Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»
Шрифт:
— Какую тетю, которая прыгает?
— Ну, которая призрак. Она прыгает сверху. — Бобби показал пальцем, откуда именно сверху. С одной из подпорок, что когда-то держали крышу аббатства. — Надо покружиться на месте три раза, потом лечь в могилу, и ее будет видно. Ну, тетеньку.
— А вы ее видели? — спросила Шейн.
— Нет, — сказала Джемайма. — Наверное, мы плохо кружимся.
И они убежали прочь, заливаясь смехом.
Шейн взглянула на углубление в каменной плите. Интересно, а что это было — до того, как превратиться в игрушечный саркофаг для суеверных детишек? Она взглянула на крышу аббатства — вернее, туда, где когда-то была крыша, — и представила
— А-ААФ!
Шейн аж подпрыгнула от неожиданности. При этом она потеряла равновесие, и чтоб не упасть, ей пришлось станцевать такой быстрый судорожный танец на месте — к вящей радости Адриана.
— Нет, правда, Адриан, — отругала она собаку. — Кто тебя этому научил?
— Мой папа, наверное, — сказал Мак, подходя к ним. Сегодня он был в черных джинсах и серой рубашке «Nike» с закатанными до локтей рукавами. Выглядел он потрясающе.
— Ну да. Валите всю вину на мертвых, — сказала Шейн.
— Но это же правда, — ответил Мак. — Я ему только приемный хозяин. Приютил сироту, а тот оказался малолетним преступником. Да, Адриан? — Он энергично похлопал пса по спине, вроде как в шутку отшлепал.
— Вам вовсе не нужно платить фунт и семьдесят, чтобы со мной повидаться, — сказала Шейн. — Я бы вышла сама.
Он рассмеялся.
— Да ладно, не разорюсь. Просто мне не терпелось узнать, что там в той исповеди.
— Страница в день — это максимум, что я могу, — сразу предупредила Шейн.
— Ну, давайте хотя бы пока то, что есть.
Шейн достала блокнот, перевернула страницу-обложку с принцессой… как там ее… ну, не важно… и начала читать вслух:
Покаянная исповедь Томаса Пирсона,
собственноручно записанная им самим
в году 1788 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа
Полностью отдавая себе отчет, что у меня мало времени, поскольку моя дорогая супруга только что проводила доктора Кабитта и, заперев за ним дверь, рыдает теперь у себя внизу, я пишу эти строки. В свои пятьдесят лет от роду я был сперва китобоем, а потом занялся торговлей; как мог, я заботился о своих домашних и неустанно благодарил Бога за то семейное счастье, что Он мне послал в безграничной своей доброте. Я человек мягкий и безобидный. Я никогда никого не обидел ни словом, ни делом и не желал ближним зла. Всякий, кто меня знает, может сие подтвердить.
И все же теперь, когда мои дни сочтены и я готовлюсь предстать пред Создателем, есть одно тяжкое воспоминание; одна мерзкая, страшная сцена, что лежит тяжким грузом у меня на сердце. Я вижу все, как наяву. Мои руки, хотя теперь и холодные от лихорадки, как будто нагрелись, вобрав тепло ее шеи — моей возлюбленной Мэри. Какая она была тонкая, хрупкая… эта шейка. В моих огромных руках она была словно кольцо якорного каната.
Сперва я хотел просто ее задушить — чтобы на шее остались отметины от моих рук. Чтобы остались отметины, которые точно ни с чем не спутаешь. Она, бедняжка, лишилась всего, и мне была ненавистна сама мысль о том, чтобы отбирать у нее последнее. Я хотел лишь уберечь ее от негодующего возмущения праведных горожан и обеспечить ей вечный покой в освященной земле. Так что я хотел
Шейн умолкла и подняла глаза.
— Но? — нетерпеливо переспросил Мак.
— Пока это всё. Страница с хвостиком.
Мак слегка запрокинул голову и прищурился, крепко задумавшись.
— Может, он думал, что она — вампир, — предположил он. — И задушил ее спящую. Пока она не проснулась и не отрастила клыки.
— Вряд ли, — вздохнула Шейн.
— Ну, Уитби же город Дракулы, правильно?
— Но не в 1788-м. — Шейн едва удержалась, чтоб не добавить какое-нибудь язвительное замечание насчет дремучего невежества некоторых отдельно взятых личностей.
— Я знаю, когда был написан роман, — пробурчал Мак. — Но, может, Брем Стокер… как бы это сказать?.. почерпнул вдохновение в том, как все тут в Уитби были одержимы историями про вампиров?
— Я думаю, нет. Я думаю, жители Уитби больше всего волновались о том, что их рыбаки тонут в Северном море, а не о каких-то там кровопийцах из Трансильвании, которые бегают по окрестностям в черных плащах.
— Но это ведь был суеверный народ — эти йоркширцы конца XVIII века?
— Хотите — верьте, хотите — нет, но меня тогда в Уитби не было. Но я на сто процентов уверена, что если наш Томас Пирсон задушил эту Мэри, то он задушил ее вовсе не из-за романа, который тогда еще не был написан. Даже автор еще не родился.
Кажется, Мак что-то вспомнил. Его взгляд стал каким-то далеким, застывшим.
— Отец как-то привел меня на церковное кладбище у часовни Святой Марии и показал мне могилу Дракулы. Мне тогда было лет шесть.
— Добрый папа. Вам было страшно?
— Ужасно страшно. Мне потом еще долго снились кошмары. Но мне это нравилось. Страх — он всегда возбуждает. Я даже не знаю, есть ли в жизни еще что-нибудь, что возбуждает сильнее. А вы как считаете?
Шейн опустила глаза, чтобы скрыть смущение.
— Я не знаю.
— Хотя, наверное, есть одна вещь. — Мак выразительно посмотрел на Шейн, и его глаза заискрились смехом. Кажется, он нашел себе новое развлечение: смущать Шейн.
Она покраснела и отвела глаза.
— Знаете что? А покажите мне эту могилу.
Когда-то церковное кладбище на Восточном Утесе было местом последнего успокоения для нескольких сотен людей — их последним земным приютом, — но для Адриана эти заросшие сочной травой просторы были вполне осязаемым воплощением собачьего Рая. Он как заведенный носился в высокой траве и перепрыгивал через надгробные плиты, как будто их тут положили специально для него, как у те красивые черные пластиковые коробки на пляже с надписью СПАСИБО, ЧТО ВЫ УБРАЛИ ЗА ВАШЕЙ СОБАКОЙ, — чтобы ему было, где побеситься. Да, тут есть чем заняться, на этой огромной игровой площадке, так что Адриан вовсе не возражал, если его хозяин и новая хозяйка займутся своими делами, пока он тут все обследует.
— Даже не знаю, найду я ее или нет. Столько лет прошло… — сказал Мак.
— А вы попытайтесь представить, что вам снова шесть лет, — предложила Шейн. — Образно выражаясь, попробуйте влезть в ботиночки шестилетнего мальчика.
Он рассмеялся и приподнял одну ногу в ботинке 12-го размера:
— Хорошая шутка.
И тут они оба вспомнили то мгновение, когда Шейн точно так же приподняла ногу с протезом на лестнице в сто девяносто девять ступеней. Мгновение, когда Мак замер на месте, и Шейн поняла, что вот он смотрит сейчас на нее и представляет ее обнаженной — и что бы он чувствовал, если б они оказались в постели.