Стихотворения
Шрифт:
Он был ниже своих требований. И про себя так верно сказал он сам:
Он кое-что не худо пел, Но, музою не вдохновенный, Перед высоким он немел.Но даже не одно великое побуждало его часто неметь: и другие моменты жизни нередко оставляли его, в глубине души, "непоэтом". Например, у него есть страстные, чувственные мотивы, упоение женской наготой ("Блажен, кто мог на ложе ночи
Сионские высоты, горние дали оказались недоступными; но уж и то, разумеется, ценно, что в отдельные минуты он возвышался над своей обыкновенностью, всегда же страдал от своего раздвоения между низменным и возвышенным. Этот контраст является самой выразительною чертой его поэзии.
Из других особенностей Языкова отметим его остроумие, — так хороша в этом отношении его преднамеренно разностильная и анахронистическая сказка о "Жар-Птице" с ее царем Выславом, предвидящим несчастья в своей стране, которая наполнится "всякою республикой", и жалующимся на трудность своего ремесла:
А говорят, что царствовать легко! Согласен я: оно легко, покуда Нет важных дел, но лишь пришли они, Так не легко, а нестерпимо трудно!.. Хоть самого Сократа посади На мой престол: по случаю Жар-Птицы И сам Сократ задумается… —или с другим ее царем, Долматом, который больше всего хочет спать и оттого прерывает сказку в том месте, где она кажется ему "прекрасной и нравственной" и где (догадывается он) "верно, будет переход к чему-нибудь дальнейшему"…
У Языкова есть красивые пейзажи, и порою он сближает с ними соответственные душевные состояния, например финляндская суровость вызывает у него представление о "злых годах", которые своей толпой настигают человека и становятся над ним темной свитой,
Как эти сосны гробовые, Угрюмой движимы грозой.Или прелестен внутренней и внешней музыкальностью его "Вечер":
Прохладен воздух был; в стекле спокойных вод, Звездами убранный, лазурный неба свод Светился; темные покровы ночи сонной Струились по коврам долины благовонной; Над берегом в тени раскидистых ветвей И трелил, и вздыхал,Дорого то, что сияет на Языкове отблеск Пушкина, и желанен он русской литературе, как собеседник великого поэта. Они встречались там, где берег Сороти отлогий, где соседствуют Михайловское и Тригорское. Живое воспоминание соединяет его с этими местами, где отшельнически жил Пушкин, где был "приют свободного поэта, не побежденного судьбой". Языков понимал, какая на нем благодать от того, что он был собеседником Пушкина, и как это обязывает его. Вечную память и лелеял он об их совместных вечерах, памятных и для всей русской словесности. С ласкою воспел он няню Пушкина — "Свет Родионовна, забуду ли тебя?". А когда она умерла, он чистосердечно обещал:
Я отыщу тот крест смиренный, Под коим меж чужих гробов Твой прах улегся, изнуренный Трудом и бременем годов.Кто в литературе сказал хоть одно настоящее слово, того литература уже не забывает. А Языков, среди лишнего и пустого, сказал несколько благородных и священных слов. И хотя патриотизм его вырождался в нечто мелкое, но зато и чужая красота, красота Италии, в его лучшие минуты заставляла сладкой болью сжиматься его сердце. К тому же он соединил свое имя с другими, большими, именами. Он сам это сознавал:
И при громе восклицаний В честь увенчанных имен, Сбереженных без прозваний, Умной людскостью времен, Кстати вместе возгласится Имя доброе мое.Да, среди имен других "кстати" возгласится и скромное, отзвучавшее имя Языкова, поэта невысокой содержательности. [53]
" Год: 1914
53
Из книги: Силуэты русских писателей. В 3 выпусках. Вып. 3. М., 1906–1910; 2-е изд. М., 1908–1913.