У врагов на той сторонеМой давний друг.О смерть, прилети ко мнеИз милых рук.Сижу, грустя на холме,А у них — огни.Тоскующую во тьме,Мой друг, вспомяни!Не травы ли то шелестят,Не его ли шаги?Нет, он не вернется назад,Мы с ним — враги.Сегодня я не засну…А завтра, дружок,На тебя я нежно взглянуИ взведу курок.Пора тебе отдохнуть,О, как ты устал!Поцелует пуля в грудь,А
я — в уста.
1921
Лирические волны, слишком поздно…
Лирические волны, слишком поздно!Прощаться надо с песенной судьбой.Я слышу ропот сладостный и грозный,Но запоздал тревожный наш прибой.На скудные и жалкие вопросыОтветы все мучительней и злей.Ты, жизнь моя, испорченный набросокВеликого творения, истлей!
1921
Не жалей колоколов вечерних…
Не жалей колоколов вечерних,Мой неверящий, грустный дух.Побледневший огонек задерни,Чтобы он навсегда потух.На плиты храма поздно клониться,На победные башни посмотри.Ведь прекрасные девы-черницыНе прекраснее расцветшей зари.Отрекись от ночной печали,Мой неверящий, грустный дух.Слышишь: трижды давно прокричалЗолотистый вещун-петух.Не жалей колоколов вечерних,Ты иную найдешь красуВ руках загрубелых и верных,Что, сгорая, солнце несут.
1923
Прокаженная
Одинока я, прокаженная,У безмолвных ворот городских,И молитвенно славит нетленноеТяжкозвучный каменный стих.Дуновенье заразы ужаснойОтвращает людей от меня.Я должна песнопения страстныеПеснопеньями вечно сменять.Темноцветные горькие песниВ эти язвы пустили ростки.Я священные славлю болезниИ лежу у ворот городских.Это тело проказа источит,Растерзают сердце ножи;Не смотрите в кровавые очи:Я вам издали буду служить.Моя песнь все страстней и печальнейПровожает последний закатИ приветствует кто-то дальнийМой торжественно-грустный взгляд.
1923
Робеспьер
Кафтан голубой. Цветок в петлице.Густо напомаженная голова.Так Робеспьер отправляется молитьсяНа праздник Верховного Существа.Походка под стать механической кукле,Деревянный негибкий стан,Сельского стряпчего шляпа и букли,Повадки педанта. И это тиран…«Шантаж, спекуляцию, гнусный подкупОмою кровью, искореню!»И взгляд голубой, бесстрастный и кроткий…Улыбнулся толпе и парижскому дню.А на площади мрачной угрюмо стояла толпа…Неподкупная, словно он Сам, «Вдова»И ударом ножа, скрипя,Подтверждала его слова.
Вдова — Так парижане называли гильотину.
1923
Пропитаны кровью и желчью…
Пропитаны кровью и желчьюНаша жизнь и наши дела.Ненасытное сердце волчьеНам судьба роковая дала.Разрываем зубами, когтями,Убиваем мать и отца,Не швыряем в ближнего камень —Пробиваем пулей сердца.А! Об этом думать не надо?Не надо — ну так изволь:Подай мне всеобщую радостьНа блюде, как хлеб и соль.
1925
Ты никогда меня не спросишь…
Ты
никогда меня не спросишь,Любимый недруг, ни о чем,Улыбки быстрой мне не бросишь,Не дрогнешь бровью и плечом.Но будет память встречи каждойТебя печалями томить,И вот захочешь ты однаждыСвою судьбу переломить.И в буйстве страстного раскола,И в недозволенной борьбеПоймешь, о чем забытый голосШептал порывисто тебе.И вспомнишь ты мой нежный ропотИ беспощадный свой запрет,Не зарастут к былому тропыТравою пережитых лет.Немилосердная кручинаПриникнет к твоему плечу,Но из ревнующей пучиныУж я к тебе не прилечу.Не прилечу я, но воспрянуВ ответ на поздний твой призывИ озарю тебя багрянымДалеким пламенем грозы.
1927
Смотрим взглядом недвижным и мертвым…
Смотрим взглядом недвижным и мертвым,Словно сил неизвестных рабы,Мы, изгнавшие бога и чертаИз чудовищной нашей судьбы.И желанья и чувства на светеБыли прочны, как дедовский дом,Оттого, словно малые дети,Наши предки играли с огнем.День весенний был мягок и розов,Весь — надежда, и весь — любовь.А от наших лихих морозовИ уста леденеют и кровь.Красоту, закаты и право —Все в одном схоронили гробу,Только хлеба кусок кровавыйРазрешит мировую судьбу.Нет ни бога, ни черта отнынеУ нагих обреченных племен,И смеемся в мертвой пустынеМертвым смехом библейских времен.
1931
Рифмы
«Печален», «идеален», «спален» —Мусолил всяк до тошноты.Теперь мы звучной рифмой «Сталин»Зажмем критические рты.А «слезы», «грезы», «розы», «грозы»Редактор мрачно изгонял.Теперь за «слезы» и «колхозы»Заплатит нам любой журнал.А величавый мощный «трактор»Созвучьями изъездим в лоск.«Контракта», «пакта», «акта», «факта».Буквально лопается мозг.«Дурак-то»… Ну, положим, плохо,Но можно на худой конец.А «плохо» подойдет к «эпоха»,К «концу», конечно, слово «спец».С уныньем тихим рифмовалиМы с жалким «дымом» жаркий «Крым».Найдется лучшая едва ли,Чем рифма новая «Нарым».С воздушной пленницею «клетку»Давно швырнули мы за дверь.Но эту «клетку» «пятилетка»Вновь возвратила нам теперь.Что было признано опальнымВновь над стихом имеет власть.Конечно, новая банальностьНа месте старой завелась.«Класс» — «нас», «Советы» — «без просвета» —Сама собой чертит рука.И трудно, например, поэтамИзбегнуть: «кулака» — «ЦК».
10 мая 1931
Накричали мы все немало…
Накричали мы все немалоВосхвалений борьбе и труду.Слишком долго пламя пылало,Не глотнуть ли немножко льду?Не достигнули сами целиИ мешаем дойти другим.Всё горели. И вот — сгорели,Превратились в пепел и дым.Безрассудно любя свободу,Воспитали мы рабский род,Наготовили хлеба и медуДля грядущих умных господ.Народится новая каста,Беспощадная, словно рок.Запоздалая трезвость, здравствуй,Мы простерты у вражеских ног.
