Сто дней до приказа
Шрифт:
– - Батарея!--скомандовал старлей, решив, что мы все осознали, и строй снова двинулся к столовой.
На подмогу немощным "салагам" и "скворцам" пришли "лимоны", сообразившие, что положение нужно спасать, хотя в принципе свое они уже оттопали. Но горох остался горохом, правда, несколько увеличился в размерах.
– - Отставить! Кругом!
И опять мы неподвижно стояли возле казармы.
– - Хреновые дела,-- шепнул Зуб, до сего момента не замечавший меня.-Комбата кто-то разозлил.
Хотел я было объяснить однопризывнику, что этот "кто-то" -- он сам, но решил не опережать события.
Наконец, с третьей попытки, когда, забыв свою гордость и вспомнив далекую молодость,
– - Запевай!
С песней повторилось то же самое, что и со строевым шагом. Но в более сжатые сроки. И когда каждый топал и пел из последних сил, а батарея стала похожа на громыхающий колесами и подающий непрерывный гудок локомотив, комбат решил, что жратву мы заработали, и повел нас на завтрак.
По команде мы забежали в столовую и, как обычно, расселись за пятью длинными столами -- у окошка "старики", а дальше, к проходу, в соответствии со сроками службы,-- остальные. В огромном зале висел милый сердцу каждого солдата густой звон мисок и ложек, а на стене красовался знаменитый лозунг, выполненный клубным деятелем младшим сержантом Хитруком:
ХЛЕБА К ОБЕДУ В МЕРУ ЛОЖИ,
ХЛЕБ -- ЭТО ЦЕННОСТЬ,
ИМ ДОРОЖИ!
Питание личного состава батареи строилось обычно следующим образом: первыми хлеб, кашу, мясо и прочее "ложили" "старики". Но поскольку у них перед "дембелем" аппетит почему-то пропадает, то молодым, которым всегда хочется рубать со страшной силой, еды хватает, разве что чай бывает неприторным. Но никто и не говорит, что служба -- сахар!
Главный ритуал "ста дней" в том-то и заключается, что сегодня все происходит наоборот: первыми еду берут самые молодые, а мы -- под конец. Естественно, они смущаются и стремятся, косясь на ветеранов батареи, взять кусочки поплоше, но картина все равно впечатляет! Затем начинается кульминация: "старики" отдают молодым свое масло. Все это, по замыслу, должно символизировать преемственность армейских поколений. Но когда свою желтую шайбочку я положил на хлеб Елину, тот посмотрел на меня такими глазами, что весь ритуал, казавшийся мне очень остроумным, вдруг представился полным идиотизмом.
Я рубал солдатскую кашу "шрапнель" и думал о том странном влиянии, какое оказывает на меня нескладеха Елин. С ним я снова переживаю свои первые армейские месяцы, когда думаешь, будто шинель, китель, сапоги и т. д.-- это уже навсегда, будто домой не вернешься ни за что; когда все вокруг пугающе незнакомо, когда находишься в страшном напряжении, словно зверь, попавший в чужой лес; когда можно закричать оттого, что из дому снова нет писем, когда от жестокой шутки немногословного "старика" душа уходит в пятки, когда понимаешь, что жить в солдатском обществе можно только по его законам и нельзя купить билет да уехать отсюда, как сделал бы на "гражданке", не сойдясь характером с тем же самым Зубом. Армия -- это не военно-спортивный лагерь старшеклассников с итоговой раздачей грамот за меткую стрельбу из рогаток. Армия -- это долг. У них -- повинность, у нас -- обязанность, но везде--долг! Значит, нужно смирить душу и вжиться. Сила характера не в том, чтобы ломать других, как считает Уваров, а в том, чтобы сломать себя!.. Стоп. А нужно ли ломать, нужно ли привыкать к тому, к чему приучил себя я? Может быть, прав смешно уплетающий "шрапнель" Елин: сначала мы сами придумываем свинство, а потом от него же мучаемся... Зачем все эти жестокие игры в "стариков" и "салаг"?! Армии они не нужны, даже вредны, если верить замполиту; я без своих дембельских привилегий обойдусь. Остается -- Зуб, но и он как-нибудь перетопчется.
– - Встать! Выходи строиться,-- скомандовал комбат.
Я плеснул в рот остатки чая и направился к выходу. К сожалению, дисциплина порой несовместима с логическим мышлением.
– - Направо! Шагом арш!
– - продолжил свою воспитательную работу старший лейтенант.
Я шагал и пел о том, что "всегда стою на страже", а сам думал, как после обеда, воспользовавшись законным личным временем, пойду в библиотеку, буду говорить с Таней. Удивительно, но с самого утра, вообразив себя Главпуром и решая актуальные проблемы политико-воспитательной работы в Вооруженных Силах, я почти не вспоминал о Тане. Да, все-таки солдат не должен много думать, иначе, как я сейчас, он теряет ногу и семенит, подпрыгивая, чтобы снова совпасть с родным коллективом.
– - Батар-рея!
– - рявкнул наш трехзвездный Макаренко, и сытый личный состав с такой силой шарахнул о брусчатку, что видавшие виды гарнизонные вороны взвились в воздух и обложили нас пронзительным птичьим криком.
7
– - Значит, письмо нашли?!
– - вскидывается Зуб.-- А дальше?
Скотина! Он и сейчас думает только о том, как бы отвертеться, свалить случившееся на кого-нибудь другого, на ту же шалопутную елинскую подружку. Ему хорошо известны случаи, когда молодые делают над собой глупости из-за таких вот писем...
Мы бежим по Аллее полководцев -- заасфальтированной дорожке, по сторонам которой установлены щиты с портретами славных ратоборцев, начиная с Александра Невского. Аллея ночью освещается фонарями. Мимо нас мелькают рисованные лица -- и мне мерещится, что вся героическая история русского оружия с осуждением смотрит нам вслед. А маршал Жуков даже хмурит брови, точно хочет сказать: "Что же это у вас солдаты пропадают?! Распустились!"
Аллея полководцев кончается возле полкового клуба -- многобашенного здания, похожего на средневековый замок. В этом замке работает библиотекаршей прекрасная принцесса по имени Таня. Таня -- жена нашего комбата. И мне чудится, что налетевший ветер доносит запах ее необыкновенных духов.
– - Клевая у комбата жена!
– - глянув на меня, сообщает озабоченный Цыпленок.-- Я давеча...
– - Я тебя, сыняра, спросил, что было после письма?
– - задыхаясь от злобы и бега, перебивает Цыпленка Зуб.-- Ты оглох, что ли?
Но я и сам могу рассказать ему, что случилось потом, после письма...
* * *
Солдатское воскресенье -- это изобилие личного времени. Но расположение нашей части таково, что увольнений не бывает: идти некуда, ближайший населенный пункт -- в тридцати километрах. Раз в полгода нас возят туда для торжественного братания с местной молодежью, в основном девчонками-старшеклассницами. Не дай бог влюбиться: назначить свидание еще можно, но вот осуществить -- полная безнадега. Правда, за полигоном проходит железнодорожная ветка, но поезда пролетают наши Палестины, не останавливаясь. Как говорит старшина Высовень, жизнь пронеслась мимо, обдав грязью...
Воскресные дни у нас проходят однообразно: "салаги" пишут письма, "старики сидят в солдатской чайной или готовятся к торжественному возвращению домой, по вечерам смотрим кино в клубе или телевизор в ленкомнате, днем принимаем участие в массовых спортивных мероприятиях. Сегодня, например, товарищеская встреча по волейболу между первым и вторым дивизионами. Но я решил после завтрака заняться своим дембельским хозяйством и отправился в каптерку.
Там уже изнемогал над "парадкой" завистливый Шарипов, а у него за спиной примостился услужливый Малик и с упоением наблюдал за превращением обыкновенной уставной парадной формы в произведение самодеятельного искусства.