Сто дней до приказа
Шрифт:
— Толстой говорил, что пьянство — это добровольное безумие! — отвечает интеллигентный юноша.
— Запомни: умных в армии не любят! — наставительно говорит Фантик. — Лучше под дурачка канай. Эй ты, хлебни! — предлагает он здоровенному восточному парню. Но тот, ничего не понимая, глядит мимо.
— А откуда ты все знаешь? — спрашивает наша героиня, оглядываясь: ей кажется, что на нее все время кто-то смотрит.
— Жизнью интересуюсь! С моей профессией без этого нельзя!
— А какая-такая у тебя профессия? — интересуется Светлана.
— Наперсточник.
— Ты,
— Давай шапку, сейчас я тебе покажу, как я вышиваю!
Из трех шапок получается три импровизированных «наперстка», а спичечный коробок заменяет шарик. И вот уже вокруг собирается толпа. Ловко орудуя шапками, парень быстро околпачивает одного за другим доверчивых призывников, рядом растет кучка мятых купюр, консервных банок, колбас и даже бутылок.
— С Фантиком не пропадешь! — гордо говорит он.
Все это время наша героиня ощущает на себе чей-то взгляд и наконец выясняет источник своего беспокойства: это тот самый юноша, которого мы уже видели в кабинете экстрасенса. С нескрываемым изумлением он смотрит на нашу героиню, ведь ему единственному, благодаря мощной установке знаменитого психотерапевта, очевидно: она — женщина.
— Становись! — раздается зычный голос. Никто не заметил, как на плацу появился усатый прапорщик. Призывники неловко начинают строиться. Фантик суетится над кучей выигранного добра, не зная, что делать. Прапорщик замечает кучу и благосклонно кивает.
— Это правильно, что собрали всю дрянь. Не положено. Вы теперь у нас на полном довольствии! А это все мы ликвидируем! — с чувством нескрываемого удовольствия констатирует прапорщик.
Фантик с тоской смотрит на кучу утраченного добра.
— Ра-а-авняйсь! Смир-рна! — командует прапорщик. — Отставить! Разъясняю: во время равнения каждый должен видеть грудь четвертого воина. Ра-авняйсь! Отставить.
Получивший установку юноша во время построения оказался рядом с нашей героиней и никак не может оторвать глаз от ее груди.
— Три шага вперед! — командует прапорщик. — Фамилиё!
— Моя?! — не сразу сообразив, что команда относится к нему, спрашивает установочный юноша.
— Твое, твое! Моё я знаю — Осадиконь…
Раздается дружный смех.
— Еще раз в строю заржете — сгною на кухне! — сурово предупреждает прапорщик и повторяет: — Фамилиё?
— Мухин… — признается юноша.
— Мухин, я же объяснил русским языком: четвертая грудь! А ты грудь соседа глазами жрешь! Может, ты у нас голубой?
— Что вы! — пугается Мухин. — Меня интересуют только женщины, мне везде мерещатся только женщины…
— Через неделю тебе везде старшина Осадиконь мерещиться будет! Дотумкал?
— Дотумкал…
— Так точно — нужно отвечать!
— Так точно…
— Во! Стань в строй! Да не так! Ладно, проверим, чему вас в школе учили. Кру-угом!
Шеренга нестройно поворачивается, а уже знакомый нам юноша интеллигентной
— Фамилиё?! — грозно спрашивает прапорщик.
— Чудецкий.
— Кем же, чудо ты наше, на гражданке был?
— Студентом философского факультета московского государственного университета имени Ломоносова! — с гордой издевкой отвечает Чудо.
— Выгнали? — ехидно в свою очередь поинтересовался прапорщик.
— Отчислили.
— Баклуши бил?
— Нет, разошелся с преподавателем в вопросе о том, что первично — дух или материя.
— А ты сам как тумкаешь?
— Конечно, дух!
— Правильно тебя выперли! Запомни, Чудо, раз и навсегда: материя первична! Скажем, если правильно ту же портянку намотал, все остальное сладится. А если неправильно… Сам узнаешь. Стань в строй! А теперь слушайте мою команду: в колонну по трое становись!
Начинается страшная суета, призывники пытаются бестолково построиться в колонну по трое, и только уже знакомый нам парень кавказской наружности стоит так, словно все происходящие события его совершенно не касаются. На нем старинная черкеска с газырями.
— Эй, призывник! — кричит прапорщик. — Ты русского языка не понимаешь?
Призывник недоуменно смотрит на старшину.
— Фамилиё?
Тот молчит и озирается, потом гортанно подзывает к себе другого призывника, судя по внешности, земляка, и тот переводит ему сначала вопрос прапорщика, а потом сообщает старшине ответ своего соплеменника:
— Его зовут Магомет Магометов.
— Он, что же, по-русски совсем ни бум-бум? — любопытствует прапорщик.
— Нет, — объясняет толмач. — Он вырос высоко в горах. Там по-русски никто не разговаривает.
— А радио? — удивляется прапорщик.
— У них в ауле радио голосом шайтана называют. Старики слушать не велят!
— А лампочка Ильича у них там хоть есть? — не унимается Осадиконь.
— Есть, — кивает толмач. — Но мало…
— Видели! — радостно обращается ко всем прапорщик. — Запомните: через месяц этот пережиток феодализма будет лопотать по-русски, как мы с вами. На крайний случай, с махоньким акцентом! Слышь, пережиток?
Но Магомет смотрит на прапорщика взглядом глухонемого.
— Ты, Маг, здорово под чурку косишь! — поощрительно шепчет горному юноше Фантик.
Но Маг безмолвен и невозмутим.
— Ладно, сейчас идем на медосмотр, а потом — получать обмундирование! — командует старшина.
Медсанчасть. Во главе представительной комиссии врачей сидит старенький подполковник в круглых металлических очках. Неподалеку толпятся голые призывники.
— Хилая молодежь пошла! — жалуется подполковник, разглядывая мощи призывника Мухина. — Вот я помню, в пятьдесят восьмом из Сибири новобранцев привезли. Один воин все на голову жаловался — болит! Оказалось, на проводах хватил лишнего и стал племенного быка дразнить. Боднул — и наповал!