Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Отилия грустно глядит на отца и с трудом сдерживает громкие вздохи. Мы сидим с ней наедине в беседке. Сегодня разговор идет иначе; говорит главным образом она, изливая мне всю тоску,
что у нее на сердце, а я внимаю ей, и мне самому становится грустно. Я замечаю, что мое сочувствие приносит ей облегчение.
Отилия и ее отец ушли. Я, однако, сижу в саду. Сегодня я не пойду в трактир, мне не хочется быть на людях, мне как-то не по себе. На душе тоскливо и вместе сладко…
Вчера и сегодня я несколько раз просыпался среди ночи, наверное, от жары. Можно было использовать это бдение для занятий… но я только просыпаюсь и не встаю с постели. Мне приятно лежать, мысли легко проносятся
Не буду врать: к занятиям эти мысли имеют очень мало отношения. Сейчас я как раз изучаю горное право, и его своеобразная терминология преследует меня. Моя кровать кажется мне месторождением золотых снов. Стоя около Отилии, я мысленно огораживаю нашу заявку, чтобы обеспечить себе право на разработку…
Я замечаю, что повсюду написал «Отилия». Берегись! Берегись!
У живописца необычно тихо. Он сидит за столом, подперев голову ладонью, глядя в пространство, и думает…
Днем ко мне приходил доктор Енсен. Как он, однако, торопится! Я не очень любезен с ним, но ему это, по-видимому, безразлично. Он, кажется, почти не замечает меня. Вот он уже снова стоит перед зеркалом у окна. Нет более противного зрелища, чем мужчина, который вечно торчит перед зеркалом!
Увидев домохозяина с дочерью, он заговаривает с ними. Как он фамильярничает! Есть же такие люди: считают, что старое знакомство дает им бог весть какие права! Его приглашают спуститься в сад. Он зовет меня. Ну ладно, пойдем, увидим, кто кого… Нет, не увидим, ведь у меня же нет никаких намерений! Я уверен, что у меня их нет!
Сад выглядит сегодня как-то иначе, словно чужой. Мне кажется, что здесь другой воздух, другие люди. Однако, поразмыслив, я вижу, что, собственно, мне мешает только доктор Енсен. Он из тех людей, кого называют интересными собеседниками; они достаточно поверхностны для того, чтобы легко болтать на любую тему. Постепенно в садике собираются все, кроме Провазника, и слушают Енсена, словно он рассказывает им бог весть что. Я нисколько не огорчен тем, что я не «интересный собеседник».
Я делаю слабую попытку вести самостоятельный разговор.
– Написали письмо? – спрашиваю я живописца.
– Нет, оставил на завтра. Надо еще подумать.- И он тотчас же обращается к Енсену.- Вы, должно быть, видели в жизни массу интересного, доктор.
– Почему вы так думаете?
– Ну, сумасшедший дом – такое забавное место. Пожалуйста, расскажите нам что-нибудь о нем.
Я снова оттеснен на задний план. Хоть бы Провазник пришел! Но тут я замечаю, что Енсен в затруднении. Я рад этому. Он что-то объясняет о разнице между маниакальным и депрессивным психозом, но присутствующих это не занимает, они хотят знать, «что воображают о себе эти психи», как ведет себя больной, который считает, что он император, или больная, возомнившая себя девой Марией. Енсен не рассказывает об этом и продолжает научное объяснение. В заключение он оговаривается, что «почти каждый человек немиояшо душевнобольной». Это взволновало всех, только домохозяин спокойно кивает головой и замечает: «Многие здоровые люди даже не знают, какое это благо – здоровье».
Енсен наконец прощается, сказав, что скоро зайдет опять. Смотри, как бы ты не запоздал, думаю я.
Провазника сегодня среди нас не было. О Енсене говорили долго после его ухода, даже слишком долго! Отилия прошептала мне:
– Я боюсь его!
– Врожденный такт иногда очень важная вещь,- отвечаю я.
Кликеш все время уговаривает Семпра. Трактирщик вертится около, стараясь быть как можно ближе. Он то и дело покашливает и волком глядит на Кликеша.
Девять часов, а Енсен уже здесь. Он выглядывает в сад, на галерею и
В полдень живописц посылает ко мне за конвертом. Я гляжу в их окна. Жена и сын стоят у стола и смотрят, как он надписывает на конверте адрес.
Живописец ходит по комнате, конверт он держит в руке и часто останавливается, чтобы поглядеть на плод своего вдохновения. Видимо, он горд.
Днем я прихожу в садик первым. Мне кажется, что проходит целая вечность, пока собираются остальные.
Примерно через час появляется домохозяин с Отилией и начинает со мной разговор о политике. По его мнению, корень всех зол в том, что монархи «никогда не довольствуются тем, что у них есть». Я горячо соглашаюсь с этим. Он изрекает еще и другие сентенции, я восхищаюсь ими. Потом он начинает подвязывать лозы, а я вступаю в задушевный разговор с Отилией. Бог весть почему мы переходим на такую тему, как моя добродетель. Отилия с жаром восхваляет ее. Она все говорит и говорит, растягивая эту тему, как сапожник кожу, когда надевает ее на колодку. Откуда только этой девице известно о моей добродетели?
Приходят живописец с женой. У него довольное, почти победоносное выражение лица. У жены язык снова как бритва.
– Готово письмо? – спрашиваю я.
– Ну конечно! – говорит он с таким видом, словно играючи за полдня разделывается с корреспонденцией всей Европы.
– Надо было там приписать насчет кондукторши,- со смехом замечает Августиха.- Священники интересуются такими вещами.
Что надо было написать о кондукторше?
– Нужно написать еще одно письмо, другому брату в Тар-нов,- продолжает живописец.- Мы, братья, пишем друг другу два раза в год, так уж у нас заведено.
Никто его не слушает, разговор о кондукторше продолжается. Толкуют об обер-лейтенанте и о том, что кондукторша вечно высовывает голову из дверей – все ждет, не идет ли обер-лей- *¦ тенант. Обо всем этом соседи говорят странным тоном, поглядывают на меня и смеются. Меня вдруг осеняет догадка… Так вот почему я был дурнем! В сердцах я говорю что-то, не помню уж что.
Потом мы втроем играем в шестерку.
С предельной выдержкой я терплю все промахи домохозяина и во всем с ним соглашаюсь. Я даже нарочно вытягиваю под столом ногу, чтобы он мог наступать па нее,- пусть получит удовольствие. Он нажимает на нее, как органист на педаль.
Провазника сегодня опять не было.
Такой глупости, как сегодня, со мной еще в жизни не случалось! Я пошел поужинать к приятелю Мороусеку. Он живет в конце Смихова, поэтому я взял извозчика. Мы отлично провели время до ночи, потом я не спеша пошел домой. Была прекрасная ночь, и в голове у меня роились всевозможные мысли. Улицы были почти пусты, только какой-то сонный извозчик ехал домой на своей кляче. Кляча едва тащила ноги, дрожки стучали, монотонный стук колес был мне даже приятен. Дома за два от моих ворот извозчик перегнал меня, нагнулся с козел и сказал:
– Что вы не сядете в пролетку, молодой человек?
Это был мой извозчик! Я забыл заплатить и отпустить его, и он ждал меня всю ночь. Пришлось дать этому мошеннику три гульдена.
Сомнений ист – я влюблен!
Итак, в один прекрасный день в газетах будет поздравление: «Пану доктору Крумловскому и его прелестной невесте Отилии…» В таких поздравлениях все невесты бывают «прелестными». Никто на свете не должен знать, иначе…
Нам надо объясниться!
Хорошенькая история! Я прямо трясусь от злости! Пальцы себе готов кусать! Вот что произошло.