Стихотворения

фон дер Фогельвейде Вальтер

1788

Философы, пьяный и трезвый [58]

Пьяный Сосед! на свете все пустое: Богатство, слава и чины. А если за добро прямое Мечты быть могут почтены, То здраво и покойно жить, С друзьями время проводить, Красот любить, любимым быть И с ними сладко есть и пить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Сосед! на свете не пустое — Богатство, слава и чины; Блаженство сыщем в них прямое, Когда мы будем лишь умны, Привыкнем прямо честь любить, Умеренно, в довольстве жить, По самой ну́жде есть и пить, То можем все счастливы быть. Пусть пенится вино прекрасно, Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед. Пьяный Гонялся я за звучной славой, Встречал я смело ядры лбом; Сей зверской упоен отравой, Я был ужасным дураком. Какая польза страшным быть, Себя губить, других мертвить, В убийстве время проводить? Безумно на убой ходить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Гоняться на войне за славой И с ядрами встречаться лбом Велит тому рассудок здравой, Кто лишь рожден не дураком: Царю, отечеству служить, Чад, жен, родителей хранить, Себя от плена боронить — Священна должность храбрым быть! Пусть пенится вино прекрасно! Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед. Пьяный Хотел я сделаться судьею, Законы свято соблюдать, — Увидел, что кривят душою, Где должно сильных осуждать. Какая польза так судить? Одних щадить, других казнить И совестью своей шутить? Смешно в тенета мух ловить. Как пенится вино прекрасно! Какой в нем запах, вкус и цвет! Почто терять часы напрасно? Нальем, любезный мой сосед! Трезвый Когда судьба тебе судьею В судах велела заседать, Вертеться ну́жды нет душею, Когда не хочешь взяток брать. Как можно так и сяк судить, Законом правду тенетить И подкупать себя пустить? Судье злодеем страшно быть! Пусть пенится вино прекрасно, Пусть запах в нем хорош и цвет; Не наливай ты мне напрасно: Не пью, любезный мой сосед.

58

Философы, пьяный и трезвый. — В стихотворении противопоставлены «образ мыслей Аристиппа и Аристида» (Об. Д., стр. 719). Аристипп (род. ок. 435 до н. э.) — греческий философ, проповедовал разумное, умеренное наслаждение как цель жизни. Аристид (ок. 540 — ок. 467 г. до н. э.) — афинский полководец, государственный деятель. За гражданское мужество был назван Справедливым.

1789

На взятие Измаила [59]

О, коль монарх благополучен,

Кто знает россами владеть!

Он будет в свете славой звучен

И всех сердца в руке иметь.

Ода г. Ломоносова

Везувий пламя изрыгает, Столп огненный во тьме стоит, Багрово зарево зияет, Дым черный клубом вверх летит; Краснеет понт, ревет гром ярый, Ударам вслед звучат удары; Дрожит земля, дождь искр течет; Клокочут реки рдяной лавы, — О росс! Таков твой образ славы, Что зрел под Измаилом свет! О росс! о род великодушный! О твердокаменная грудь! О исполин, царю послушный! Когда и где ты досягнуть Не мог тебя достойной славы? Твои труды — тебе забавы; Твои венцы — вкруг блеск громов; В полях ли брань — ты тмишь свод звездный, В морях ли бой — ты пенишь бездны, — Везде ты страх твоих врагов. На подвиг твой вождя веленьем [60] Ты и́дешь, как жених на брак. Марс видит часто с изумленьем, Что и в беда́х твой весел зрак. Где вкруг драконы медны [61] ржали, Из трех сот жерл огнем дышали, [62] Ты там прославился днесь вновь. Вождь рек: «Се стены Измаила! Да сокрушит твоя их сила!..» И воскипела бранна кровь. Как воды, с гор весной в долину Низвержась, пенятся, ревут, Волнами, льдом трясут плотину, К твердыням россы так текут. Ничто им путь не воспящает; Смертей ли бледных полк встречает Иль ад скрежещет зевом к ним, — Идут, как в тучах скрыты громы, Как двигнуты безмолвны холмы; Под ними стон, за ними — дым. Идут в молчании глубоком, Во мрачной, страшной тишине, Собой пренебрегают, роком; Зарница только в вышине По их оружию играет; И только их душа сияет, Когда на бой, на смерть идет. Уж блещут молнии крылами, Уж осыпаются громами — Они молчат, — идут вперед. Не бард ли древний, исступленный, Волшебным их ведет жезло́м? Нет! свыше пастырь вдохновенный Пред ними и́дет со крестом; Венцы нетленны обещает И кровь пролить благословляет За честь, за веру, за царя; За ним вождей ряд пред полками, Как бурных дней пред облаками Идет огнистая заря. Идут. — Искусство зрит заслугу И, сколь их дух был тут велик, Вещает слух земному кругу, Но мне их раздается крик; По лестницам на град, на стогны, Как шумны волны через волны, Они возносятся челом; Как угль — их взоры раскаленны, Как львы на тигров устремленны, Бегут, стеснясь, на огнь, на гром. О! что за зрелище предстало! О пагубный, о страшный час! Злодейство что ни вымышляло, Поверглось, россы, все на вас! Зрю камни, ядра, вар и бревны, — Но чем герои устрашенны? Чем может отражен быть росс? Тот лезет по бревну на стену; А тот летит с стены в геенну, — Всяк Курций, Деций, Буароз! [63] Всяк помнит должность, честь и веру, Всяк душу и живот кладет. О россы! нет вам, нет примеру, И смерть сама вам лавр дает. Там в грудь, в сердца лежат пронзенны, Без сил, без чувств, полмертвы, бледны, Но мнят еще стерть вражий рог: Иной движеньем ободряет, А тот с победой восклицает: «Екатерина! — с нами бог!» Какая в войсках храбрость рьяна! Какой

великий дух в вождях! В одних душа рассудком льдяна, У тех пылает огнь в сердцах. В зиме рожденны под снегами, Под молниями, под громами, Которых с самых юных дней Питала слава, верность, вера, — Где можно вам сыскать примера? Не посреди ль стихийных прей? Представь: по светлости лазуря, По наклонению небес Взошла черно-багрова буря И грозно возлегла на лес; Как страшна нощь, надулась чревом, Дохнула с свистом, воем, ревом, Помчала воздух, прах и лист; Под тяжкими ее крылами Упали кедры вверх корнями И затрещал Ливан кремнист. Представь последний день природы, Что пролилася звезд река; На огнь пошли стеною воды, Бугры взвились за облака; Что вихри тучи к тучам гнали, Что мрак лишь молньи освещали, Что гром потряс всемирну ось, Что солнце, мглою покровенно, Ядро казалось раскаленно: Се вид, как вшел в Изма́ил росс! Вошел! «Не бойся», — рек, — и всюды Простер свой троегранный штык: Поверглись тел кровавы груды, Напрасно слышан жалоб крик; Напрасно, — бранны человеки! — Вы льете крови вашей реки, Котору должно бы беречь; Но с самого веков начала Война народы пожирала, Священ стал долг: рубить и жечь! Тот мыслит овладеть всем миром, Тот не принять его оков; Вселенной царь стал врану пиром, Герои — снедию волков. Увы! пал крин, и пали терны. — Почто ж? Судьбы небесны темны, — Я здесь пою лишь браней честь. Нас горсть, — но полк лежит пред нами; Нас полк — но с тысячьми и тьмами Мы низложили город в персть. И се уже шумя стремится Кровавой пены полн Дунай, Пучина черная багрится, Спершись от трупов, с краю в край; Уже бледнеюща Мармора [64] Дрожит плывуща к ней позора, Костры тел видя за костром! Луна полна на башнях крови, Поникли гордой Мекки брови; Стамбул склонился вниз челом. О! ежели издревле миру Побед славнейших звук гремит, И если приступ славен к Тиру [65] , — К Измаилу больше знаменит. Там был вселенной покоритель, Машин и башен сам строитель, Горой он море запрудил, [66] А здесь вождя одно веленье Свершило храбрых россов рвенье; Великий дух был вместо крыл. Услышь, услышь, о ты, вселенна! Победу смертных выше сил; Внимай, Европа удивленна, Каков сей россов подвиг был. Языки, знайте, вразумляйтесь, В надменных мыслях содрогайтесь; Уверьтесь сим, что с нами бог; Уверьтесь, что его рукою Один попрет вас росс войною, Коль встать из бездны зол возмог! Я вижу страшную годину: Его три века держит сон, [67] Простертую под ним долину Покрыл везде колючий терн; Лице туман подернул бледный, Ослабли мышцы удрученны, Скатилась в мрак глава его; Разбойники вокруг суровы Взложили тяжкие оковы, Змия на сердце у него. Он спит — и несекомы гады Румяный потемняют зрак, Войны опустошают грады, Раздоры пожирают злак; Чуть зрится блеск его короны, Страдает вера и законы, И ты, к отечеству любовь! Как зверь, его Батый рвет гладный, Как змей, сосет лжецарь [68] коварный, Повсюду пролилася кровь! Лежал он во своей печали, Как темная в пустыне ночь; Враги его рукоплескали, Друзья не мыслили помочь, Соседи грабежом алкали; Князья, бояра в неге спали И ползали в пыли, как червь, — Но бог, но дух его великий Сотряс с него беды толики, — Расторгнул лев железну вервь! Восстал! как утром холм высокой Встает, подъемляся челом Из мглы широкой и глубокой, Разлитой вкруг его, и, гром Поверх главы в ничто вменяя, Ногами волны попирая, Пошел — и кто возмог проти́в? От шлема молнии скользили, И океаны уступили, Стопам его пути открыв. Он сильны о́рды пхнул ногою, Края азийски потряслись; Упали царствы под рукою, Цари, царицы в плен влеклись; И победителей разитель, Монархий света разрушитель [69] Простерся под его пятой; В Европе грады брал, тряс троны, Свергал царей, давал короны Могущею своей рукой. Где есть народ в краях вселенны, Кто б столько сил в себе имел: Без помощи, от всех стесненный, Ярем с себя низвергнуть смел И, вырвав бы венцы лавровы, Возверг на тех самих оковы, Кто столько свету страшен был? О росс! твоя лишь добродетель Таких великих дел содетель; Лишь твой орел луну затмил. Лишь ты, простря твои победы, Умел щедроты расточать: Поляк, турк, перс, прус, хин и шведы Тому примеры могут дать. На тех ты зришь спокойно стены. Тем паки отдал грады пленны; Там унял прю, тут бунт смирил; И сколь ты был их победитель, Не меньше друг, благотворитель, Свое лишь только возвратил. О кровь славян! Сын предков славных! Несокрушаемый колосс! Кому в величестве нет равных, Возросший на полсвете росс! Твои коль славны древни следы! Громчай суть нынешни победы: Зрю вкруг тебя лавровый лес; Кавказ и Тавр [70] ты преклоняешь, Вселенной на среду ступаешь [71] И досязаешь до небес. Уже в Эвксине с полунощи Меж вод и звезд лежит туман; Под ним плывут дремучи рощи; [72] Средь них как гор отломок льдян Иль мужа нека тень седая Сидит, очами озирая: Как полный месяц щит его, Как сосна рында обожженна [73] , Глава до облак вознесенна, — Орел над шлемом у него. За ним златая колесница По розовым летит зарям; Сидящая на ней царица, [74] Великим равная мужам, Рукою держит крест одною, Возженный пламенник другою, И сыплет блески на Босфор; Уже от северного света Лице бледнеет Магомета, И мрачный отвратил он взор. Не вновь ли то Олег [75] к Востоку Под парусами флот ведет И Ольга [76] к древнему потоку Занятый ею свет лиет? Иль россов и́дет дух военный, Христовой верой провожденный, Ахеян спасть, агарян стерть [77] ? — Я слышу, громы ударяют, Пророки, камни возглашают [78] : «То будет ныне или впредь!» О! вы, что в мыслях суетитесь Столь славный россу путь претить, [79] Помочь врагу Христову тщитесь И вере вашей изменить! Чем столько поступать неправо, Сперва исследуйте вы здраво Свой путь, цель росса, суд небес; Исследуйте и заключите: Вы с кем и на кого хотите? И что ваш року перевес? Ничто; — коль росс рожден судьбою От варварских хранить вас уз, Темиров [80] попирать ногою, Блюсть ваших от Омаров муз, [81] Отмстить крестовые походы, Очистить иордански воды, Священный гроб освободить, Афинам возвратить Афину, [82] Град Константинов Константину [83] И мир Афету водворить. [84] Афету мир? — О труд избранный! Достойнейший его детей, Великими людьми желанный, Свершишься ль ты средь наших дней?.. Доколь, Европа просвещенна, С перуном будешь устремленна На кровных братиев своих? Не лучше ль внутрь раздор оставить И с россом грудь одну составить На общих супостат твоих? Дай руку! — и пожди спокойно; Сие и росс один свершит, За беспрепятствие достойно Тебя трофеем наградит. Дай руку! дай залог любови! Не лей твоей и нашей крови, Да месть всем в грудь нам не взойдет; Пусть только ум Екатерины, Как Архимед, создаст машины; А росс вселенной потрясет. Чего не может род сей славный, Любя царей своих, свершить? Умейте лишь, главы венчанны! Его бесценну кровь щадить. Умейте дать ему вы льготу, К делам великим дух, охоту И правотой сердца пленить. Вы можете его рукою Всегда, войной и не войною, Весь мир себя заставить чтить. Война, как северно сиянье, Лишь удивляет чернь одну: Как светлой радуги блистанье, Всяк мудрый любит тишину. Что благовонней аромата? Что слаще меда, краше злата И драгоценнее порфир? Не ты ль, которого всем взгляды Лиют обилие, прохлады, Прекрасный и полезный мир? Приди, о кроткий житель неба, Эдемской гражданин страны! Приди! — и, как сопутник Феба, Дух теплотворный, бог весны, Дохни везде твоей душою! Дохни, — да расцветет тобою Рай сладости в домах, в сердцах! Под сению Екатерины Венчанны лавром исполины Возлягут на своих громах. Премудрость царствы управляет; Крепит их вера, правый суд; Их труд и мир обогащает, Любовию они цветут. О пол прекрасный и почтенный, Кем россы рождены, кем пленны! И вам днесь предлежат венцы. Плоды побед суть звуки славы, Побед основа — тверды нравы, А добрых нравов вы творцы! Когда на брани вы предметов Лишилися любви своей, И если без войны, наветов Полна жизнь наша слез, скорбей, — Утешьтесь! Ветры в ветры дуют, Стихии меж собой воюют; Сей свет — училище терпеть. И брань коль восстает судьбою, Сын россиянки среди бою Со славой должен умереть. А слава тех не умирает, Кто за отечество умрет; Она так в вечности сияет, Как в море ночью лунный свет. Времен в глубоком отдаленьи Потомство тех увидит тени, Которых мужествен был дух. С гробов их в души огнь польется, Когда по рощам разнесется Бессмертной лирой дел их звук.

59

На взятие Измаила. — Эпиграф взят из «Оды императрице Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июля 28 дня 1762 года» Ломоносова (строфа 22-я).

Измаил — турецкая крепость на берегу Дуная; была взята русскими войсками во главе с А. В. Суворовым 11 декабря 1790 года.

60

…вождя веленьем… — Имеется в виду Г. А. Потемкин.

61

Драконы медны — пушки.

62

Из трех сот жерл огнем дышали… — «Тремястами пушками измаильская крепость была обороняема» (Об. Д., стр. 609).

63

Всяк Курций, Деций, Буароз! — «Первый — всадник римский, бросившийся в разверстую бездну, чтоб утишить в Риме моровое поветрие, второй — полководец римский, бросившийся в первые ряды, чтоб одержать победу над неприятелем; третий — капитан французский, взлес во время бури на скалу вышиною в 80 сажен по веревочной лестнице и взял крепость» (Об. Д., стр. 610).

64

Мармора — Мраморное море; здесь подразумевается Турция, часть владений которой находилась на берегах Мраморного моря.

65

Тир — финикийский город, взятый в 333 году до н. э. Александром Македонским.

66

Горой он море запрудил… — «Александр Великий, отправившийся для покорения Персии, когда не мог взять на пути лежащего города Тира, то чтоб ближе подвесть стенобитные машины или тараны, запрудил он Тирский залив и взял город приступом» (Об. Д., стр. 610).

67

…три века держит сон… — Имеется в виду трехсотлетнее татарское иго.

68

Лжецарь — Лжедмитрий I (ум. в 1606 г.).

69

Монархий света разрушитель… — «Разрушили Римскую монархию племена татарские и прочие северные обитатели, которые покорены напоследок россиянами» (Об. Д., стр. 610).

70

Тавр — горный хребет в Турции.

71

Вселенной на среду ступаешь… — Имеется в виду Константинополь, почитавшийся в древности центром Земли.

72

Под ним плывут дремучи рощи… — то есть мачты русских кораблей.

73

Рында обожженна. — «Рында, дубина или палица, орудие древних княжеских придворных, которые и сами назывались рындами». (Об. Д., стр. 610). (Объяснение Державина ошибочно, так как рындой назывался серебряный топорик.)

74

Седящая на ней царица — Екатерина II.

75

Олег (ум. в 912 или 922 г.) — древнерусский князь.

76

Ольга (ум. в 969 г.) — княгиня киевская.

77

Ахеян спасть, агарян стерть… — «Ахеяне — греки, агаряне — татары» (Об. Д., стр. 610).

78

Пророки, камни возглашают. — «В Византии находятся камни с надписями древних восточных народов, которые пророчествуют о взятии северными народами Константинополя; мистики находят о том пророчество и в самом Священном писании» (Об. Д., стр. 610).

79

О вы, что в мыслях суетитесь // Столь славный россу путь претить… — Во время русско-турецкой войны 1787–1791 годов Англия, Пруссия и Швеция желали поражения России.

80

Темиров — Тимуров.

81

Блюсть ваших от Омаров муз… — Арабский калиф Омар I (ок. 591–644) «зять Магомета, завоевавши Александрию, сжег славную библиотеку» (Об. Д., стр. 611).

82

Афинам возвратить Афину… — «То есть город Афины возвратить богине его Минерве, под которою разумеется имп. Екатерина» (Об. Д., стр. 611).

83

Град Константинов Константину… — «Константинополь подвергнуть державе великого князя Константина Павловича, к чему покойная государыня все мысли свои устремляла» (Об. Д., стр. 611).

84

И мир Афету водворить… — Афет (сын Ноя), по Библии, родоначальник арийского племени. Здесь Афет олицетворяет народы Европы.

Конец 1790 или начало 1791

Водопад [85]

Алмазна сыплется гора С высот четыремя скалами, [86] Жемчугу бездна и сребра Кипит внизу, бьет вверх буграми; От брызгов синий холм стоит, Далече рев в лесу гремит. Шумит, и средь густого бора Теряется в глуши потом; Луч чрез поток сверкает скоро; Под зыбким сводом древ, как сном Покрыты, волны тихо льются, Рекою млечною влекутся. Седая пена по брегам Лежит буграми в дебрях темных; Стук слышен млатов по ветрам, [87] Визг пил и стон мехов подъемных: О водопад! в твоем жерле Все утопает в бездне, в мгле! Ветрами ль сосны пораженный? — Ломаются в тебе в куски; Громами ль камни отторженны? — Стираются тобой в пески; Сковать ли воду льды дерзают? — Как пыль стеклянна ниспадают. Волк рыщет вкруг тебя и, страх В ничто вменяя, станови́тся; Огонь горит в его глазах, И шерсть на нем щетиной зрится; Рожденный на кровавый бой, Он воет, согласясь с тобой. Лань и́дет робко, чуть ступает, Вняв вод твоих падущих рев, Рога на спину приклоняет И быстро мчится меж дерев; Ее страшит вкруг шум, бурь свист И хрупкий под ногами лист. Ретивый конь [88] , осанку горду Храня, к тебе порой идет; Крутую гриву, жарку морду Подняв, храпит, ушми прядет; И, подстрекаем быв, бодрится, Отважно в хлябь твою стремится. Под наклоненным кедром вниз, При страшной сей красе природы, На утлом пне, который свис С утеса гор на яры воды, Я вижу — некий муж седой [89] Склонился на руку главой. Копье и меч, и щит великой, Стена отечества всего, И шлем, обвитый повиликой, Лежат во мху у ног его. В броне блистая златордяной, Как вечер во заре румяной, [90] Сидит — и, взор вперя к водам, В глубокой думе рассуждает: «Не жизнь ли человеков нам Сей водопад изображает? Он так же блеском струй своих Поит надменных, кротких, злых. Не так ли с неба время льется, Кипит стремление страстей, Честь блещет, слава раздается, Мелькает счастье наших дней, Которых красоту и радость Мрачат печали, скорби, старость? Не зрим ли всякой день гробов, Седин дряхлеющей вселенной? Не слышим ли в бою часов Глас смерти, двери скрып подземной? Не упадает ли в сей зев С престола царь и друг царев? Падут, — и вождь непобедимый, В Сенате Цезарь средь похвал, [91] В тот миг, желал как диадимы, Закрыв лице плащом, упал; Исчезли замыслы, надежды, Сомкнулись алчны к трону вежды. Падут, — и несравненный муж Торжеств несметных с колесницы, Пример великих в свете душ, Презревший прелесть багряницы. Пленивший Велизар [92] царей В темнице пал, лишен очей. Падут. — И не мечты прельщали, Когда меня, в цветущий век, Давно ли города встречали, Как в лаврах я, в оливах тек? [93] Давно ль? Но, ах! теперь во брани Мои не мещут молний длани! Ослабли силы, буря вдруг Копье из рук моих схватила; [94] Хотя и бодр еще мой дух, Судьба побед меня лишила». Он рек — и тихим позабылся сном, Морфей покрыл его крылом. Сошла октябрьска нощь на землю, На лоно мрачной тишины; Нигде я ничего не внемлю, Кроме ревущия волны, О камни с высоты дробимой И снежною горою зримой. Пустыня, взор насупя свой, Утесы и скалы́ дремали; Волнистой облака грядой Тихонько мимо пробегали, Из коих трепетна, бледна, Проглядывала вниз луна. Глядела и едва блистала, Пред старцем преклонив рога, Как бы с почтеньем познавала В нем своего того врага, Которого она страшилась, Кому вселенная дивилась. Он спал — и чудотворный сон Мечты ему являл геройски: Казалося ему, что он Непобедимы водит войски; Что вкруг его перун молчит, Его лишь мановенья зрит. Что огнедышущи за перстом Ограды вслед его идут; [95] Что в поле гладком, вкруг отверстом, По слову одному растут Полки его из скрытых станов, Как холмы в море из туманов. Что только по траве росистой Ночные знать его шаги; Что утром пыль, под твердью чистой, Уж поздо зрят его враги; Что остротой своих зениц Блюдет он их, как ястреб птиц. Что, положа чертеж и меры, Как волхв невидимый, в шатре, Тем кажет он в долу химеры [96] , Тем — в тиграх агнцев на горе, И вдруг решительным умом На тысячи бросает гром. Что орлю дерзость, гордость лунну, У черных и янтарных волн, Смирил [97] Колхиду златорунну [98] , И белого царя урон Рая́ вечерня пред границей Отмстил [99] победами сторицей. Что, как румяной луч зари, Страну его покрыла слава; Чужие во́жди и цари, Своя владычица, держава, И все везде его почли, Триумфами превознесли. [100] Что образ, имя и дела Цветут его средь разных глянцев; Что верх сребристого чела В венце из молненных румянцев Блистает в будущих родах, Отсвечиваяся в сердцах. Что зависть, от его сиянья Свой бледный потупляя взор, Среди безмолвного стенанья Ползет и ищет токмо нор, Куда бы от него сокрыться, И что никто с ним не сравнится. Он спит — и в сих мечтах веселых Внимает завыванье псов, Рев ветров, скрып дерев дебелых, Стенанье филинов и сов, И вещих глас вдали животных, И тихий шорох вкруг бесплотных. Он слышит: сокрушилась ель, Станица вранов встрепетала, Кремнистый холм дал страшну щель, Гора с богатствами упала; Грохочет эхо по горам, Как гром гремящий по громам. Он зрит одету в ризы черны Крылату некую жену, Власы имевшу распущенны, Как смертну весть, или войну, С косой в руках, с трубой стоящу, И слышит он: «проснись!» гласящу. На шлеме у нее орел Сидел с перуном помраченным, В нем герб отечества он зрел; И, быв мечтой сей возбужденным, Вздохнул и, испустя слез дождь, Вещал: «Знать, умер некий вождь [101] ! Блажен, когда, стремясь за славой, Он пользу общую хранил, Был милосерд в войне кровавой И самых жизнь врагов щадил: Благословен средь поздных веков Да будет друг сей человеков! Благословенна похвала Надгробная его да будет, Когда всяк жизнь его, дела По пользам только помнить будет; Когда не блеск его прельщал И славы ложной не искал! О! слава, слава в свете сильных! Ты точно есть сей водопад. Он вод стремлением обильных И шумом льющихся прохлад Великолепен, светл, прекрасен, Чудесен, силен, громок, ясен; Дивиться вкруг себя людей Всегда толпами собирает; Но если он водой своей Удобно всех не напояет, Коль рвет брега и в быстрота́х Его нет выгод смертным, — ах! Не лучше ль менее известным, А более полезным быть; Подобясь ручейкам прелестным, Поля, луга, сады кропить, И тихим вдалеке журчаньем Потомство привлекать с вниманьем? Пусть на обросший дерном, холм Приидет путник и воссядет И, наклонясь своим челом На подписанье гроба, скажет: «Не только славный лишь войной, Здесь скрыт великий муж душой». О! будь бессмертен, витязь бранный, Когда ты весь соблюл свой долг!» — Вещал сединой муж венчанный И, в небеса воззрев, умолк. Умолк, — и глас его промчался, Глас мудрый всюду раздавался. Но кто там и́дет по холмам, Глядясь, как месяц, в воды черны? Чья тень спешит по облакам В воздушные жилища горны? На темном взоре и челе Сидит глубока дума в мгле! Какой чудесный дух крылами От севера парит на юг? Ветр медлен, течь его стезями, Обозревает царствы вдруг; Шумит, и как звезда блистает, И искры в след свой рассыпает. Чей труп, как на распутьи мгла, Лежит на темном лоне нощи? Простое рубище чресла, Две лепта [102] покрывают очи, Прижаты к хладной груди персты, Уста безмолвствуют отверсты! Чей одр — земля; кров — воздух, синь; [103] Чертоги — вкруг пустынны виды? Не ты ли счастья, славы сын, Великолепный князь Тавриды [104] ? Не ты ли с высоты честей Незапно пал среди степей? Не ты ль наперсником близ трона У северной Минервы [105] был; Во храме муз друг Аполлона; На поле Марса во́ждем слыл; Решитель дум в войне и мире, Могущ — хотя и не в порфире? Не ты ль, который взвесить смел Мощь росса, дух Екатерины И, опершись на них, хотел Вознесть твой гром на те стремнины, На коих древний Рим [106] стоял И всей вселенной колебал? Не ты ль, который орды сильны Соседей хищных истребил, [107] Пространны области пустынны Во грады, в нивы обратил, Покрыл понт Черный кораблями, Потряс среду земли громами? Не ты ль, который знал избрать Достойный подвиг росской силе, Стихии самые попрать В Очакове и в Измаиле, И твердой дерзостью такой Быть дивом храбрости самой? Се ты, отважнейший из смертных! Парящий замыслами ум! Не шел ты средь путей известных, Но проложил их сам — и шум Оставил по себе в потомки; Се ты, о чудный вождь Потемкин! Се ты, которому врата Торжественные [108] созидали; Искусство, разум, красота Недавно лавр и мирт сплетали; Забавы, роскошь вкруг цвели, И счастье с славой следом шли. Се ты, небесного плод дара Кому едва я посвятил, В созвучность громкого Пиндара Мою настроить лиру мнил, Воспел победу Измаила, Воспел, но смерть тебя скосила! Увы! и хоров сладкий звук Моих в стенанье превратился; Свалилась лира с слабых рук, И я там в слезы погрузился, Где бездна разноцветных звезд Чертог являли райских мест. [109] Увы! и громы онемели, Ревущие тебя вокруг; Полки твои осиротели, Наполнили рыданьем слух; И все, что близ тебя блистало, Уныло и печально стало. Потух лавровый твой венок, [110] Гранена булава [111] упала, Меч в полножны войти чуть мог, [112] Екатерина возрыдала! Полсвета потряслось за ней Незапной смертию твоей! Оливы свежи и зелены Принес и бросил Мир из рук; Родства и дружбы вопли, стоны И муз ахейских жалкий звук Вокруг Перикла раздается [113] : Марон по Меценате рвется, [114] Который почестей в лучах, Как некий царь, как бы на троне, На сребро-розовых конях, На златозарном фаэтоне, Во сонме всадников блистал И в смертный черный одр упал! Где слава? Где великолепье? Где ты, о сильный человек? Мафусаила долголетье [115] Лишь было б сон, лишь тень наш век; Вся наша жизнь не что иное, Как лишь мечтание пустое. Иль нет! — тяжелый некий шар, На нежном волоске висящий, В который бурь, громов удар И молнии небес ярящи Отвсюду беспрестанно бьют И, ах! зефиры легки рвут. Единый час, одно мгновенье Удобны царствы поразить, Одно стихиев дуновенье Гигантов в прах преобразить: Их ищут места — и не знают: В пыли героев попирают! Героев? — Нет! — но их дела Из мрака и веков блистают; Нетленна память, похвала И из развалин вылетают; Как холмы, гробы их цветут; Напишется Потемкин труд. Театр его был край Эвксина; Сердца обязанные — храм; Рука с венцом — Екатерина; Гремяща слава — фимиам; Жизнь — жертвенник торжеств и крови, Гробница — ужаса, любови. Когда багровая луна Сквозь мглу блистает темной нощи, Дуная мрачная волна Сверкает кровью и сквозь рощи Вкруг Измаила ветр шумит, И слышен стон, — что турок мнит? Дрожит, — и во очах сокрытых Еще ему штыки блестят, Где сорок тысяч вдруг убитых Вкруг гроба Вейсмана лежат. [116] Мечтаются ему их тени И росс в крови их по колени! Дрожит — и обращает взгляд Он робко на окрестны виды; Столпы на небесах горят По суше, по морям Тавриды! [117] И мнит, в Очакове что вновь Течет его и мерзнет кровь. Но в ясный день, средь светлой влаги, Как ходят рыбы в небесах И вьются полосаты флаги, Наш флот на вздутых парусах Вдали белеет на лиманах, — Какое чувство в россиянах? Восторг, восторг они, — а страх И ужас турки ощущают; Им мох и терны во очах, Нам лавр и розы расцветают На мавзолеях у вождей, Властителей земель, морей. Под древом, при заре вечерней Задумчиво Любовь сидит, От цитры ветерок весенней Ее повсюду голос мчит; Перлова грудь ее вздыхает, Геройский образ оживляет. [118] Поутру солнечным лучом Как монумент златый зажжется, Лежат объяты серны сном И пар вокруг холмов виется, Пришедши, старец надпись зрит: «Здесь труп Потемкина сокрыт!» Алцибиадов прах [119] ! И смеет Червь ползать вкруг его главы? Взять шлем Ахиллов не робеет, Нашедши в поле, Фирс [120] ? Увы! И плоть и труд коль истлевает, Что ж нашу славу составляет? Лишь истина дает венцы Заслугам, кои не увянут; Лишь истину поют певцы, Которых вечно не престанут Греметь перуны сладких лир; Лишь праведника свят кумир. Услышьте ж, водопады мира! О славой шумные главы! Ваш светел меч, цветна порфира, Коль правду возлюбили вы, Когда имели только мету, Чтоб счастие доставить свету. Шуми, шуми, о водопад! Касаяся странам воздушным, Увеселяй и слух и взгляд Твоим стремленьем, светлым, звучным И в поздной памяти людей Живи лишь красотой твоей! Живи! и тучи пробегали Чтоб редко по водам твоим, В умах тебя не затмевали Разжженный гром и черный дым; Чтоб был вблизи, вдали любезен Ты всем; сколь дивен, столь полезен. И ты, о водопадов мать! Река, на Севере гремяща, О Суна [121] ! коль с высот блистать Ты можешь — и, от зарь горяща, Кипишь и сеешься дождем Сафирным, пурпурным огнем, — То тихое твое теченье, Где ты сама себе равна, Мила, быстра и не в стремленье, И в глубине твоей ясна, Важна без пены, без порыву, Полна, вели́ка без разливу, И без примеса чуждых вод Поя златые в нивах бреги, Великолепный свой ты ход Вливаешь в светлый сонм Онеги — Какое зрелище очам! Ты тут подобна небесам.

85

Водопад. — Ода написана в связи с неожиданной смертью Потемкина (5 октября 1791 г.), который скончался по дороге из Ясс в Николаев после окончания русско-турецкой войны 1787–1791 годов. В первой строфе Державин описывает водопад Кивач на

реке Суне, находящийся в окрестностях Петрозаводска. Державин жил в Петрозаводске во время своего губернаторства в Олонецкой губернии.

86

С высот четыремя скалами… — Водопад Кивач «стремится с высоты между четырех гранитных скал, под сим подразумеваются четыре отделения года, которыми протекает время» (Об. Д., стр. 637).

87

Стук слышен млатов по ветрам… — звуки, доносящиеся по ветру с Кончезарского завода, расположенного в сорока верстах от Кивача.

88

Волк… лань… конь… — по словам Державина, обозначают злобу, кротость и честолюбие (Об. Д., стр. 637).

89

…некий муж седой… — П. А. Румянцев.

90

Как вечер во заре румяной… — Намек на возраст и на фамилию героя оды.

91

В Сенате Цезарь средь похвал… и далее. — «Цезарь, диктатор римский, тогда как думал провозглашен быть царем, принимая многие ласкательные себе просьбы, был поражен в Сенате несколькими кинжалами сенаторов» (Об. Д., стр. 637–638).

92

Велизар — Велизарий (ок. 505–565) — византийский полководец, был оклеветан, посажен в темницу и ослеплен.

93

Как в лаврах я, в оливах тек… — Намек на прежние военные и административные заслуги Румянцева.

94

…буря вдруг // Копье из рук моих схватила… — «Буря или немилость императрицы» (Об. Д., стр. 638).

95

Что огнедышущи за перстом // Ограды вслед его идут… — «Огнедышащие ограды, то есть каре, или четвероугольное устройство, каковые фельдмаршал Румянцев выдумал» (Об. Д., стр. 638).

96

Химеры — то есть мнимая опасность для врага, военная хитрость.

97

Что орлю дерзость, гордость лунну, // У черных и янтарных волн, // Смирил… — Победы над пруссаками у Балтийского и над турками у Черного моря.

98

Смирил Колхиду златорунну… — Колхидой Державин ошибочно называет Крым.

99

И белого царя урон… // Отмстил… — Победой на реке Пруте Румянцев отомстил Турции за поражение Петра I в Прутском походе 1711 года.

100

Я все везде его почли, // Триумфами превознесли. — После первой турецкой войны великие оказаны были фельдмаршалу Румянцеву почести» (Об. Д., стр. 639).

101

Некий вождь — Потемкин.

102

Два лепта (лепты) — две медные монеты.

103

Чей одр — земля, кров — воздух синь… и далее. — Потемкин умер в степи, под открытым небом.

104

Великолепный князь Тавриды… — «По присоединении Крыма к России он назван Таврическим» (Об. Д., стр. 639).

105

У Северной Минервы… — у Екатерины II.

106

Древний Рим — здесь: Константинополь.

107

Не ты ль, который орды сильны // Соседей хищных истребил… — «По его (Потемкина. — П. О.) советам истреблена Запорожская Сеча, освобожден от татар Крым» (Об. Д., стр. 639).

108

Врата торжественные — мраморная триумфальная арка, воздвигнутая в честь побед Потемкина в Царском Селе в 1791 году.

109

Где бездны разноцветных звезд // Чертог являли райских мест. — Во время праздника в Таврическом дворце все здания были усыпаны «разноцветными шкаликами, плошками и люстрами» (Об. Д., стр. 640).

110

Потух лавровый твой венок… — лавровый венок из бриллиантов, пожалованный Потемкину Екатериной II.

111

Гранена булава — фельдмаршальский жезл, знак гетманства.

112

Меч в полножны войти чуть мог… — «Мир (с Турцией. П. О.) только был при Потемкине начат» (Об. Д., стр. 640).

113

И муз ахейских жалкий звук // Вокруг Перикла раздается… — «Евгений славный Архиепископ славянский (Булгар. — П. О.) на греческом языке написал кн. Потемкину эпитафию; то и уподобляется он в этом стихе Периклу» (Об. Д., стр. 641).

114

Марон по Меценате рвется… — букв.: Вергилий (Марон) оплакивает Мецената. Державин имел здесь в виду поэта В. П. Петрова (1736–1799), которому покровительствовал Потемкин. Петров написал элегию на смерть Потемкина.

115

Мафусаила долголетье. — Мафусаил прожил самую долгую жизнь — 969 лет (библ.).

116

Где сорок тысяч вдруг убитых // Вкруг гроба Вейсмана лежат. — Отто Вейсман фон Вейсенштейн, русский генерал, убит в первую турецкую войну (в 1773 г.) и похоронен в Измаиле, где турки потеряли сорок тысяч солдат.

117

Столпы на небесах горят // По суше, по морям Тавриды… — " Пожары, бывшие при взятии крепостей и при поражении турецких флотов, показывали на небе зарева в подобие огненных столпов» (Об. Д., 641).

118

Геройский образ оживляет. — «Многие почитавшие кн. Потемкина женщины носили в медалионах его портреты на грудных цепочках» (Об. Д., стр. 641).

119

Алцибиадов прах. — Алкивиад (Алцибиад) — афинский государственный деятель и полководец (V в. до н. э.). «По роскошной жизни здесь кн. Потемкин уподобляется Алцибиаду» (Об. Д., стр. 641).

120

Фирс (Терсит) — герой Илиады; будучи трусом, он порицал Ахиллеса. Державин имеет в виду Платона Зубова, преемника Потемкина у трона Екатерины II, «который, приобретши… власть, охуждал иногда дела кн. Потемкина» (Об. Д., стр. 642).

121

Суна — река, впадающая в Онежское озеро, она символизирует здесь Екатерину II, «которая делала водопады, то есть сильных людей, и блистала чрез них военными делами или победами) (Об. Д., стр. 642).

1791–1794

На птичку

Поймали птичку голосисту И ну сжимать ее рукой. Пищит бедняжка вместо свисту, А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»

1792 или 1793

На смерть собачки Милушки,

которая при получении известия

о смерти Людовика XVI упала

с колен хозяйки и убилась до смерти

Увы! Сей день с колен Милу́шка И с трона Людвиг [122] пал. — Смотри, О смертный! Не всё ль судеб игрушка — Собачки и цари?

1793

122

Людвиг — Людовик XVI, французский король, казненный 21 января 1793 года.

Мой истукан [123]

Готов кумир, желанный мною, Рашет его изобразил! Он хитрою своей рукою Меня и в камне оживил. Готов кумир! — и будет чтиться Искусство Пра́ксителя в нем, Но мне какою честью льститься В бессмертном истукане сем? Без славных дел, гремящих в мире, Ничто и царь в своем кумире. Ничто! и не живет тот смертный, О ком ни малой нет молвы, Ни злом, ни благом не приметный, Во гробе погребен живый. Но ты, о зверских душ забава! Убийство! — я не льщусь тобой, Батыев и Маратов слава Во ужас дух приводит мой; Не лучше ли мне быть забвенну, Чем узами сковать вселенну? Злодейства малого мне мало, Большого делать не хочу; Мне скиптра небо не вручало, И я на небо не ропчу. Готов я управляться властью; А если ею и стеснюсь Чрез зло, моей я низкой частью [124] С престолом света не сменюсь. Та мысль всех казней мне страшнея: Представить в вечности злодея! Злодей, который самолюбью И тайной гордости своей Всем жертвует; его орудью Преграды нет, алчбе — цепей; Внутрь совестью своей размучен, Вне с радостью губи́т других; Пусть дерзостью, удачей звучен, Но не велик в глазах моих. Хотя бы богом был он злобным, Быть не хочу ему подобным. Легко злом мир греметь заставить, До Герострата только шаг; [125] Но трудно доблестью прославить И воцарить себя в сердцах: Век должно добрым быть нам тщиться, И плод нам время даст одно; На зло лишь только бы решиться, И вмиг соделано оно. Редка на свете добродетель, И редок благ прямых содетель. Он редок! Но какая разность Меж славой доброй и худой? Чтоб имя приобресть нам, знатность, И той греметь или другой, Не все ль равно? — Когда лишь будет Потомство наши знать дела, И злых и добрых не забудет. Ах, нет! природа в нас влила С душой и отвращенье к злобе, Любовь к добру и сущим в гробе. Мне добрая приятна слава, Хочу я человеком быть, Которого страстей отрава Бессильна сердце развратить; Кого ни мзда не ослепляет, Ни сан, ни месть, ни блеск порфир; Кого лишь правда научает, Любя себя, любить весь мир Любовью мудрой, просвещенной, По добродетели священной. По ней, котора составляет Вождей любезных и царей; По ней, котора извлекает Сладчайши слезы из очей. Эпаминонд [126] ли защититель, Или благотворитель Тит [127] , Сократ ли, истины учитель, Или правдивый Аристид, — Мне все их имена почтенны И истуканы их священны. Священ мне паче зрак героев, Моих любезных согражда́н, Пред троном, на суде, средь боев Душой великих россиян. Священ! — Но если здесь я чести Совре́менных не возвещу, Бояся подозренья в лести, То вас ли, вас ли умолчу, О праотцы! делами славны, Которых вижу истуканы? А если древности покровом Кто предо мной из вас и скрыт, В венце оливном и лавровом Великий Петр как жив стоит; Монархи мудры, милосерды, За ним отец его и дед; Отечества подпоры тверды, Пожарский, Минин, Филарет [128] ; И ты, друг правды, Долгоруков [129] ! Достойны вечной славы звуков. Достойны вы! — Но мне ли права Желать — быть с вами на ряду? Что обо мне расскажет слава, Коль я безвестну жизнь веду? Не спас от гибели я царства, Царей на трон не возводил, Не стер терпением коварства, Богатств моих не приносил На жертву в подкрепленье трона И защитить не мог закона. Увы! Почто ж сему болвану [130] На свете место занимать, Дурную, лысу обезьяну На смех ли детям представлять, Чтоб видели меня потомки Под паутиною, в пыли, Рабы ступали на обломки Мои, лежащи на земли? Нет! лучше быть от всех забвенным, Чем брошенным и ввек презренным. Разбей же, мой вторый создатель, Разбей мой истукан, Рашет! Румянцова лица ваятель Себе мной чести не найдет; Разбей! — Или постой немного; Поищем, нет ли дел каких, По коим бы, хотя нестрого Судя о качествах моих, Ты мог ответствовать вселенной За труд, над мною понесенный. Поищем! — Нет. Мои безделки Безумно столько уважать, Дела обыкновенны мелки, Чтоб нас заставить обожать; Хотя б я с пленных снял железы [131] , Закон и правду сохранил, Отер сиротски, вдовьи слезы, Невинных оправдатель был; Орга́н монарших благ и мира — Не стоил бы и тут кумира. Не стоил бы: все знаки чести, Дозволенны самим себе, Плоды тщеславия и лести, Монарх! постыдны и тебе. Желает хвал, благодаренья Лишь низкая себе душа, Живущая из награжденья, — По смерти слава хороша: Заслуги в гробе созревают, Герои в вечности сияют. Но если дел и не имею, За что б кумир мне посвятить, В достоинство вменить я смею, Что знал достоинствы я чтить; Что мог изобразить Фелицу, Небесну благость во плоти, Что пел я россов ту царицу, Какой другой нам не найти Ни днесь, ни впредь в пространстве мира, — Хвались моя, хвались тем, лира! Хвались! — и образ мой скудельный В храм славы возноси с собой; Ты можешь быть столь дерзновенной, Коль тихой некогда слезой Ты, взор кропя Екатерины, Могла приятною ей быть; Взносись, и достигай вершины, Чтобы на ней меня вместить, Завистников моих к досаде, В ее прекрасной колоннаде. На твердом мраморном помосте, На мшистых сводах меж столпов, В меди, в величественном росте, Под сенью райских вкруг дерев, Поставь со славными мужами! Я стану с важностью стоять; Как от зарей, всяк день лучами От светлых царских лиц блистать, Не движим вихрями, ни громом, Под их божественным покровом. Прострется облак благовонный, Коврами вкруг меня цветы… Постой, пиит, восторга полный! Высоко залетел уж ты, — В пыли валялись и Омиры. Потомство — грозный судия: Оно рассматривает лиры, Услышит глас и твоея, И пальмы взвесит и перуны, [132] Кому твои гремели струны. Увы! легко случиться может, Поставят и тебя льстецом; Кого днесь тайно злоба гложет, Тот будет завтра въявь врагом; Трясут и троны люди злые: То, может быть, и твой кумир Через решетки золотые Слетит и рассмешит весь мир, Стуча с крыльца ступень с ступени, И скатится в древесны тени. Почто ж позора ждать такого? Разбей, Рашет, мои черты! Разбей! — Нет, нет; еще полслова Позволь сказать себе мне ты. Пусть тот, кто с бо́льшим дарованьем Мог добродетель прославлять, С усерднейшим, чем я, стараньем Желать добра и исполнять, Пусть тот, не медля, и решится: И мой кумир им сокрушится. Я рад отечества блаженству: Дай больше, небо, таковых, Российской силы к совершенству, Сынов ей верных и прямых! Определения судьбины Тогда исполнятся во всем; Доступим мира мы средины, С Гангеса [133] злато соберем; Гордыню усмирим Китая, Как кедр, наш корень утверждая. Тогда, каменосечец хитрый! Кумиры твоего резца Живой струей испустят искры И в вну́чатах возжгут сердца. Смотря на образ Марафона, [134] Зальется Фемистокл слезой, [135] Отдаст Арману Петр полтрона, [136] Чтоб править научил другой; В их урнах фениксы взродятся [137] И в след их славы воскрылятся. А ты, любезная супруга! [138] Меж тем возьми сей истукан; Спрячь для себя, родни и друга Его в серпяный твой диван [139] ; И с бюстом там своим, мне милым, Пред зеркалом их в ряд поставь Во знак, что с сердцем справедливым Не скрыт наш всем и виден нрав. Что слава? — Счастье нам прямое Жить с нашей совестью в покое.

123

Истукан — здесь: мраморный бюст Держании, работы скульптора Рашета (1794 г.).

124

…низкой частью… — незаметным положением.

125

До Герострата только шаг… — Герострат, желая прославиться, в 356 году до н. э. сжег храм Дианы в Эфесе.

126

Эпаминонд (ок. 420–362 до н. э.) — крупный полководец и политический деятель Древней Греции.

127

Тит Флавий Веспасиан (39–81 гг.) — «благодетель и император римский, который почитал тот день потерянным, когда не сделал какого-нибудь добра» (Об. Д., стр. 647).

128

Филарет (в монашестве) — Федор Никитич Романов (род. в 50-х годах XVI в. — ум. в 1633 г.) — патриарх Московский и всея Руси, отец основателя династии Романовых Михаила Федоровича.

129

Долгоруков Яков Федорович (1659–1720) — сподвижник Петра I. Прославился смелостью и независимостью взглядов.

130

…болвану — здесь: памятнику, скульптуре.

131

Хотя б я с пленных снял железы… — Во время Пугачевского восстания Державин, будучи поручиком Преображенского полка, освободил свыше 800 человек колонистов и русских, уведенных в плен киргизами (Об. Д., стр. 648). Далее перечисляются должности, которые занимал Державин: генерал-прокурор в Сенате, секретарь императрицы.

132

И пальмы взвесит и перуны… — и похвалы взвесит и порицанья.

133

…с Гангеса… — с Ганга.

134

Смотря на образ Марафона… — Марафонской битве (490 до н. э.) греки, возглавляемые Мильтиадом, победили персов.

135

Зальется Фемистокл слезой… — «Фемистокл, тоже греческий вождь… когда увидел изображение Марафонской баталии, в честь Мильтиада написанное, то облился слезами, ревнуя его славе» (Об. Д., стр. 649).

136

Отдаст Арману Петр полтрона… — «Когда Петр I был в Париже и увидел бюст Армана Ришелье (первого министра Людовика XIII. — П. О.) то, обняв его, сказал: «Великий муж! ежели бы ты был у меня, то отдал бы тебе половину царства, чтобы ты научил бы меня править другой» (Об. Д., стр. 649).

137

В их урнах фениксы взродятся… — Феникс — легендарная птица, возрождающаяся из собственного пепла. Здесь: слава великих предков возродится в их потомках.

138

А ты, любезная супруга! — Первая жена Державина Екатерина Яковлевна, урожденная Бастидон.

139

Твой диван… — диванная комната, где стояли бюсты Державина и Екатерины Яковлевны.

1794

На смерть Катерины Яковлевны,

1794 году июля 15 дня приключившуюся

Уж не ласточка сладкогласная, Домовитая со застрехи, Ах! моя милая, прекрасная Прочь отлетела, — с ней утехи. Не сияние луны бледное Светит из облака в страшной тьме, Ах! лежит ее тело мертвое, Как ангел светлый во крепком сне. Роют псы землю, вкруг завывают, Воет и ветер, воет и дом; Мою милую не пробуждают; Сердце мое сокрушает гром! О ты, ласточка сизокрылая! Ты возвратишься в дом мой весной; Но ты, моя супруга милая, Не увидишься век уж со мной. Уж нет моего друга верного, Уж нет моей доброй жены, Уж нет товарища бесценного, Ах, все они с ней погребены. Все опустело! Как жизнь мне снести? Зельная меня съела тоска. Сердца, души половина, прости, Скрыла тебя гробова́ доска.

1794

Ласточка [140]

О домовитая ласточка! О милосизая птичка! Грудь красно-бела, касаточка, Летняя гостья, певичка! Ты часто по кровлям щебечешь, Над гнездышком сидя, поешь, Крылышками движешь, трепещешь, Колокольчиком в горлышке бьешь. Ты часто по воздуху вьешься, В нем смелые кру́ги даешь; Иль стелешься долу, несешься, Иль в небе простряся плывешь. Ты часто во зеркале водном Под рдяной играешь зарей, На зыбком лазуре бездонном Тенью мелькаешь твоей. Ты часто, как молния, реешь Мгновенно туды и сюды; Сама за собой не успеешь Невидимы видеть следы, Но видишь там всю ты вселенну, Как будто с высот на ковре: Там башню, как жар позлащенну, В чешуйчатом флот там сребре; Там рощи в одежде зеленой, Там нивы в венце золотом, Там холм, синий лес отдаленный, Там мошки толкутся столпом; Там гнутся с утеса в понт воды, Там ластятся струи к брегам. Всю прелесть ты видишь природы, Зришь лета роскошного храм, Но видишь и бури ты черны, И осени скучной приход; И прячешься в бездны подземны, Хладея зимою, как лед. Во мраке лежишь бездыханна, — Но только лишь при́дет весна И роза вздохнет лишь румяна, Встаешь ты от смертного сна; Встанешь, откроешь зеницы И новый луч жизни ты пьешь; Сизы расправя косицы, Ты новое солнце поешь. Душа моя! гостья ты мира: Не ты ли перната сия? Воспой же бессмертие, лира! Восстану, восстану и я, — Восстану, — и в бездне эфира Увижу ль тебя я, Пленира?

140

Ласточка. — Вторая, окончательная редакции стихотворения написана «в память первой жены автора» (Об. Д., стр. 651).

1792; 1794

Призывание и явление Плениры

Приди ко мне, Пленира, В блистании луны, В дыхании зефира, Во мраке тишины! Приди в подобьи тени, В мечте иль легком сне, И, седши на колени, Прижмися к сердцу мне; Движения исчисли, Вздыхания измерь, И все мои ты мысли Проникни и поверь, Хоть острый серп судьбины Моих не косит дней, Но нет уж половины Во мне души моей. Я вижу, ты в тумане Течешь ко мне рекой! Пленира на диване Простерлась надо мной, И легким осязаньем Уст сладостных твоих, Как ветерок дыханьем, В объятиях своих Меня ты утешаешь И шепчешь нежно вслух: «Почто так сокрушаешь Себя, мой милый друг? Нельзя смягчить судьбину, Ты сколько слез ни лей; Миленой [141] половину Займи души твоей».

141

Милена — так Державин называет свою вторую жену — Дарью Алексеевну, урожденную Дьякову.

1794

Вельможа

Не украшение одежд Моя днесь муза прославляет, Которое в очах невежд Шутов в вельможи наряжает; Не пышности я песнь пою; Не истуканы за кристаллом, В кивотах [142] блещущи металлом, Услышат похвалу мою. Хочу достоинствы я чтить, Которые собою сами Умели титлы заслужить Похвальными себе делами; Кого ни знатный род, ни сан, Ни счастие не украшали; Но кои доблестью снискали Себе почтенье от гражда́н. Кумир, поставленный в позор [143] , Несмысленную чернь прельщает; Но коль художников в нем взор Прямых красот не ощущает, — Се образ ложныя молвы, Се глыба грязи позлащенной! И вы, без благости душевной, Не все ль, вельможи, таковы? Не перлы перские на вас И не бразильски звезды ясны [144] , — Для возлюбивших правду глаз Лишь добродетели прекрасны, Они суть смертных похвала. Калигула! твой конь в Сенате Не мог сиять, сияя в злате: Сияют добрые дела. Осел останется ослом, Хотя осыпь его звездами; Где должно действовать умом, Он только хлопает ушами. [145] О! тщетно счастия рука, Против естественного чина, Безумца рядит в господина, Или в шумиху [146] дурака. Каких ни вымышляй пружин. Чтоб мужу бую умудриться, Не можно век носить личин, И истина должна открыться. Когда не сверг в боях, в судах, В советах царских сопостатов, — Всяк думает, что я Чупятов [147] В мароккских лентах и звездах. Оставя скипетр, трон, чертог, Быв странником, в пыли и в поте, Великий Петр, как некий бог, Блистал величеством в работе: Почтен и в рубище герой! Екатерина в низкой доле И не на царском бы престоле Была великою женой. И впрямь, коль самолюбья лесть Не обуяла б ум надменный, — Что наше благородство, честь, Как не изящности душевны? Я князь — коль мой сияет дух; Владелец — коль страстьми владею; Болярин — коль за всех болею, Царю, закону, церкви друг. Вельможу до́лжны составлять Ум здравый, сердце просвещенно; Собой пример он должен дать, Что звание его священно, Что он орудье власти есть, Подпора царственного зданья; Вся мысль его, слова, деянья Должны быть — польза, слава, честь. А ты, вторый Сарданапал! [148] К чему стремишь всех мыслей беги? На то ль, чтоб век твой протекал Средь игр, средь праздности и неги? Чтоб пурпур, злато всюду взор В твоих чертогах восхищали, Картины в зеркалах дышали, Мусия, мрамор и фарфор? На то ль тебе пространный свет, Простерши раболепны длани, На прихотливый твой обед Вкуснейших яств приносит дани, Токай — густое льет вино, Левант [149] — с звездами кофе жирный, — Чтоб не хотел за труд всемирный Мгновенье бросить ты одно? Там воды в просеках текут И, с шумом вверх стремясь, сверкают; Там розы средь зимы цветут И в рощах нимфы воспевают На то ль, чтобы на всё взирал Ты оком мрачным, равнодушным, Средь радостей казался скучным И в пресыщении зевал? Орел, по высоте паря, Уж солнце зрит в лучах полдневных — Но твой чертог едва заря Румянит сквозь завес червленных; Едва по зыблющим грудям С тобой лежащия Цирцеи Блистают розы и лилеи, Ты с ней покойно спишь, — а там? А там израненный герой, Как лунь [150] во бранях поседевший, Начальник прежде бывший твой, В переднюю к тебе пришедший Принять по службе твой приказ, — Меж челядью твоей златою, Поникнув ла́вровой главою, Сидит и ждет тебя уж час! А там — вдова стоит в сенях [151] И горьки слезы проливает, С грудным младенцем на руках, Покрова твоего желает. За выгоды твои, за честь Она лишилася супруга; В тебе его знав прежде друга, Пришла мольбу свою принесть. А там — на лестничный восход Прибрел на костылях согбенный, Бесстрашный, старый воин тот, Тремя медальми украшенный, Которого в бою рука Избавила тебя от смерти, — Он хочет руку ту простерти Для хлеба от тебя куска. А там, — где жирный пес лежит, Гордится вратник галунами, — Заимодавцев полк стоит, К тебе пришедших за долгами. Проснися, сибарит! — Ты спишь Иль только в сладкой неге дремлешь, Несчастных голосу не внемлешь И в развращенном сердце мнишь: «Мне миг покоя моего Приятней, чем в исторьи веки; Жить для себя лишь одного, Лишь радостей уметь пить реки, Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом; Стыд, совесть — слабых душ тревога! Нет добродетели! нет бога!» Злодей, увы! — И грянул гром! Блажен народ, который полн Благочестивой веры к богу, Хранит царев всегда закон, Чтит нравы, добродетель строгу Наследным перлом жен, детей; В единодушии — блаженство; Во правосудии — раве́нство; Свободу — во узде страстей! Блажен народ! — где царь главой, Вельможи — здравы члены тела, Прилежно долг все правят свой, Чужого не касаясь дела; Глава не ждет от ног ума И сил у рук не отнимает, Ей взор и ухо предлагает, Повелевает же сама. Сим твердым у́злом естества Коль царство лишь живет счастливым, Вельможи! — славы, торжества Иных вам нет, как быть правдивым; Как блюсть народ, царя любить, О благе общем их стараться; Змеей пред троном не сгибаться, Стоять — и правду говорить. О росский бодрственный народ, Отечески хранящий нравы! Когда расслаб весь смертных род, Какой ты не причастен славы? Каких в тебе вельможей нет? — Тот храбрым был средь бранных звуков; Здесь дал бесстрашный Долгоруков Монарху грозному ответ. [152] И в наши вижу времена Того я славного Камила [153] , Которого труды, война И старость дух не утомила. От грома звучных он побед Сошел в шалаш свой равнодушно, И от сохи опять послушно Он в поле Марсовом живет. Тебе, герой! желаний муж! Не роскошью вельможа славный; Кумир сердец, пленитель душ, Вождь, лавром, ма́слиной венчанный! Я праведну здесь песнь воспел. Ты ею славься, утешайся, Борись вновь с бурями, мужайся, Как юный возносись орел. Пари, — и с высоты твоей По мракам смутного эфира Громовой пролети струей И, опочив на лоне мира, Возвесели еще царя. Простри твой поздный блеск в народе, Как отдает свой долг природе Румяна вечера заря. [154]

142

В кивотах — в киотах.

143

Поставленный в позор — поставленный на обозрение.

144

Не перлы перские на вас // И не бразильски звезды ясны… — Жемчуга и бриллианты, которыми вельможи украшали «звезды своих орденов» (Об. Д., стр. 633).

145

Он только хлопает ушами… — «Автор, присутствуя тогда в Сенате, видел многих своих товарищей без всяких способностей, которые, слушая дело, подобно ослам, хлопали только ушами (Об. Д., стр. 633).

146

Шумиха — сусальное золото, здесь: дорогие одежды.

147

Чупятов — гжатский купец, современник Державина. Чтобы избежать расплаты с кредиторами, притворился сумасшедшим, украшал себя медалями и уверял, что получил их от мароккской принцессы.

148

А ты, второй Сарданапал! — Сарданапал — легендарный древнеассирийский царь, прославившийся своими пирами и сластолюбием. Эти именем Державин называет вельмож Екатерины II, в первую очередь Г. А. Потемкина.

149

Левант — Турция.

150

Лунь — «белая цветом птица, род ястреба» (Об. Д., стр. 635).

151

…вдова стоит в сенях… — жена полковника Костогорова. Костогоров был убит на дуэли, защищая честь Потемкина.

152

Здесь дал бесстрашный Долгоруков // Монарху грозному ответ. — По преданию, будучи сенатором, Я. Ф. Долгоруков разорвал указ, подписанный самим Петром I. Указ этот предписывал отправить на работу по устройству Ладожского канала крестьян Петербургской и Новгородской губерний.

153

…славного Камила… — Камилл (ок. 447–365 до н. э.) — консул и диктатор римский. Отличался большой скромностью. Державин этим именем называет фельдмаршала П. А. Румянцева.

154

Румяна вечера заря… — Намек на возраст и фамилию Румянцева.

1794

Приглашение к обеду

Шекснинска стерлядь золотая, Каймак [155] и борщ уже стоят; В крафинах вина, пунш, блистая То льдом, то искрами, манят; С курильниц благовоньи льются, Плоды среди корзин смеются, Не смеют слуги и дохнуть, Тебя стола вкруг ожидая; Хозяйка статная, младая [156] Готова руку протянуть. Приди, мой благодетель давный [157] , Творец чрез двадцать лет добра! Приди — и дом, хоть не нарядный, Без ре́зьбы, злата и сребра, Мой посети; его богатство — Приятный только вкус, опрятство И твердый мой, нельстивый нрав; Приди от дел попрохладиться, Поесть, попить, повеселиться Без вредных здравию приправ. Не чин, не случай [158] и не знатность — На русский мой простой обед Я звал одну благоприятность; А тот, кто делает мне вред, Пирушки сей не будет зритель. Ты, ангел мой, благотворитель! Приди — и насладися благ; А вражий дух да отженется, Моих порогов не коснется Ничей недоброхотный шаг! Друзьям моим я посвящаю, Друзьям и красоте сей день; Достоинствам я цену знаю И знаю то, что век наш тень; Что лишь младенчество проводим — Уже ко старости приходим, И смерть к нам смотрит чрез забор; Увы! — то как не умудриться Хоть раз цветами не увиться И не оставить мрачный взор? Слыхал, слыхал я тайну эту, Что иногда грустит и царь; Ни ночь, ни день покоя нету, Хотя им вся покойна тварь. Хотя он громкой славой знатен, Но, ах! — и трон всегда ль приятен Тому, кто век свой в хлопота́х? Тут зрит обман, там зрит упадок: Как бедный часовой тот, жалок, Который вечно на часах! Итак, доколь еще ненастье Не помрачает красных дней, И приголубливает счастье, И гладит нас рукой своей; Доколе не пришли морозы, В саду благоухают розы, Мы поспешим их обонять. Так! будем жизнью наслаждаться И тем, чем можем, утешаться, По платью ноги протягать. А если ты иль кто другие [159] Из званых милых мне гостей, Чертоги предпочтя златые И яствы сахарны царей, Ко мне не срядитесь откушать, Извольте мой вы толк прослушать: Блаженство не в лучах порфир, Не в вкусе яств, не в неге слуха; Но в здравья и спокойстве духа, — Умеренность есть лучший пир.

155

Каймак — сливки, снятые с охлажденного кипяченого или топленого молока.

156

Хозяйка статная, младая… — «Автор говорит сие про вторую свою жену» (Д. А. Дьякову. — П. О.) (Об. Д., стр. 652).

157

…благодетель давный… — В «Объяснениях» к одам Державин указывает, что он сначала имел в виду И. И. Шувалова, а позже графа А. А. Безбородко.

158

Случай — не заслуженные милость и почести при дворе.

159

А если ты иль кто другие… — «Был зван между прочими любимец императрицы князь Зубов и обещал приехать, но пред обедом прислал сказать, что его государыня удержала» (Об. Д., стр. 652).