные всему послеоктябрьскому творчеству Маяковского. Новый материал революционной действительности властно устранял из творчества поэта-новатора все, что тяготело к «эксперименту ради эксперимента», и вызывал все большую и большую простоту и ясность словесного и образного инструментария Маяковского.