Сто семидесятая
Шрифт:
– Давай же, - достигло слуха, когда я была уже совсем рядом.
– В чём дело?
– Не понимаю. Пишет: "Физическая акценуация". Я пытаюсь выбрать другой режим, но ничего не происходит. Что это вообще значит?!
– кипятился он, бросая взгляды на бледного мальчика в синем.
"Акценуация", - задумалась я, стараясь припомнить термин.
– Вытаскивай!
– Что?
– Вытаскивай его оттуда.
–
Оттолкнув растерянного Синего в сторону, я мигом заставила крышку откинуться.
Мальчик лет восьми едва дышал. Я с силой порвала на нем курточку и исподнюю майку. Мертвенно бледная кожа была без единого изъяна. Кроме...
– Что за...
– не смог договорить Синий, так же как и я уставившись на длинную багровую полосу, идущую вдоль левого бока.
– Пинцет есть?
Синий словно застыл. Грубо толкнув его в плечо, я повторила вопрос.
– Есть, - не глядя извлёк он небольшие щипцы из кармана.
Тут же перехватив инструмент, я воткнула края под кожу, заставив малыша завыть.
– С ума сошла!
– Заткнись!
Ухватив край неизвестного предмета покрепче, я потащила его на себя. Кровь хлынула следом. Большая, с половину ладони величиной металлическая пластина показалась наружу. Отбросив её в сторону, я снова нажала табло. Камера ровно загудела и малыш, выдохнув, успокоился.
Каким чудом я вспомнила дурацкое слово и то, что некоторые инородные предметы камера не в состоянии расщепить до ионов и атомов, как, например, определённые виды ткани и сложные виды сплавов, непонятно. Во многих случаях сначала требовалось извлечь предмет и только потом погружать тело в камеру. Синий, работавший на другой палубе, конечно, не мог об этом знать.
Я сама узнала об этом совсем недавно.
Бредя дальше и стараясь немного успокоиться, я смотрела, как паника понемногу спадает. Напряжённая спина одного из Синих и низко опущенная голова привлекли моё внимание. Я решила заглянуть через плечо и тут же об этом пожалела.
На поверхности оздоравливающей камеры лежала девочка. В белом. На груди знак. "10.3". Ей было всего десять дюжин.
В груди отчаянно защемило.
– Что произошло?
Синий, который, по-видимому, принёс малышку на палубу, обернулся. Взгляд немолодого ратенмарца был тяжёлым, словно тот не спал несколько ночей.
– Тандерцы, - выдохнул он.
– Напали на группу наших кораблей, один из которых двигался на Матеру.
Спрашивать дальше не хватало сил, но всё же я продолжала:
– На борту было много детей?
– Не знаю, - пожал плечами Синий, словно прикованный взглядом к малышке.
– Обычно около нескольких сотен.
В груди снова болезненно сжалось.
– Слышал, что как только атаку удалось отбить, детей тут же направили по ближайшим кораблям.
–
Синий наконец оторвал взгляд и, не торопясь, огляделся вокруг.
– Скоро узнаем.
Ратенмарец оттолкнулся руками от камеры, на которую опирался всё это время, а потом сделал то, что я не забуду никогда - он быстро склонился к девочке и неуклюже чмокнул её в лоб. А затем наконец ушёл.
Ноги и руки давно похолодели от ужаса, стоило мне замереть на секунду, и шаг дался с трудом. Я приблизилась к камере, вставая на место, где кун назад стоял ратенмарец.
Малышка была совсем худенькая, но если бы не белоснежное, как её платье, лицо, можно было бы поклясться, что она здорова и сейчас вошла в ту пору, когда тело начало стремительно вытягиваться, обещая высокий рост. Не знаю, какого цвета у неё были глаза, не знаю, о чём она думала последние уты и как выглядела её жизнь до этого.
Я нисколько не сомневалась в том, что она тейанка. Чуть раскосые к вискам глаза и оливковая кожа укрепляли меня в уверенности, что ошибки здесь быть не могло.
Её рука была совсем холодная.
Мне хотелось утешить её в гуле царившей повсюду суматохи. Многие дышали, у многих впереди были долгие дюжины, а у малышки без имени всего этого больше не было.
"Не печалься, милая, - шептала я в уединении собственного разума, поправляя светлую прядь, выбившуюся из хвостика.
– Ты не станешь ничьей батарейкой и никто больше не станет тебя обманывать".
Мои слова были чистой правдой, но облегчения от этого не было. Те девушки, с которыми я училась в одной группе, кажется, были рады своей жизни, считая, что у них есть предназначение. Они не обращали внимания на цвет и вкус еды и, скорее всего, нисколько не сердились на крохотное пространство личной каюты. Они ничего не знали о том, кто они, и от того их жизнь совсем не казалась им ужасной.
Несмотря на строгую дисциплину они знали, что такое дружба и испытывали искренние чувства к мальчишкам в чёрном. Это была их жизнь, наполненная радостями, а позже, когда пелена наконец спадала с глаз, горестями. Но это была их жизнь. И несмотря на всё презрение, котороя я испытывала к этим дурочкам, и собственный выбор, который вскоре должен был остановить моё сердце, я не желала им зла. Я не желала им смерти.
Фарфоровое личико передо мной выглядело совсем невинно. У меня не поворачивался язык назвать эту девочку дурой. Разве она была виновата в том, что её воспитывали таким образом, что у неё не оставалось никаких шансов узнать об окружающем мире хоть что-то полезное? И эта девочка совсем не заслужила смерти от рук тандерцев. Она пала жертвой кровавой войны, как и многие до неё.
Это было несправедливо. Нечестно.
Но кто был в этом виноват? Ратенмарский правитель, совершивший ошибку из собственной алчности множество сантир назад? Или его предки, те немногие, кому удалось уцелеть? Или их дети, озлобленные жестоким уроком прошлого? Или тандерцы, проигнорировавшие глупость неразвитого племени и вступившие в войну? Или их потомки, убившие сегодня девочку, чья судьба могла быть такой разной, начиная от свободной жизни на Тейане и кончая участью птички в клетке на Матере?