Стихотворения. Поэмы

Пастернак Борис Леонидович

ДВОР

Мелко исписанный инеем двор! Ты – точно приговор к ссылке На недоед, недосып, недобор, На недопой и на боль в затылке.

Густо покрытый усышкой листвы, С солью из низко нависших градирен! Видишь, полозьев чернеются швы, Мерзлый нарыв мостовых расковырян.

Двор, ты заметил? Вчера он набряк, Вскрылся сегодня, и ветра порывы Валятся, выпав из лап октября, И зарываются в конские гривы.

Двор! Этот ветер, как кучер в мороз, Рвется вперед и по

брови нафабрен Скрипом пути и, как к козлам, прирос К кручам гудящих окраин и фабрик.

Руки враскидку, крючки назади, Стан казакином, как облако, вспучен, Окрик и свист, берегись, осади, — Двор! Этот ветер морозный – как кучер.

Двор! Этот ветер тем родственен мне, Что со всего околотка с налету Он налипает билетом к стене: «Люди, там любят и ищут работы!

Люди, там ярость сановней моей! Там даже я преклоняю колени. Люди, как море в краю лопарей, Льдами щетинится их вдохновенье.

Крепкие [6] тьме полыханьем огней! Крепкие стуже стрельбою поленьев! Стужа в их книгах – студеней моей, Их откровений – темнее затменье.

6

Крепкий кому – подвластный, обязанный данью или податью. (Примеч. Б. Пастернака.)

Мздой облагает зима, как баскак, Окна и печи, но стужа в их книгах — Ханский указ на вощеных брусках О наложении зимнего ига.

Огородитесь от вьюги в стихах Шубой; от неба – свечою; трехгорным — От дуновенья надежд, впопыхах Двинутых ими на род непокорный». <1916, 1928>

ДУРНОЙ СОН

Прислушайся к вьюге, сквозь десны процеженной Прислушайся к голой побежке бесснежья. Разбиться им не обо что, и заносы Чугунною цепью проносятся понизу Полями, по чересполосице, в поезде, По воздуху, по снегу, в отзывах ветра, Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых, Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.

Полями, по воздуху, сквозь околесицу, Приснившуюся Небесному Постнику. Он видит: попадали зубы из челюсти, И шамкают замки, поместия с пришептом, Все вышиблено, ни единого в целости, И Постнику тошно от стука костей.

От зубьев пилотов, от флотских трезубцев, От красных зазубрин карпатских зубцов. Он двинуться хочет, не может проснуться, Не может, засунутый в сон на засов.

И видит еще. Как назём огородника, Всю землю сравняли с землей на Стоходе. Не верит, чтоб выси зевнулось когда-нибудь Во всю ее бездну, и на небо выплыл, Как колокол на перекладине дали, Серебряный слиток глотательной впадины, Язык и глагол ее, – месяц небесный. Нет, косноязычный, гундосый и сиплый, Он с кровью заглочен хрящами развалин. Сунь руку в крутящийся щебень метели, — Он на руку вывалится из расселины Мясистой култышкою, мышцей бесцельной На жиле, картечиной напрочь отстреленной.

Его отожгло, как отёклую тыкву. Он прыгнул с гряды на ограду. Он в рытвине. Он сорван был битвой и, битвой подхлестнутый, Как шар, откатился в канаву с откоса Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых, Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.

Прислушайся

к гулу раздолий неезженых, Прислушайся к бешеной их перебежке. Расскальзывающаяся артиллерия Тарелями ластится к отзывам ветра. К кому присоседиться, верстами меряя, Слова гололедицы, мглы и лафетов? И сказка ползет, и клочки околесицы, Мелькая бинтами в желтке ксероформа, Уносятся с поезда в поле. Уносятся Платформами по снегу в ночь к семафорам.

Сопят тормоза санитарного поезда. И снится, и снится Небесному Постнику... <1914, 1928>

ВОЗМОЖНОСТЬ

В девять, по левой, как выйти со Страстного, На сырых фасадах – ни единой вывески. Солидные предприятья, но улица – из снов ведь! Щиты мешают спать, и их велели вынести.

Суконщики, С. Я., то есть сыновья суконщиков (Форточки наглухо, конторщики в отлучке). Спит, как убитая, Тверская, только кончик Сна высвобождая, точно ручку.

К ней-то и прикладывается памятник Пушкину, И дело начинает пахнуть дуэлью, Когда какой-то из новых воздушный Поцелуй ей шлет, легко взмахнув метелью.

Во-первых, он помнит, как началось бессмертье Тотчас по возвращеньи с дуэли, дома, И трудно отвыкнуть. И во-вторых, и в-третьих, Она из Гончаровых, их общая знакомая! <1914>

ДЕСЯТИЛЕТЬЕ ПРЕСНИ(Отрывок)

Усыпляя, влачась и сплющивая Плащи тополей и стоков, Тревога подула с грядущего, Как с юга дует сирокко. Швыряя шафранные факелы С дворцовых пьедесталов, Она горящею паклею Седое ненастье хлестала. Тому грядущему, быть ему Или не быть ему? Но медных макбетовых ведьм в дыму Видимо-невидимо. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Глушь доводила до бесчувствия Дворы, дворы, дворы... И с них, С их глухоты – с их захолустья, Завязывалась ночь портних (Иных и настоящих), прачек И спертых воплей караул, Когда – с Канатчиковой дачи Декабрь веревки вил, канатчик, Из тел, и руки в дуги гнул, Середь двора; когда посул Свобод прошел, и в стане стачек Стоял годами говор дул. Снег тек с расстегнутых енотов, С подмокших, слипшихся лисиц На лед оконных переплетов И часто на плечи жилиц. Тупик, спускаясь, вел к реке, И часто на одном коньке К реке спускался вне себя От счастья, что и он, дробя Кавалерийским следом лед, Как парные коньки, несет К реке, – счастливый карапуз, Счастливый тем, что лоск рейтуз Приводит в ужас все вокруг, Что всё – таинственность, испуг И сокровенье, – и что там, На старом месте, старый шрам Ноябрьских туч; что, приложив К устам свой палец, полужив, Стоит знакомый небосклон, И тем, что за ночь вырос он. В те дни, как от побоев слабый, Пал на землю тупик. Исчез, Сумел исчезнуть от масштаба Разбастовавшихся небес. Стояли тучи под ружьем И, как в казармах батальоны, Команды ждали. Нипочем Стесненной стуже были стоны. Любила снег ласкать пальба, И улицы обыкновенно Невинны были, как мольба, Как святость – неприкосновенны. Кавалерийские следы Дробили льды. И эти льды Перестилались снежным слоем, И вечной памятью героям Стоял декабрь. Ряды окон, Не освещенных в поздний час, Имели вид сплошных попон С прорезами для конских глаз. 1915, 1928