Стихотворения

Анфилов Глеб Борисович

Наше наследие, 1990, № 2.

«Курок заржавленный…»

Курок заржавленный Чернеет строже. Патроны вставлены Без лишней дрожи. О, сколько искренних Отвергнут помощь, О, сколько выстрелов Проглотит полночь. Поутру сходятся Из дальних комнат, О Богородице Твердят и помнят. Лежит застреленный В цветеньи вешнем. В глазных расселинах Стоит нездешнее. А в далях города Над злым конвертом Рыдают молодо О нём бессмертном.

Наше наследие, 1990, № 2.

Обречённые

И эта ночь вокруг, как чёрная купель, И улиц тишина

с больными фонарями. Ты помнишь, — здесь, в кругу недель Мы были умными царями. Но в буднях городских с искусственной луной Мы позабыли наш неугасимый берег, И нам ли возвестить о радости иной, О счастьи завтрашних америк. Нас светом обожгло внезапное окно, Но одинокие — без воли, без испуга Мы падаем опять в бессветное звено. В пределе твёрдом замкнутого круга Идём туда, где что-то суждено. И эта полночь нам подруга.

1908, Москва

Лепта. М., 1995, № 26.

Сольфатара [3]

Видишь? — всадник на римской дороге, где чеканный серебряный свет остриями ложится на камни покинутых башен. Исполнитель тревоги, о котором вещало безумье Тацитовых лет. Нам он ведом, И нам лишь не страшен. Помнишь? — в книгах Каббалы мы прочли: «в эти дни засверкает сильнее стократ Водолей, будут люди и дни бесконечно усталы, но раскроются ало озёра Флегрейских полей [4] . В полночь всадник проскачет и тени назад не отбросит. Обрекающий индекс начертит над каждым крыльцом. Горе тем, кто заплачет, кто очнётся и спросит. Горе спящим в домах и в садах с непокрытым лицом…» [5] Ночь похитила месяц и ярче вдали Сольфатара. На рассвете узнают бездонность вулканных потех. Черногрудая парка к утру приготовит для всех Катапульты сражений и бочки пожара. Наши песни готовы — прозорливые песни свершенья назначенных дней, сотворённые рано… Посмотри: Как свеча от подземных огней, Вдалеке загорелось Аньяно.

3

Сольфатара — вулкан близ Неаполя.

4

Флегрейские поля — вулканический район в Италии, к северо-западу от Италии.

5

В источнике отсутствует закрывающая кавычка (прим. верстальщика).

1908, Петербург; 1909, Москва

Лепта. М., 1995, № 26.

Предки

Нас шестнадцать равнодушно-рослых Сочетавших дни и перепутья. Наши руки на дубовых вёслах Оставляют ржавые лоскутья. Много крови и своей и вражьей Накопили старые кольчуги. Мы с тобой плывём, убитый княже, Все шестнадцать, павшие на юге. Пусть седые греки во вловенях Забивают мертвецов в колоды. Мы хотим лежать в холмах весенних — К своему вернёмся мы народу. От зари предутренней, прохладной До вечерних кликов лебединых Мы лежим безрадостно-громадны И в сердцах у нас не тают льдины. Но едва зелёный луч ущерба Чутко тронет бронзовые брони, Мы ладьи выводим из-под вербы И в ушах вечерних ветр застонет. Мы летим, спешим по водной шири. Рвём веслом сады подводных стеблей. Дальше тёмным волоком до Свири, А потом опять ночною греблей. И когда у капищ Чернограда Огибаем Рюриковы срубы, Нас пронзает прежняя услада, И на вёслах оживают трупы. Древним Ладо в голубом тумане На заре сворачивает волны. Там нас ждут последние расстанья Мы туда и правим наши чёлны.

1913, Москва

Лепта. М., 1995, № 26.

Тоска о сестре

Ветер сильный, родись и послушно провей. Я молю, я велю, я хочу. Ты, что валишь в грозу колокольни церквей. Ты, что медленно гасишь свечу. Прошуми, пробеги в придорожной пыли В голубую вечернюю тень. Зачерпни кукованья в сосновой дали И молчанье ночных деревень. Пронесись молодой над землёй, над водой В

чужелюдную землю Бретань. Опрокинься в моря корабельной бедой, И к любимому сердцу пристань. Прозвени, что в словесный наджизненный скит Я ушёл, чтоб себя превозмочь. Прогреми, что и я непогодой убит, Как кулик в воробьиную ночь.

1913, Грязи

Лепта. М., 1995, № 26.

Флаги

Чёрные флаги восстаний Свеют последнюю робость. На башне вечерних ласканий Чёрная плещется лопасть. Гордые вызовы в воздух С песней звонкой метнулись. В душных револьверных гнёздах Пули очнулись. Чёрная вьюга клубящихся тканей Смоет последнюю негу. Птицы исканий Близки к ночлегу. В буднях родились герои — Бойцы с немигающим взглядом. Там, где встретились трое, Трое становятся рядом. В небе, ломаясь, трепещут Молний священные шпаги. Над будущим плещут Чёрные флаги.

1914, Москва

Лепта. М., 1995, № 26.

Христос

Ранний час. В пути незримо Разгорается мечта. Веют крылья серафима, Даль прозрачна, высь чиста. А.Блок

1.

Чудный свет пошёл из Обояни. От вечерен молния сверкала. Все пути затеряны в тумане. Лягу спать — заутра встану ране. Я весь день вчера его искала. Говорят — всё так же сир и беден. След нашла и жарко целовала — Это он в лучах прошёл устало. Тянет ночь над миром чёрный бредень. Чуть вдали предстанет на дороге — Станет лик мой счастлив и победен. Славься, Боже, полевых обеден. Где межи коснулись Божьи ноги, Расцветают белые герани, Курослепы рассмеялись в логе, Встал стеной боярышник убогий… Сам Господь грядёт из Обояни.

2.

Его видали сегодня, Он шёл, опираясь на посох. Светлая риза Господня горела в дальних покосах. И тучи вверху, как дети, Играли громовым огнивом, А Он на раннем рассвете Говорил молчаливым нивам. Блаженны птицы и звери, Кого только видел Я в поле. Для вас отворялись двери В Мои золотые воли. Блаженны скользкие гады — Братья печали и злости. В Божьи сады-вертограды И вы войдёте, как гости. Блаженны травы на склонах И ты, усталая пажить, В тихих моих Сионах Вам повелел Я княжить. И вы блаженны, ракиты, И ты, можжевельник частый. К вам Я пришёл забытый, Вы Мне сказали: «Здравствуй». Все вы грустили о Сыне Ночью средь бедных вотчин, Всех прииму Я ныне В царстве Моём и Отчем.

3.

Иисус пришёл из хвойной глуши. Мы его все дни поём и хвалим. Он принёс задумчивые души Нашим синим, предвечерним далям. До рассвета посетил трущобу, Стал на старом одиноком дубе. Отпускал зверям тоску и злобу И крестил безветренные глуби. Шёл опять, и можжевельник колкий Ранил Божьи пресвятые ноги. А по следу набегали волки, Совещались о нежданном Боге. И была простой росы безвестней Кровь Христова Третьего Завета. Там, в полях, где медленно, как песня, Догорало золотое лето.

1914, Москва

Лепта. М., 1995, № 26.

«Его привезли из Замостья…»

Его привезли из Замостья В крови, с непокрытым лицом, И смерть, как суровая гостья, Вошла в затихающий дом. Катились, гремя, батареи. Вдали надрывался вокзал. У двери шептались евреи, А он ничего не слыхал. И к утру черты заострились В последней простой белизне. И мой голубой амариллис Увял у него на окне. Он умер без стона и боли. Как месяц спустился за лес. Я стану молиться в костёле, Чтоб он из убитых воскрес.