Стилист для снежного человека
Шрифт:
Глава 25
Телефон затрезвонил снова, ожидая услышать голос Нины Алексеевны, я крикнула:
– Из ворот выруливаю.
– Привет, – сказал мягкий баритон, – как дела?
Прижав аппарат щекой к плечу, я стала застегивать пояс.
– Добрый вечер. Все хорошо.
– Узнала?
– Нет.
– Паша Селиванов, – представился мужчина.
Я, по-прежнему удерживая сотовый щекой, схватила сумочку. Пашка Селиванов давно и безнадежно ухаживает за Светкой, знакомы они столько лет, что и вспомнить нельзя. Паша являет собой редкостный пример мужчины-однолюба,
– Дегтярев сам не собирается обзаводиться супругой. А Светусик когда-нибудь придет ко мне. Ничего, я подожду.
Верность Селиванова восхищает, а тупость и нежелание реально оценивать ситуацию злит.
– Что у Светки случилось? – спросил Пашка.
Я быстро рассказала про украденный ноутбук и угнанную машину.
– Во народ! – завозмущался Селиванов. – Ну, сволочи! Прут любую вещь.
Пашка обладает еще одним, доводящим меня до истерики качеством. Он никогда ни в чем не обвинит обожаемую Светоньку. Да любой нормальный, трезво мыслящий мужчина сразу бы воскликнул:
– Ну и дура! Кто же дорогой компьютер в тачке на улице оставляет! Ясное дело, сперли, сама виновата, нечего рыдать!
Но Селиванову подобная фраза даже не придет в голову, он моментально обвинит всех, кроме Светы.
– И ты ищешь вора? – вдруг спросил Паша.
– Честно говоря, нет, – призналась я, влезая в «Пежо».
– Почему?
– Во-первых, мне некогда, а во-вторых, считаю подобное занятие бессмысленным. Компьютер давно продали, таратайку разобрали на запчасти. Посоветуй Светке впредь дублировать нужную информацию и не оставлять ноутбук лежать в одиночестве на сиденье незатонированной машины. Впрочем, я могу поговорить кое с кем из приятелей Дегтярева, иногда…
– Не надо, – быстро сказал Пашка, – не ищи тачку.
– Да? – удивилась я.
Честно говоря, сейчас я ожидала услышать от Селиванова гневный вопль в свой адрес, нечто типа: «Бедная Светочка рыдает, а ты пальцем о палец ударить не хочешь».
– Сам найду мерзавца, – сообщил Пашка, – верну Светочке ноутбук, вот тогда она, наверное, поймет, оценит, сообразит! Этот компьютер ей необходим, усекла? Принесу потерю и сделаю предложение руки и сердца.
Мне стало смешно.
– Действуй, может, получится.
– Я уверен в успехе, – воскликнул Пашка, – стопроцентно, главное – ты не лезь!
Я хихикнула и поехала к Нине Алексеевне.
– Рукопись привезла? – воскликнула старуха, увидав меня на пороге.
– Нет.
– Отправляйся назад.
– Я не имею права давать вам на прочтение неопубликованную вещь.
– Зачем
Я посмотрела на злое лицо Нины Алексеевны и приветливо улыбнулась.
– Ради вас я нарушила одно правило, но через все остальные переступить не смею. Я могу сообщить сестре: произведение плохое, сырое, более того, клеветническое, если выпустишь его, будет огромный скандал. Наташа послушается, и книга никогда не увидит свет. Я долгие годы дружила с Милой, хорошо знаю вас и ее и поэтому пришла просто поговорить, память у меня великолепная, факты изложу почти дословно. Может, впустите меня в комнату, или в коридоре общаться станем?
– Входи, – другим, более любезным голосом сказала Нина Алексеевна.
По хорошо знакомой дороге я дошла до кухни-столовой и села на стул. Мать Милы устроилась напротив и, даже ради приличия не предложив гостье ни чаю, ни кофе, велела:
– Говори.
– Владлена Богоявленского знали? Поэта советских лет?
– Тоже мне, Пушкин, – фыркнула старуха.
– Так водили знакомство с Богоявленским? Он пишет, что Николай его бывший одноклассник и что сам Владлен в детстве буквально жил у Шнееров.
– Ну верно, – нехотя подтвердила Нина Алексеевна. – Николай Израилевич был из очень интеллигентной семьи. Отец его, правда, погиб, когда сыну исполнилось то ли три, то ли четыре года, Израиля Шнеера уничтожили в немецком концлагере. Мать Николая, Сара Абрамовна Шнеер, была скрипачкой, ее сестра очень известным переводчиком, брат служил в каком-то НИИ, он имел докторское звание. Жили мы все вместе, в огромной квартире на Арбате. Потом старики умерли, мы с Колей и Милочкой остались втроем.
В былые годы в доме у Шнееров собирались творческие люди, играли на фортепьяно и скрипке, поэты читали стихи, в общем, настоящий салон, душой которого была Сара Абрамовна. Она более никогда не вышла замуж, любовников не заводила, перечеркнула свою женскую жизнь жирной чертой и воспитывала Николая, постоянно говоря мальчику:
– Живи так, чтобы бедный папа гордился тобой.
И Коля очень старался, боясь разочаровать маму. С первого класса во всем был первый, получал одни пятерки, ходил в консерваторию на концерты, а в свободное время лазил по полкам библиотеки.
Дед Николая, Исаак Шнеер, собрал колоссальное количество томов, из-за любимых книг он, когда немцы подобрались к Москве, отказался выезжать в эвакуацию.
– Значит, судьба погибнуть тут, – отвечал Исаак своим знакомым, – в любимой квартире, на своем диване.
Но каким-то чудом дом, в котором жило не одно поколение семьи Шнеер, уцелел. В него не попали ни снаряды, ни бомбы, а сам Исаак пережил войну в столице СССР. Вскоре в родное гнездо вернулись и все его дети, кроме отца Николая.
Семья Шнееров была религиозной, о своих привычках они не распространялись, но обычаи соблюдали, правда, без фанатизма. Отмечали не только еврейские, но и советские праздники, Седьмого ноября и Первого мая в их квартире пахло пирожками точь-в-точь, как и у соседей.
Сара была умна, она рассказывала сыну не только историю еврейского народа, но и русские сказки. А когда мальчику исполнилось семь лет, мать сказала:
– Знаешь, в школе тебе лучше зваться Николаем, а не своим родным именем.