Стихотворения. Поэмы. Проза
Шрифт:
И в школу сел, заплаканный, с локтями
Протертыми. Там уносясь мечтами
И глаз не уставая напрягать,
Он рано подглядел в природе мать,
Кормилицу художников, и много
Она ему сулила. Не дремал
Его талант, — и сам ценитель строгий
Талантов труд его благословлял.
27
Он и меня благословлял когда-то,
Опальный муж, гражданственных тревог
Немая жертва! Щедро и богато
Природой взысканный,
Свое отчаянье. И осужденный
На бесполезность, словно пригвожденный
К стенам Москвы титан, не подражал
Титану и богов не проклинал,
Умел к своим цепям приноровляться.
И на своей скале не мог никак
Лежать без дела. Кто же мог нуждаться
В таком лице? Художник да бедняк.
28
И лик его сиял для них приветом…
Орлова помнят, — и на гроб его
Не я один готов (конечно, летом,
А не зимой) от лавра своего
Принесть хоть ветку в дань воспоминанью,
Неравнодушный к свежему преданью.
Я знаю, он неравнодушен был
К грядущим поколеньям и любил
Россию в будущем. Спи мирно в гробе,
Наивный гражданин! Не жди чудес.
Народный гений все еще в утробе,
А лавров — сколько хочешь, целый лес!
29
О лаврах также думал мой Игнатий.
Что делать? Слава — звук, но не пустой.
Мечтанье, но не сон, — как из объятий
Развратницы, из жизни мелочной
И сладостной она зовет нас в поле, -
Где марширует смерть, меняя роли
Народов, полководцев и владык, -
Ведет на кафедру, раба язык
Вооружает жалом истин смелых,
В толпу заносит правды семена
И в глубину пустынь оледенелых
Людей заносит, — но не имена.
30
В домашний круг, в семейный пир Игната
Не проникала слава; для него
Она была действительно заплата
На рубище — и больше ничего {*}.
Там о политике не заикались,
Науки торжеством не увлекались,
Поэзии не знали никакой,
Там каждой мысли новой иль живой
Боялись как холеры или черта,
Там есть и пить могли бы вы, — но жить
Не дай вам бог с людьми такого сорта.
Игнат мой стал особенно их злить.
{* Что слава? Яркая заплата
На бедном рубище певца.
А. Пушкин. (Прим. авт.)}
31
Старик звал гордостью его молчанье,
И всякий раз, когда он пропадал
(К обеду не являлся), ждал признанья
И все его затеи проклинал.
Игнату было не легко искусство;
Но славы луч неразвитое чувство
Уже ласкал. Так ранний луч весны
Ласкает
Прошло семь лет. Он получил медали,
Патент из Академии, — и вот
С минуты на минуту все мы ждали,
Что он поднимет крылья и вспорхнет.
32
Но крылья, крылья! Что такое крылья?
Червонцами набейте мой карман,
И я помчусь без всякого усилья
Через какой хотите океан.
Вы удивитесь легкости чудесной
И скорости, когда тяжеловесный
Металл, который золотом зовут.
Мне как-нибудь (хоть за стихи) дадут.
Игнату также дали за картины
Рублей пятьсот; но вышло ничего:
Алеша, друг и брат, не без причины
Все эти деньги занял у него.
33
Уверил, что его посадят в яму.
Действительно, какой-то кредитор
Грозил ему за пиковую даму;
Но все свои долги за сущий вздор
Считал он и не все пустил в уплату,
Хоть и клялся встревоженному брату,
Что расплатился и ничуть не пьян,
А просто выпил, весел и румян.
А мой Игнат, чем дальше, тем труднее
Ему казался избранный им путь,
Чем больше размышлял он, тем больнее
Сомнение закрадывалось в грудь.
34
"Старуха с прялкой", "Юная крестьянка,
Сгребающая сено", голова
Как лунь седого дворника, "Цыганка
С гитарой", — это все слова, слова…
Так говорил он, — далеко не слово
Горячее, способное иного
Толкнуть и разбудить, как будит нас
Набат в пожар, молитва в скорбный час,
Иль колокола звон в великий праздник.
— Нет, лучше ты на ложе деву мне
Изобрази, — сказал ему проказник
Алеша, — так чтоб грезилась во сне.
35
— Эх, брат! на краски нет давно ни гроша!
Сказал Игнат, опять в свою тоску
Впадая, как потерянный, Алеша
Задумался, и вот он к старику
Пришел и говорит: — Ты причищался?
— Сподобил бог. — А ты вчера признался
Попу, что губишь сына? — Это как?
— Да сам ты посуди. — Молчи, дурак!
— Послушай, отче! будь родному сыну
Родной отец, не то, вот те клянусь,
Что я тебя на старости покину
И в Питере в гусары запишусь.
36
— А я не дам ни гроша. — Ну, украду,
Тогда ты сам отправь меня в острог.
И буду я родному не в усладу
Преклонных лет, а в горе да в упрек.
Старик не ожидал такого слова
И хоть по-прежнему глядел сурово,
Но мялся и дрожал. "Вот, черт возьми,