Стихотворения

Набоков Владимир Владимирович

5 ^{*}

Какое б счастье или горе ни пело в прежние года, метафор, даже аллегорий, я не чуждался никогда. И ныне замечаю с грустью, что солнце меркнет в камышах, и рябь чешуйчатее к устью, и шум морской уже в ушах. 28 декабря 1953; Итака

6. СОН ^{*}

Есть сон. Он повторяется, как томный стук замурованного. В этом сне киркой работаю в дыре огромной и нахожу обломок в глубине. И фонарем на нем я освещаю след надписи и наготу червя. «Читай, читай!» — кричит мне кровь моя: Р, О, С, — нет, я букв

не различаю. 1953

7 ^{*}

Зимы ли серые смыли очерк единственный? Эхо ли — всё, что осталось от голоса? Мы ли поздно приехали? Только никто не встречает нас. В доме рояль — как могила на полюсе. Вот тебе ласточки. Верь тут, что кроме пепла есть оттепель! Ноябрь 1953

399. «Минуты есть: „Не может быть, — бормочешь…“» ^{*}

Минуты есть: «Не может быть, — бормочешь, — не может быть, не может быть, что нет чего-то за пределом этой ночи», и знаков ждешь, и требуешь примет. Касаясь до всего душою голой, на бесконечно милых мне гляжу со стоном умиленья; и, тяжелый, по тонкому льду счастия хожу. 27 декабря 1953

400. «Сорок три или четыре года…» ^{*}

Сорок три или четыре года ты уже не вспоминалась мне: вдруг, без повода, без перехода, посетила ты меня во сне. Мне, которому претит сегодня каждая подробность жизни той, самовольно вкрадчивая сводня встречу приготовила с тобой. Но хотя, опять возясь с гитарой, ты опять «молодушкой была», не терзать взялась ты мукой старой, а лишь рассказать, что умерла. 9 апреля 1967

ПЕРЕВОДЫ

Шимус о'Салливэн

401. ОВЦЫ ^{*}

Тихо проходит в сумерках серых по мокрой дороге стадо овец. Пробираются тихо они в полумраке по мокрой дороге, что вьется чрез город. Тихо проходят, блистая, белея, и вот уж скрываются в сумерках серых. Так прошлые дни всплывают на миг, блистают на миг и снова бледнеют; те белые дни, когда мы с тобой в час вечерний брели там, где овцы паслись; когда мы с тобою шли поступью медленной в сумерках серых, где овцы паслись… Белеют они и чрез миг исчезают в горестной дымке заплаканных лет: блистают на миг и, туманясь, уходят в серую тень разлучающих лет. <5 июня 1921>

402. OUT OF THE STRONG, SWEETNESS! [15] ^{*}

Свет пасмурный утра земли. Равнины дрожащие вод. Полуизгнан хаос из туманности моря и суши, и очи богов сквозь сумрак глядят; очи богов, и молчанье, и трепет от смеха богов. И там, одиноко в тумане, — тонкие, нежные, робкие, с большими от страха глазами олени стоят. И шепот — он тише, чем мысль: «Малые, кроткие твари, в заветной лесной глубине вас ждет тишина, ваш приют. Спрячьтесь от взоров и смеха богов в лиственный мрак». <5 июня 1921>

15

Из сильного вышло сладкое (англ.). — Ред.

Пьер Ронсар

403. СОНЕТ ^{*}

Когда

на склоне лет и в час вечерний, чарам стихов моих дивясь и грезя у огня, вы скажете, лицо над пряжею склоня: «Весна моя была прославлена Ронсаром», — при имени моем служанка в доме старом, уже дремотою работу заменя, очнется, услыхав, что знали вы меня, вы, озаренная моим бессмертным даром. Я буду под землей, и, призрак без костей, покой я обрету средь миртовых теней. Вы будете, в тиши, склоненная, седая, жалеть мою любовь и гордый холод свой. Не ждите — от миртовых дней, цените день живой, спешите розы взять у жизненного мая. <13 августа 1922>

Шарль Бодлер

404. АЛЬБАТРОС ^{*}

Бывало, по зыбям скользящие матросы средь плаванья берут, чтоб стало веселей, великолепных птиц, ленивых альбатросов, сопровождающих стремленье кораблей. Как только он людьми на палубу поставлен, лазури властелин, неловок и уныл, старается ступать, и тащатся бесславно громады белые отяжелевших крыл. Воздушный странник тот — какой он неуклюжий! Та птица пышная — о, как смешит она! Эй, трубкою тупой мазни его по клюву, шагнув, передразни калеку-летуна… Поэт похож на них — царей небес волнистых: им стрелы не страшны, и буря им мила. В изгнанье — на земле, — средь хохота и свиста, мешают им ходить огромные крыла. <3 сентября 1924>

Альфред Теннисон

405. IN MEMORIAM ^{*}

Вот лунный луч блеснул на одеяле, И знаю: там, где предан ты земле, Над западными водами, во мгле, Бледно и дивно стены просияли. Там жизнь твою читает лунный свет: Как перст скользит серебряное пламя По мраморной доске твоей, во храме, По буквам имени и числам лет. И вот сиянье плавное слабеет; Вот на моей постели луч погас. Смежаю веки утомленных глаз И сплю, пока окно не посереет. Тогда земля туманом заревым Напоена от краю и до краю, — И там, во храме сумрачном, я знаю, Чуть брезжит мрамор с именем твоим. <23 мая 1926>

Уильям Шекспир

406. XVII СОНЕТ ^{*}

Сонет мой за обман века бы осудили, когда б он показал твой образ неземной, — но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле, и жизнь твоих очей не выявлена мной. Затем ли волшебство мной было бы воспето и чистое число всех прелестей твоих, — чтоб молвили века: «Не слушайте поэта; божественности сей нет в обликах мирских»? Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый, так россказни смешны речистых стариков, — и правду о тебе сочтут за прихоть лиры, за древний образец напыщенных стихов… Но если бы нашлось дитя твое на свете, жила бы ты вдвойне — в потомке и в сонете. <18 сентября 1926>

407. XXVII СОНЕТ ^{*}

Спешу я, утомясь, к целительной постели, где плоти суждено от странствий отдохнуть, — но только все труды от тела отлетели, пускается мой ум в паломнический путь. Потоки дум моих, отсюда, издалека, настойчиво к твоим стремятся чудесам, — и держат, и влекут измученное око, открытое во тьму, знакомую слепцам. Зато моей души таинственное зренье торопится помочь полночной слепоте: окрашивая ночь, твое отображенье дрожит, как самоцвет, в могильной темноте. Так, ни тебе, ни мне покоя не давая, днем тело трудится, а ночью мысль живая. <18 сентября 1926>