Сто тысяч франков в награду

Кобб Вильям

— Он любил ее…

— Господин мэр, задержите убийцу! Это он! Музыкант! — послышалось из первых рядов.

Мэр Тирселен, богатый лесопромышленник, поспешил к хозяину замка.

— Граф, — произнес он, — я имел несчастье услышать об ужасной катастрофе, но я рад, что убийца задержан.

К слову сказать, господин Тирселен всегда имел «несчастье услышать», «удовольствие увидеть», «честь узнать» и тому подобное.

— Господин мэр, — делая под козырек, обратился к чиновнику Бланшон, — я должен задержать преступника, не правда ли?

— К сожалению, я вынужден вам это приказать,

бригадир, — ответил мэр.

По одному знаку Бланшона двое жандармов схватили Давида. Молодой человек не проронил ни слова, он лишь опустил голову и закрыл лицо руками. Крупные капли слез струились между его пальцами.

— Вот он уже и струсил! — заметил Лантюр. — Мошенник! Я с удовольствием посмотрю, как тебе голову снимут!

Под улюлюканье толпы несчастного повели в замок, а мэр остался с господами, чтобы «иметь честь» расспросить их об убийстве. Губерт де Ружетер удовлетворил его любопытство.

— Итак, мы немедленно приступим к допросу, — заключил мэр. — Я надеюсь, что господин Керу не потеряет присутствия духа и не откажется принять участия в этой печальной формальности, ведь я осмелюсь и к нему обратиться с несколькими вопросами.

— Я к вашим услугам, — заверил его граф.

Бледный, встревоженный, едва передвигавший ноги граф Керу последовал за мэром. Шум и крики усиливались: все требовали смерти музыканту. Лантюр, перебегая от одной группы крестьян к другой, повторял:

— Он был влюблен в нее и не хотел, чтобы она стала женой графа. Вот мерзавец! Если его выпустят на свободу, я застрелю его, или не быть мне Лантюром!

— Да, смерть ему, убийце! — поддерживала садовника толпа.

Губерт остался на лестнице павильона один. В эту минуту дверь позади него распахнулась, и на пороге показалась Мэри-Энн. Она прошла мимо молодого человека, но тот медленно последовал за ней.

— Он у вас? — спросил Губерт.

— Слава богу, — ответила она, не оборачиваясь.

— Какая забывчивость!

— Обо всем не упомнишь…

— Где вы его прячете?

— Тут, под юбкой.

— Нужно его уничтожить…

— Каким образом?

— Сжечь.

— У меня времени не хватит.

— В таком случае бросьте его в колодец.

— Хорошо.

Колодец, о котором говорил Губерт, находился за главным зданием, в кустах. Туда-то и направилась Мэри-Энн. Племянник графа был настороже… У колодца гувернантка осмотрелась. Убедившись в том, что за ней никто не наблюдает, она нагнулась, подняла юбку и, вытащив из-под нее какую-то вещь, перекинула ее через решетку колодца. Вещица, от которой спешила избавиться Мэри-Энн, оказалась не чем иным, как венком из цветов флердоранжа [3] с головы несчастной жертвы.

3

Флердоранж— белые цветы померанцевого дерева, атрибут свадебного убора невесты.

— Дело сделано, — сказала гувернантка, подходя к Губерту. — Нужно достать его оттуда до наступления ночи и уничтожить.

— Я беру это на себя. А Куркодем?

—

Он ждет вас этой ночью.

— Значит, все хорошо?

— Не просто хорошо, а отлично!

— Очень рад, значит, дело продвигается. Идите, а я вернусь к моему дорогому дяде.

— Да, отлично, мой милый, — повторила Мэри-Энн, когда Губерт скрылся из виду. — Но не нужно пытаться провести нас… Впрочем, все в наших руках.

Когда племянник графа вошел в гостиную, мэр, «к своему великому сожалению», признал музыканта виновным в умерщвлении графини Элен Керу.

IV

Все то, о чем мы рассказали в предыдущей главе, начиная с брачной церемонии и заканчивая появлением на сцене мэра, произошло так скоро, что в два часа пополудни мэр приступил к допросу, который должен был пролить свет на это темное и таинственное преступление. Тело несчастной жертвы, закрытое белым полотном, лежало на матрасе, напротив окна. Граф Керу хотел, чтобы ее лицо оставалось открытым; яркие лучи весеннего солнца, освещавшие комнату, еще резче оттеняли мертвенную бледность тела и следы запекшейся крови на лбу. Подталкиваемый жандармами и толпой, Давид очутился в присутствии той, которая, по их мнению, была его жертвой.

Музыканту едва исполнилось тридцать лет. Он был высокого роста, но никогда не отличался хорошим здоровьем. Его длинные белокурые волосы, завиваясь, спускались на шею. Взгляд больших голубых глаз был мягким, а лицо — спокойным и добрым. Но в эти минуты под впечатлением ужасного подозрения, высказанного Лантюром, печаль на лице музыканта все объясняли угрызениями совести. Давид не смог приблизиться к телу Элен и, едва увидев его, вскрикнул. Когда молодой человек закрыл лицо руками, по толпе прокатился недружелюбный ропот.

По приказанию мэра музыканта отвели в самый дальний угол комнаты, откуда, однако, ему было все слышно и видно. Пока расставляли стол и кресла, раскладывали письменные принадлежности, господин Тирселен беседовал с присутствующими. Стоит заметить, что, несмотря на все свои странности, мэр был человеком неглупым. Он знал, что поначалу весьма трудно добиться обстоятельных и дельных показаний от лиц, вовлеченных в ход следствия, потому что они, как правило, взволнованны и не припоминают всего. Это подтвердилось и в настоящем случае. Мэр никак не мог допытаться, что предшествовало преступлению. Граф путался и вдавался в бесполезные для следствия подробности. К счастью, вскоре появился Губерт, а за ним и Мэри-Энн. Допрос начался, и вот что удалось выяснить.

Все видели, как Элен входила в павильон одна. Затем со стороны парка в него никто больше не входил. Эта дверь была единственной, и до сих пор никто не мог предположить, чтобы убийца пробрался в павильон каким-то другим образом. Оставалось думать, что преступник забрался в него раньше, а это, в свою очередь, свидетельствовало о заранее обдуманном намерении. Однако это предположение противоречило утверждению о причастности к убийству Давида: он вышел из церкви после всех и, по словам графа, направился к замку. Все эти замечания, высказанные Губертом, были приняты и одобрены мэром.