Сто голландских тюльпанов
Шрифт:
Пяткин невесело засмеялся.
– Дура ты моя, дура, ничего не понимаешь, — сказал он беззлобно. — Тут все не так просто.
– Почему это дура? Люська что, умнее?
– Да бог с Люськой. Меня в долгосрочку медкомиссия не пропустит.
– Почему так? — забеспокоилась Алевтина. — Ты же здоровый, как слон. Только что два кило свинины умял - глазом не моргнул! Они что там у вас, в министерстве, офонарели?
– Таков закон, — сказал Пяткин обреченно. — У меня вены на ногах.
– Ну и что, у всех вены.
– А на медкомиссии заставляют брюки поднимать. Как вены увидят - сразу под зад коленом: никаких командировок.
–
Пяткин сурово промолчал.
– Вить, тебе бы бегать по утрам, — с вопросительной интонацией произнесла Алевтина. — Хитров вон бегает. И соки ты не пьешь.
– Зато ты пьешь, — проговорил Пяткин задумчиво, посигналив пешеходу, не то шальному, не то пьяному.
Ночью Алевтине снились приятные, логически непоследовательные, красочные сны: мельницы, тюльпаны, домики с черепичными крышами, катки с голубоватым льдом, румяный толстяк на рекламном щите с надписью (почему-то по-русски) "ПАЙ", Квазимодо в ночи, топающая ногами Эйфелева башня. Снилось, что ее целует и дарит сто тюльпанов международник Потапов. Утром она проснулась в хорошем настроении, за завтраком предложила мужу:
– Давай купим тур, хочется посмотреть все-таки на этот Париж.
– Купишь уехал за границу, — ответил ей Пяткин. Он пил чай, читал "Правду" и не хотел вступать в долгие разговоры.
Чума
Когда настал их звездный час, они умело скрыли свою порочность. Или я на миг утратил бдительность? Я ввел их в дом, как маленьких черных друзей, а на следующий день, когда я гнался за автобусом, они, всплакнув по-бабьи, развалились, прекратив свое земное существование. Может быть, в другой своей жизни они примут обличье бойких тараканов, осадивших наш бедный город в противоестественном союзе с воронами. В последних - есть мнение - вселяются души усопших управдомов.
Шофер автобуса увидел, что я бегу босиком, упал от смеха на руль и дал газ. Тогда я вернулся к останкам ботинок, положил их прах в портфель и пошел на службу пешком. Нет, не могут сделать хорошую обувь, думал я со злобой, водитель - вредитель, а уж эта улица мне давно на нервы действует. Это вот - озеленение? Ну, не знаю, не знаю. А вот бы тут клумбу разбить и засеять белыми грибами, как в Чехословакии или где-то, мне рассказывали. Задорную веселенькую девчонку поставить с жезлом, чтобы детей через улицу переводила, а не этого янычара в болонье. Товарищ янычар, не глядите так на граждан: граждане окаменеют.
Я бы сюда - три скамейки и туда - пять. С одной стороны старухи бы сидели, а с другой - молодежь. Где молодежь - урны, чтоб не сорили.
После погони за автобусом мучила жажда, и я направился к ближайшему магазину. Кстати, тоже неправильно устроен. Мне бы такой магазин: здесь - бакалея, там - сыры, фрукты, на рыбу - эмбарго, не люблю ее запах, и чтобы не стоять в семи очередях, и почему бы у входа еще одной красивой девчонке не торговать цветами? На почетном месте - отдел с напитками: все соки вплоть до морковного, не надо "фанты", она разъедает изнутри, достаточно с нас кислотных дождей снаружи, всевозможные квасы и какой-нибудь компот.
Нервно зевнув, я подошел к прилавку и попросил стаканчик минеральной воды. Это - продавец? Извините. Я бы держал только опрятных. Все при галстуках... ослепительно голубые халаты, прохлада, откуда-то доносится
Попросил неряху:
– Дайте мне стакан нарзану.
Он посмотрел на меня с неудовольствием, отчасти даже враждебно:
– Берите всю бутылку.
– Зачем мне всю? Я стакан хочу.
– Что останется, можете вылить под дерево. Дело ваше.
И он стал чесать нос. Я бы их отучил. Захотел что-нибудь почесать - зайди в подсобку и чеши.
– Ладно, давай бутылку. Почему вы их никогда не протираете? Пробочка ржавая. А где этикетка? Это нарзан?
Продавец внятно зашипел.
Я выпил полбутылки, остальное вылил под дерево. Подошел милиционер, поставил ноги на ширину плеч, спросил строго:
– Гражданин, почему безобразничаете?
Был бы я у них главным, объяснил бы сотрудникам, кто в основном безобразничает и от кого нужно кого защищать.
– Да это нарзан, — сказал я спертым законопослушным голосом. — Вполне полезная для живых организмов вода, вроде комплексного удобрения.
– Может, нарзан, гражданин, а может, ацетон.
– Так ведь я же пил. Я вон половину выпил. Откуда ацетон?
– Это значения не играет. Сейчас люди пошли ненадежные, — он вольно махнул рукою окрест, — вроде мутантов. Мыло ДДТ едят, дихлофосом запивают и даже испытывают приятные ощущения. А то вон еще придумали: макушку выбривают себе, компресс кладут ацетоновый, — он покосился на пустую бутылку в моей руке, — и балдеют. А дерево - живая природа. В момент листья сбросит.
– Какой-то у нас разговор пошел странный, — заметил я. — Вы же видите, перед вами стоит приличный человек, сотрудник государственного учреждения.
Милиционер оторвал взгляд от тополя и обратил его вниз, на мои запыленные ноги, после чего удовлетворенно улыбнулся, и потребовал документы, и оштрафовал за попрание общественного порядка необутыми ступнями.
Расплатившись, я увидел, что приближается автобус с уже знакомым мне веселым шофером. Разглядев меня в зеркальце заднего вида, он снова упал на руль, но я успел впрыгнуть на подножку. Двери, заголосив, рванулись навстречу друг другу, как два вепря в пору брачных дуэлей, но в последнюю секунду сжалились над моей утлой плотью и милосердно сдавили на спине пиджак. Я рванулся, пиджак тихо ахнул, распахнувшись по шву. Спасибо вам, двери! Молчи, пиджак! Но что за шоферов делают?
Скорбя, я проехал одну остановку.
– Гражданин, ваш билет? — пропел кто-то над самым ухом. Я вытащил пятак:
– Пардон, забылся.
– Уберите ваши деньги. У нас бескассовое обслуживание.
– Ну, продайте один талончик.
Перст контролера вознесся к трафаретной надписи на стене салона: "Безбилетным считается пассажир, если до следующей после посадки остановки..."
– Чушь какая, — сказал я. — Надо не "если", а "который".
– Деловой. — вынесла мне приговор расположившаяся поблизости старуха, вероятно, из лимитчиц.