Сто шесть ступенек в никуда

Вайн Барбара

Теория снов Фрейда стала предметом насмешек. Однако никто не оспаривает разумности предложения, что при попытке понять сны необходимо записывать их сразу же, как проснешься, и держать для этой цели карандаш и бумагу у изголовья кровати. Во сне замечание Фелисити не причинило мне такой боли, как если бы это случилось наяву, а сама Фелисити была из плоти и крови. Там, во сне, я просто удивилась и, проснувшись, поспешила все записать. Потом вспомнила остальные события сна. Мы с Фелисити вышли из дома в серый сад с более высокими и пышными, чем я помню, растениями и цветами, которые тоже были не желтыми или белыми, а серебристо-серыми. Мы смотрели на тыльную сторону дома, высокого

пятиэтажного дома с цокольным этажом, превратившегося во сне в настоящую башню, остроконечная вершина которой терялась в темном лондонском небе.

Но окна остались теми же. Широкие проемы, по одному на каждый из четырех средних этажей, пары остекленных дверей, выходящих на узкие балконы с низкими оштукатуренными ограждениями. На цокольном и верхнем этажах просто узкие длинные окна. Из комнаты, которая была когда-то моей, на балкон четвертого этажа вышел человек, но не Марк, не Белл и не Козетта. Там, опасно перегнувшись через ограждение, застыла детская фигурка; этого ребенка я видела впервые — в отличие от Фелисити или обладательницы повернутого ко мне изменившегося лица. Она узнала своего ребенка и стала кричать, предупреждая об опасности, умоляя вернуться в дом:

— Вернись, вернись, ты упадешь!

Теперь я читаю свой рассказ о сне и замечание Фелисити, которое уже не кажется мне таким блестящим и остроумным. На листе бумаги также записан телефонный номер, который она мне продиктовала, позвонив утром и бодро поздоровавшись своим обычным: «Эй, привет!»

Я спросила ее о том, о чем не решалась спросить вчера. (Скольких радостей лишает нас трусость!) Зачем ей звонила Белл?

— О, Элизабет, мне казалось, ты знаешь. Разве я не говорила? Она хотела узнать твой телефон.

Действительно, радость. Я тут же выругала себя за нахлынувшее ощущение счастья. Пора бы поумнеть, кое-чему научиться за все эти годы, после множества друзей, замужества и прочих привязанностей.

— Разве ты не дала ей мой номер? — Не успев произнести эти слова, я поняла, что Фелисити просто не могла его знать. Мы очень давно не общались, хотя, к чести Фелисити, следует признать, что этого совсем не чувствуется, что она — женщина, способная свести с ума, — всегда рада возродить старую дружбу, словно и не было многолетнего перерыва. — Нет, конечно, у тебя его нет. В телефонном справочнике я под фамилией мужа. А издатели никому не сообщают мой телефон.

— Я их и не спрашивала. Честно говоря, подумала, что меньше всего тебе хотелось бы общаться именно с Белл. После всего, что случилось.

Теперь, когда прошло несколько часов, я понимаю: она думает, что я была влюблена в Марка. Наверное, остальные считали точно так же. То есть думали, что моя печаль и необщительность вызваны именно этим. Я задумчиво смотрю на телефонный номер, который начинается с цифр «шесть-два-четыре», номер из Мейда, но ничего не предпринимаю, только смотрю. Странно, но в данный момент мне совсем не хочется его набирать, не хочется говорить с Белл. Я так рада узнать, что ей нужен мой номер и это единственная цель ее звонка Фелисити, что не чувствую желания делать следующий шаг — пока. Сидя здесь, в своем кабинете, перед пишущей машинкой, я испытываю те же ощущения, в которые изредка окуналась в «Доме с лестницей», когда курила сигареты, которые Белл передавала мне, двигая по подоконнику: умиротворение, покой и уверенность, что завтра не наступит никогда, а если и наступит, то это не важно, а важно лишь вечное, приятное, безмятежное сегодня.

Козетта не собиралась одна жить в «Доме с лестницей». Она хотела пригласить к себе Тетушку и дочь Дон Касл Диану.

Я

еще не упоминала Тетушку, но не потому, что она играла незначительную роль в жизни Козетты, а потому, что о ней трудно сказать что-либо определенное. Она была никем — маленькая старушка, у которой, казалось, нет ни характера, ни собственного мнения, почти нет вкусов и которая ни к чему не испытывает неприязни, но и ни от чего не получает удовольствия. Ее имени я до сих пор не знаю. Козетта всегда называла ее Тетушкой, хотя, как мне кажется, старушка приходилась ей не родной, а двоюродной теткой. Мы — я имею в виду толпу молодежи — должны были называть ее миссис Миллер, но никто этого не делал, и для нас она тоже стала Тетушкой. Для нее мы все были «дорогушами», поскольку имена не держались у нее в памяти, даже имя Козетты.

За два или три года до этого Тетушка жила в убогой комнатушке на окраине Лондона. Если не ошибаюсь, где-то в Кенсал-Райз. Ее донимал хозяин, который хотел освободить дом, чтобы его можно было продать, и лишал покоя джаз-оркестр из четырех человек, занимавший верхний этаж. Козетта всегда присматривала за ней, выплачивала нечто вроде пособия, покупала для нее продукты, водила на прогулки. Вместе с Дугласом они спасли Тетушку, купив ей крошечную однокомнатную квартиру неподалеку от них, в Голдерс-Грин. Из этой квартиры Козетта перевезла старушку в Ноттинг-Хилл.

Причину она не объяснила. Казалось, Тетушка и так ни на что не жаловалась, хотя судить об ее чувствах всегда было затруднительно, и если Козетта ездила из Голдерс-Грин в Кенсал-Райз, чтобы присматривать за ней, то она сама ничуть не реже проделывала этот путь в противоположном направлении. Возможно, Козетта просто сделала доброе дело. Доброте Козетты удивляться не стоило — она проявлялась так часто, что ее уже не замечали, — однако я пришла к выводу, что в данном случае мотив был другим. Очевидно, роль, предназначавшаяся Тетушке в «Доме с лестницей», была очень важна для Козетты, пытавшейся вернуть юность.

Присутствие Тетушки никак не влияло на мою жизнь. Другое дело — Диана Касл. Боюсь, тот факт, что ее пригласили жить в доме, выделив собственную спальню, вызвал у меня лишь ревность и негодование. Вы должны понять, что к тому времени я, сама того не сознавая, заменила мать Козеттой — причем не после смерти матери, а задолго до этого. Разумеется, я понимала, что присутствие Дианы не исключает моего присутствия: мне всегда рады, для меня всегда найдется место, и Козетта считает само собой разумеющимся — и я тоже должна так считать, — что ее дом станет моим домом, как только я пожелаю.

Я немного обиделась. Окончив университет, путешествовала по Европе, встречаясь с такими же кочевниками и размышляя о книгах, которые собиралась написать. Первая из них появилась в доме Козетты, но не тогда, а гораздо позже. Вернувшись, я поступила в одногодичную педагогическую аспирантуру, чем впоследствии была очень довольна, хотя сделала это из-за обиды, которую, по моему мнению, мне нанесла Козетта.

«Дом с лестницей» я видела один или два раза и относилась к нему так, как мог бы относиться, скажем, мой отец или миссис Морис Бейли. Большой, старый, грязный и холодный дом с неудобным расположением комнат — кухня на цокольном этаже, все лучшие спальни и гостиные на самом верху — словно специально спроектированный для создания максимального неудобства, с крутой лестницей и опасными окнами. Второй раз я приезжала туда после переезда Козетты, недели через три, но мебель еще стояла там, где ее бросили грузчики; ящики с книгами, фарфором и стеклом оставались не распакованными, на окнах не было занавесок, телефон не работал.